Теа Бюттнер - История Африки с древнейших времен

В XVII и XVIII вв. рассеянные на Гвинейском побережье опорные пункты, крепости и фактории европейских держав и компаний много раз переходили из рук в руки, между ними то и дело вспыхивала вражда, приводившая к военным стычкам. Полным ходом шла борьба за «золотого тельца» — за монополию в трансатлантической работорговле. Наконец английским купцам удалось добиться преобладания, положить себе в карман огромный куш от продажи невольников и использовать его на развитие английской промышленности, сулившей еще большие барыши.

С середины XVI в. все Атлантическое побережье Африки от Зеленого Мыса (Сенегал) до Луанды в Анголе превратилось в огромный резервуар рабов для плантаций Нового Света. Африканцев сотнями тысяч использовали как рабочий скот на сахарных, табачных и хлопковых плантациях, а также в рудниках. Америка стала новым невольничьим рынком с чуть ли не безграничной емкостью.

Варварская работорговля была, несомненно, самым пагубным порождением колониальной экспансии, развязанной процессом первоначального накопления. «Открытие золотых и серебряных приисков в Америке, искоренение, порабощение и погребение заживо туземного населения в рудниках, первые шаги по завоеванию и разграблению Ост-Индии, превращение Африки в заповедное поле охоты на чернокожих — такова была утренняя заря капиталистической эры производства. Эти идиллические процессы суть главные моменты первоначального накопления»[65], — установил К. Маркс.

Излюбленными «заповедниками», где велась охота на живой товар, были в первую очередь Ангола, низовья Конго и восточная часть Гвинейского побережья. В течение четырех столетий европейские работорговцы различных национальностей вывозили невольников из Западной и Центральной Африки, причем в XVIII в. из Африки было отправлено столько транспортов, сколько в XVI и XVII вв., вместе взятых. Определить общее число людей, переправленных через океан и захваченных с этой целью в Африке, далеко не просто. Последние исследования в отдельных районах принесли новые результаты: по предположительным данным, из Анголы было увезено 5 миллионов рабов; число вывезенных конголезцев Д. Ришон определяет в 13,25 миллионов, причем эти сведения не учитывают связанные с охотой па рабов потери населения.

Разумеется, гипотетические оценки численности невольников и жертв последствий трансатлантической работорговли по-прежнему сильно колеблются, но довольно достоверно можно установить, что берегов Америки достигло не менее 20 миллионов негров. Этот показатель увеличится, однако, во много раз, если добавить к нему число погибших в пути. Еще больше людей погибло во время набегов и войн с целью захвата рабов и в длительных переходах к побережью. Нет сомнений, что косвенных жертв было намного больше, чем собственно вывезенных из Африки рабов. У. Дюбуа даже считает правомерным сделать вывод, что на каждого раба, применявшегося в Америке в качестве дешевой рабочей силы, приходится пять убитых в Африке или погибших при перевозке, т. е. в целом число жертв составляет внушительную цифру—100 миллионов человек[66]. Если принять за основу иные критерии, то и тогда нельзя не признать, что потери Африки, причем в основном молодыми и здоровыми людьми, были чрезвычайно велики и по своим последствиям не уступали стихийному бедствию.

Рассказы очевидцев более позднего времени, когда началась борьба против рабства, выявляют условия, в которых происходила работорговля. Многие африканцы, особенно женщины и дети, гибли еще во время охоты на рабов, так как она велась со страшной жестокостью и бесчеловечностью. После мучительных переходов через сотни километров безводных саванн или девственных лесов оставался в живых только каждый второй или третий из захваченных. На ночь их сковывали по рукам и ногам. Пищу и воду пленники получали очень редко. Но и тот, кто достигал корабля, не мог еще считать себя спасенным. Перед погрузкой пленных подвергали в факториях унизительной процедуре, чтобы отобрать для вывоза только наиболее здоровых.

Вот, например, что рассказывает Барбот[67]: «Когда рабы прибывают из внутренних районов в Видах (Республика Бенин), их всех запирают в дощатый барак, своего рода тюрьму, поставленный специально для этой цели недалеко от берега; перед тем как передать людей европейцам, их выводят на равнину, где судовые врачи внимательно осматривают каждого в отдельности; при этом мужчины и женщины раздеты догола». После отделения неполноценных всякому, кто был признан годным, раскаленным железом ставили на грудь клеймо, фирменный знак французской, английской или голландской торговой компании, чтобы каждая из них могла опознать принадлежащий ей товар. Но вот наконец этих людей, испытывающих физические муки, часто в самый последний момент разлученных со своими родными, гонят на корабль. «Когда прибывает судно, — продолжает Барбот, — всех их, совершенно нагих, не делая различия между мужчинами и женщинами, заталкивают в стоящую наготове шлюпку». Только на очень немногих судах раб, «вступив на борт корабля, получает кусок парусины, который он может обернуть вокруг бедер; это очень по душе несчастным созданиям».

