Вадим Руднев - Логика бреда
Мир подлинного бреда – это мир, несовозможный самому себе. (Или это, скорее, множество невозможных миров, несовозможных друг другу.) Бог смотрит на созданный им мир (созданный, конечно, в подлинном бреду) сверху и видит сразу все возможности и несовозможности. Это характерный взгляд сверху, который Людвиг Бинсвангер назвал экстравагантным:
Экстравагантность шизоидной и шизофренической личности… коренится в чрезмерных высотах решения, которые превосходят ширину опыта. <…> их манера «заходить слишком далеко» <…> Они влезают на одну определенную ступеньку «приставной лестницы человеческих проблем» и остаются там[70].
Что такое мир по Лейбницу, где события, совозможны друг другу и каждый индивид отражает всю тотальность мира? Дядя Вася смотрит телевизор – классический пример согласованного бреда. Но если дядя Вася смотрит сразу все каналы, то мы можем сказать, что у него подлинный бред. Однако по Лейбницу один канал и содержит в себе все каналы, всю тотальность телевидения. Тогда похоже, что согласованный бред – это фикция, то представление, в соответствии с которым мир состоит из вещей и событий. На самом деле мир согласованного бреда состоит не из вещей и событий, а из слов и предложений. Нет никаких событий. Адам согрешил, Цезарь перешел Рубикон – это предложения, совозможные миру согласованного бреда. Но за ними ничего не стоит. Никаких событий.
Безумный Бог создал не мир, он написал школьное сочинение на тему сотворения мира, которое Он выдал за сотворенный мир. В этом сочинении, где полно грамматических ошибок и слишком мало смысла, все существует сразу: Адам согрешил и или Адам не согрешил, Адам перешел Рубикон и или Адам не перешел Рубикон. Здесь господствует дизъюнктивный синтез. Человек, который думает, что он выбрал один телевизионный канал, на самом деле смотрит сразу все каналы, на которых показывают одно и то же. Разница между согласованным бредом дяди Васи и подлинным бредом Борхеса состоит в том, что Борхес понимает, что он смотрит все каналы сразу, и они представляются ему одной тотальностью множества несовозможных каналов. На одном канале пляшущие человечки исполняют танец живота. На другом Штирлиц дрючит Мюллера на плохом немецком языке. На третьем (это канал «Культура») Артуро Тосканини, невероятно фальшивя, исполняет Двенадцатую симфонию Бетховена.
Почему нам кажется, что согласованный бред – это фикция? Во многом потому же, почему фикцией является «художественный реализм». Иван Иванович вошел в комнату и подумал: «Хорошо бы сейчас выпить водки». Это предложение лишь кажется реалистическим. На самом деле это мультиверсный бред, потому что мы не можем (с точки зрения согласованного бреда) знать, что подумал Иван Иванович. Художественный реализм, как его понимало советское литературоведение, – это просто наиболее утонченная разновидность мистического реализма.
Но есть предложения, которые кажутся вполне реалистическими. «Я вижу, как моя жена входит в комнату». Если мы докажем, что это предложение выражает мистический опыт, то мы совершим революцию в философии. Я вижу, как моя жена входит в комнату. Я это я (Вадим Руднев). Моя жена – это моя жена (Татьяна Михайлова). Комната – это комната, где я нахожусь, когда моя жена в нее входит. Я могу видеть, как она входит, я ведь не Борхес. Но дело в том, что это предложение как пропозиция, относящаяся к согласованному бреду художественного реализма, ничего не говорит, она совершенно бессмысленна. Миллионы людей могут сказать: «Я вижу, как моя жена входит в комнату», но это совершенно бессмысленная фраза. Для того, чтобы она стала осмысленной, надо подключить мультиверсную идеологию. И тогда ни один экземпляр этой пропозиции не будет подобен другому.
Делёз доказывал, что мир существует на пересечении различий и повторений[71], т. е. на пересечении согласованного и подлинного бреда. Но согласованный бред – это фикция, потому что повторения невозможны. Вспомним, что по Лакану всякое означающее отсылает не к означаемому, а к другим означающим.
Я вижу, как моя жена входит в комнату.
Я вижу, как моя жена входит в комнату в красном платье.
Я вижу как моя жена входит в комнату с автоматом Калашникова в руках.
Я вижу, как моя жена входит в комнату, но я не узнаю ее.
Я вижу, как моя жена входит в комнату, но в этот момент я умираю.
