В поисках Зефиреи. Заметки о каббале и «тайных науках» в русской культуре первой трети XX века - Константин Бурмистров
Девятнадцать смешанных наречий
Рассыпают щебет в купола.
И врезая с солнечною яшмой
Вековой накопленный искус,
Вавилонской падающей башни
Возрождают древнюю тоску 435.
Строительством (как это и было в действительности) руководит лично «Доктор», то есть Рудольф Штайнер:
Светлый доктор радужно хлопочет,
Утопает взором в бирюзе,
А цветущий молодостью зодчий
Подымает весело резец.
Под рукой таинственные шрифты,
И отрада терпкая остра –
Видеть рядом братьев из Египта,
Вспоминать всевидящего Ра 436.
В одном из строителей Гётеанума читатель узнаёт возродившегося египетского «юношу», сожженного за колдовство «схоластика». Вместе с другими братьями, носителями «смешанных наречий», он возводит Храм, завершая дистанцию всемирной истории. Закономерным выглядит в поэме наступление апокалиптической мировой бойни, гибель городов и целых стран, «жестокий голод Аримана»: «Держит выси радугами Брама / И рукой расплавленный зенит»:
А чтоб не были души узки,
Для благой закаляясь вести, –
Винтовку возьмет русский,
Янки – сожмет винчестер 437.
Но дрогнул чугунный Пушкин,
И с громом распалась медь:
То снова вздохнули пушки
И плюнули в город смерть… 438
Но всякая война заканчивается, тем более война апокалиптическая. Наступает покой, «тишина в саду», история человечества завершается – и пробуждается «тихая земля»:
Всколосились звезды на посеве,
Всходит светом белая гроза;
Это – Солнце движется на север 439,
Расплескав слепительный азарт 440.
Шторм описывает в поэме строительство Гётеанума с такими подробностями, что возникает мысль о том, не принимал ли он сам участия в этом действе. Или ему рассказал об этом кто-то из строителей? Однако, насколько известно, во время работы над поэмой он не был еще знаком с Андреем Белым, да и с Волошиным они встретились чуть позже. Источником его вдохновения, скорее всего, послужили воспоминания Белого «Записки чудака», первая часть которых была опубликована в 1919 году в альманахе «Записки Мечтателей». И неудивительно: текст Белого сочетает удивительную эмоциональную насыщенность с необычным вниманием к деталям, оттенкам, полутонам. Известно, сколь важен был Египет для самого Белого: он и в этих своих заметках неоднократно вспоминает поездку 1911 года, фараонов, пустыню, пирамиды, не случайно несколько раз используя последнее слово для обозначения гор ящиков, на которые забирались строители Гётеанума («громоздя на леса пирамидою ящики, забираясь на них, с риском рухнуть, сломав себе шею…»)441. Становится понятнее, откуда Шторм мог узнать о продробностях работы строителей Гётеанума. Сравним: «Заметались светочи по зале, / Хлынул стружек розовый потоп; – / Кто-то белый – в золоте и стали – / Опустил на древо долото» (у Шторма) – «Когда мы потом заработали (в Дорнахе) над деревянною формой порталов Иоаннова Здания, – вооруженной стамеской срезая душистые щепки, отчетливо пахнущие то миндалем, а то яблоком…» (у Белого).
Чтобы яснее увидеть сходство между двумя произведениями, сопоставим, к примеру, некоторые места в поэме Шторма (см. Приложение II) с такими фрагментами воспоминаний Белого:
Здание: «Пересечение дуг, плоскостей, образующих мощные гранники – в хоры хоралов, поющих кристаллами дерева, и градация деревянных тонов, отработанных множеством острых стамезок… – вот-вот: Иоанново Здание. На заре эти гранные формы, покрытые воском, легко перламутрились, а купола, вырастая на них, говорили нежнейшие речи из легких небесных отливов; чернели и входы, и окна бетонных подножий – сплошным лабиринтом колончатых ходов; и – бесколонных пустот»442.
Строители: «До войны еще ссыпались пестрые говоры девятнадцати наций Европы: и разносило под куполом громкое эхо задоры и споры, покрытые стукотней молотков и крикливыми скрипами отбиваемых щепок; но из споров, самозабвения выявлялись отчетливо формы растущих кристаллов, гранимых, извилистых змей и угластых цветов, сопряженных в разбег, с места сорванных стен…»443
Война: «И воистину: братство народов окрепло в живом громыханьи работы; над грозным потопом, залившим Европу, мы были – вершиною Арарата в те дни; знаю, если бы из ковчегов, крутимых волнами, принесся бы ток голубей, он вернулся б из Дорнаха с юной масличною ветвью»444.
Доктор: «…по шатким мосткам приподымется скоро фигура, спешащая перед нами на холм; остановившись пред нами и вскинувши быстро пэнсне, доктор Штейнер окинет орлиным, летающим взором резную работу; и Нэлли моя, соскочив с пирамиды из ящиков, будет спрашивать доктора что-нибудь – о плоскостях архитрава; тогда, взявши в руки отточенный уголь, прочертит две линии, быстро схватив лейт-мотив вырезаемых граней…»445
Так неожиданно замкнулась еще одна цепочка, и благодаря Андрею Белому в 1920 году ростовский поэт Георгий Шторм смог передать в своей поэме переживания строителя антропософского Храма в далекой Швейцарии. Написанная в годы Гражданской войны, эта поэма, в которой при помощи антропософских, связанных с Таро и общеоккультных символов и образов изображен ход мировой истории, путь человечества с древних времен до наступления мира совершенства и гармонии – явление необычное, пожалуй, даже уникальное. Она свидетельствует не только об интересе ее автора к эзотерическим идеям, но и о хорошем владении им этим материалом. Неудивительно, что Поплавский, увлеченный «тайными знаниями», нашел в Георгии Шторме не только единомышленника, но и, возможно, в тот момент своего наставника.
4.3. Эзотерическая биография Бориса Поплавского
Если уж тайны, то обязательно страшные тайны, ибо почему тогда быть тайне? Раскрытие тайны всегда обязательство, и жить сразу тяжелее. А сладостные тайны – это тогда уже тайны свершений, а не познания.
Борис Поплавский. Тень великих тайн. Неопубликованная рукопись
Поплавский был не только поэтом, художником, прозаиком, но и мыслителем, получившим самостоятельное, но достаточно разнообразное образование в области философии, истории философии, религиоведения и истории религии, а также практикующим эзотериком446. Рассуждения на философские и мистические темы рассеяны по его текстам, письмам и, прежде всего, дневникам. Дневники эти, значительная (возможно – бóльшая) часть которых до сих пор не опубликована, – это настоящая хроника духовной жизни еще молодого эмигранта, наполненная записями о сложных религиозных переживаниях, мистических опытах, философских размышлениях и творческих планах. Вот, к примеру, какую запись он оставил 16 марта 1929 года:
В нашем мире нет ни чистой материи, ни чистого духа. Но при первом остывании, или, вернее, при начале мечтания,