Но страшнее всего были условия на самих судах. По словам датского врача Изерта, «потому-то они и не верят никаким уговорам… будто их везут в прекрасную страну, и другим посулам и при малейшей возможности стараются сбежать или убить себя, потому что даже смерть куда менее им страшна, чем рабство в Вест-Индии»[68]. Рабы тысячами гибли от адской жары в трюме. Среди них свирепствовали чума, тиф, оспа, дизентерия. Заболевших и умерших просто выбрасывали за борт.

А что ждало тех, кто выживал, в Америке? Их, словно скот, выставляли на обозрение и продажу, после чего на плантациях и в рудниках для них начинались новые муки. «Обрабатывать эту землю часто намного труднее обычного из-за обилия камней, — с состраданием пишет Изерт. — Применить здесь плуг невозможно, и все достигается мотыгой и потом несчастных негров… Плантатор выжимает из них все, что может, но не убивает… Я видел, как за малейшую провинность, иногда даже вымышленную, их привязывали к столбу и били кнутом так, что кожа превращалась в клочья. У большинства из них на спине до конца жизни остаются следы порки». Жестокая работорговля и жестокая эксплуатация труда рабов приносили огромные барыши кучке крупных купцов и плантаторов.

Многие рабы сопротивлялись зверствам и бесчеловечной эксплуатации и предпринимали отчаянные попытки избежать такой участи. Еще в пути «ночью им приходит на ум, что хотя они и закованы в цепи, но они сильнее европейцев своим числом, а потому могут их перебить и пригнать судно к суше. Обычно такое восстание случается или на рейде, или в первый день после выхода в море. Во время моего пребывания на Гвинейском побережье я был свидетелем разных печальных случаев. В 1785 г. рабы на голландском судне восстали в тот самый день, когда оно должно было отойти в Вест-Индию. Они взяли верх над европейцами и перебили всех, кроме маленького юнги, который взобрался на самую верхушку высокой мачты». Эти и другие попытки к освобождению были потоплены в крови. Как ни велико было соперничество между голландскими, английскими и даже португальскими работорговцами, в подобных случаях они всегда помогали друг другу. Общие цели наживы и эксплуатации понуждали их принимать «коллективные» меры.

Трансатлантическая работорговля вызвала далеко идущие изменения в хозяйственной и политической жизни Африки к югу от Сахары. В некоторых районах она полностью сковала развитие производительных сил.

Огромный отток людей, который можно сравнить с кровопусканием, между XVII и XIX вв. приостановил прирост населения на огромных территориях Западной Африки. А между тем в это время другие части мира переживали довольно сильный демографический взрыв. Африку же насильственный увод рабов лишал самых молодых и здоровых людей, т. е. наиболее ценной рабочей силы. Пытаясь преуменьшить значение этих явлений, буржуазные авторы часто указывают, что, не будь работорговли, аналогичное действие на прирост населения в эти века могли бы оказать эпидемии, засухи, военные конфликты. Но главный их аргумент сводится к тому, что людские потери Африки уравновешиваются ввозом европейцами новых пищевых культур — маиса, маниоки, земляного ореха, — по сей день составляющих основу пищевого рациона африканцев.

Такие исследователи, как Дж. Д. Фэйдж и А. Бруншвиг, подчеркивают «революционизирующую» и позитивную роль этого «культурного обмена», связанного с работорговлей, и объявляют ее «фактором положительным» с точки зрения общего прогресса, поскольку в ней участвовали на равных правах с европейцами африканские торговцы и правители. К тому же, заявляют они, продажа невольников за океан была лишь продолжением той торговли рабами, которая на протяжении веков практиковалась в африканском обществе. Однако существовавшее в раннеклассовом обществе к югу от Сахары патриархальное рабство и применение в производственном процессе военнопленных и купленных «рабов» (точнее, лично зависимых людей) можно отождествлять с варварской работорговлей периода первоначального накопления капитала и рабским трудом на плантациях Нового Света лишь с «одной целью — чтобы замаскировать истинную сущность капиталистической эксплуатации, устанавливаемой колонизаторами. Кроме того, ее воздействие на экономические и общественные отношения в Африке, имевшее, конечно, разные последствия в разных регионах, неразрывно связано с капиталистическим мировым рынком и колониальной системой. Приведенные выше аргументы позволяли торговому и формировавшемуся промышленному капиталу приписывать только себе заслугу «всеобщего» прогресса.