У меня столько жен, сколько раз они входят в комнату. Если я не замечаю этого, мне пора сменить обстановку. Сумасшедший повторяет: «Моя жена входит в комнату. Моя жена входит в комнату. Моя жена входит в комнату». Персеверация выражает бессмысленную немультиверсность согласованного бреда. Если нет несовоможных миров, то все дозволено. Сумасшедший смотрит всегда один и тот же канал, на котором повторяется один и тот же кадр: как его жена входит в комнату. Когда его жена входит в комнату, она видит, что он спит в кресле и ему снится, как она входит в комнату, а он спит и не видит этого. «В полдневный жар в долине Дагестана…».
Предположим, что согласованный бред – это действительно фикция и существуют лишь разные степени подлинного бреда. Из этого следует довольно неприятная для психолога (не бехивиориста) вещь, а именно: понятие сознания (как функции согласованного бреда) не имеет смысла, имеет же смысл говорить лишь о различных областях бессознательного. Действительно, если нам только кажется, что в обычной жизни мы сознательно пользуемся различными языковыми играми: соблюдаем правила дорожного движения, играем в шахматы, объясняемся в любви, – то это все различные формы подлинного бреда, т. е. проявления бессознательного.
Рассмотрим каждый из этих примеров. Вот мы переходим улицу на зеленый цвет светофора. Действуем ли мы сознательно? Нет, мы это делаем бессознательно, «инстинктивно». Игра в шахматы предполагает развитый интеллект (мы не против понятия «интеллект»). Но перебор возможных ходов и комбинаций (шахматы – отличный пример мультиверсного мышления) – это действия не сознания, а мышления (а мы не против понятия «мышления») и происходит бессознательно. У больших шахматистов перебор вариантов происходит за кратчайшее время почти мгновенно (а это возможно только бессознательно). Объяснение в любви – это результат напряженного эмоционального состояния (а мы не против и понятия «эмоция»). Но когда человек говорит женщине «Я тебя люблю», сознание здесь не играет никакой роли. Это очень хорошо показал Толстой: как фальшиво объясняется в любви Пьер Безухов навязанной ему невесте Элен Курагиной и как искренне сбивчиво пытается свататься Константин Левин к Кити Щербацкой (у Толстого сбивчивость, невнятность речи – всегда признак ее подлинности)[72]:
Он взглянул на нее; она покраснела и замолчала.
– Я сказал вам, что не знаю, надолго ли я приехал… что это от вас зависит…
Она все ниже и ниже склоняла голову, не зная сама, что будет отвечать на приближавшееся.
– Что это от вас зависит, – повторил он. – Я хотел сказать… я хотел сказать… Я за этим приехал… – что… быть моею женой! – проговорил он, не зная сам, что говорил; но, почувствовав, что самое страшное сказано, остановился и посмотрел на нее.
Мы готовы согласиться с гурджиевским делением психики на три центра: интеллектуальный (игра в шахматы), эмоциональный (объяснение в любви) и механический (переход улицы на зеленый свет). Мне кажется, ни Гурджиев, ни его ученики не употребляли термин «сознание». Другое дело – сознательность, но об этом ниже. Из всех книг про сознание, которые я прочитал, на меня произвела впечатление лишь одна: «Символ и сознание» М. К. Мамардашвили и А. М. Пятигорского. Но в этой в книге можно заменить слово «сознание» словом «бессознательное», и от этого она только выиграет. Например, ключевые понятия «работа сознания» и «сфера сознания» можно заменить на «работа бессознательного» и «сфера бессознательного». Впрочем, авторы, особенно в первой диалогической версии книги[73], работают с древнеиндийской метатеорией сознания, а в этой традиции, скорее всего, термины структурируются совершенно по-другому.
Я действительно с трудом понимаю, что такое сознание. «Сознание его работало четко». Это имеется в виду мышление. «Он потерял сознание». Просто он упал в обморок, имеется в виду прежде всего эмоция. «Сознание должно было подсказать вам правильное решение». Имеется в виду бессознательное. Термин «психика» кажется мне осмысленным, термин «сознание» – нет. Бессознательное есть функция психики и тела[74]. Написав книгу «Новая модель бессознательного», я могу сказать, что знаю о нем меньше, чем до написания этой книги. Витгенштейн написал книгу «Логико-философский трактат» и в конце советовал читателю отбросить все, что там написано: «Мои Пропозиции для того, кто понял меня, в конце концов истолковываются как усвоение их бессмысленности, – когда он с их помощью – через них – над ними взберется за их пределы. (Он будет должен, так сказать, отбросить лестницу после того, как взберется по ней наверх). Он должен преодолеть эти Пропозиции, тогда он увидит Мир правильно»[75].
