Андрей Михайлов - Средневековые легенды и западноевропейские литературы
Поэтому развитие текста поэмы (будем понимать термин «текст» достаточно широко и условно, ведь нам приходится оперировать совершенно гипотетической величиной: на определенных этапах своего развития эпический текст не имеет жесткой фиксации и потому постоянно текуч и изменчив) происходит одновременно двумя как бы противоположными путями: текст плавно перетекает из одного состояния в другое, то сжимаясь, то расширяясь, то становясь грубее и неуклюжей, то изысканнее и тоньше, то есть то «улучшаясь», то «портясь», и в то же время текст этот претерпевает резкие изменения. Они отмечают как вмешательства больших поэтов, так и вторжение в произведение новых сюжетных мотивов. Последнее диктуется наслаиванием на исторический (точнее, квазиисторический) костяк сюжета новых деталей, «навязываемых» движением истории, а также воздействием внутрилитературных факторов – влиянием складывающихся рядом иных литературных произведений и жанров (в том числе и иноземных), изменением вкусов, отработкой жанрового стереотипа, который, например, вызвал появление мотивов сотрудничества дяди и племянника, всяческое обыгрывание «магических» чисел, становящееся мощным сюжетообразующим началом, и т. д.
Но совершенно очевидно, что на разных этапах развития эпической традиции удельный вес вмешательств извне и личностного начала бывал различен. Современная исследовательница французского героического эпоса, З. Н. Волкова, последовательно разделяющая точку зрения Р. Менендеса Пидаля, так характеризует основные фазы эволюции эпических поэм: «В развитии раннего эпического произведения различаются три основные фазы: 1 – период устного народного творчества, восходящий к эпохе воспеваемых событий. В это время народные эпические песни письменно не фиксируются. Их запись относится ко второму и третьему периодам. Первый период может быть назван латентным. Эпическое авторство коллективное, но не неосознанное. Язык устных эпических произведений этой эпохи – предлитературный; 2 – героический период начинается с момента появления первых письменных эпических памятников (начало XII в.); 3 – циклический период, знаменующийся образованием эпических циклов, активной литературной деятельностью авторов, во многих случаях подписывающих „свои“ произведения (XIII в.)»[245].
Первую фазу, первый этап Р. Менендес Пидаль назвал «героическим веком»[246]. Для него характерно параллельное существование письменной историографической традиции, носителями которой были ученые латинисты-клирики, и устной – жонглерской. Обмен между ними был, но однонаправленный: клирики могли вносить в свои анналы ходившие в народе легенды, выдавая нередко их за подлинные исторические факты, но и указывая, что речь идет именно о легендах; что касается жонглеров, то латинская хронография была им почти совсем неведома.
Но и позже, в пору расцвета жест уже как письменных памятников, изначальный информативный, историографический характер эпоса не утрачивался, не уступал место развлекательным функциям. В одном латинском трактате XIII столетия по поводу певцов-жонглеров говорилось, что они «cantant de gestis ad recreationem et forte ad informationem»[247]. Как видим, информативные задачи здесь особо подчеркнуты, хотя развлекательные и выдвинуты на первое место.
Вполне очевидно, что данные о разных этапах эволюции эпоса различны. Но это не значит, что о первом этапе, этапе устного сложения и бытования, мы не имеем никаких сведений. Они, правда, косвенные. Это, во-первых, сведения, содержащиеся в иных памятниках, относящихся к «героическому веку» (всевозможные памятники латинской словесности), во-вторых, те данные, которые можно извлечь из сопоставления всего круга письменно зафиксированных эпических поэм данного цикла, да и не только его. Судьба легенд о Гильоме Оранжском, постепенно сложившихся в массивный и разветвленный эпический цикл, иллюстрирует это в достаточной мере убедительно и наглядно.
2Когда северофранцузский трувер из Шампани Бертран де Бар-сюр-Об предложил в первой половине XIII столетия тройственное членение тематики французского героического эпоса, это было принято безоговорочно. Место это из пролога написанной Бертраном поэмы о Жираре Вьеннском часто цитируют; вот оно с некоторыми сокращениями:
N'ot ke. III. gestes en France la garnie:Dou roi de France est la plus seignorieEt de richesce et de chevallerie.Et l'autre après (bien est drois que je die),Est de Doon à la barbe florie,Cel de Maiance qui tant ot baronie <…>.La tierce geste, ke moult fist à proisier,Fu de Garin de Montglaine le fier.De son lignaige puis-je bien tesmoignier…[248]
Эта точка зрения стойко держалась. Так, в очень поздней рифмованной версии поэмы «Эрнальт Боландский» (ее рукопись датируется второй половиной XV в.) также говорится о трех «жестах» – «королевской», Доона де Майянс и Гарена де Монглан:
Que trois gestes furent ou royaume puissant:De l'angle et de Pépin le noble combatant,De Döon le vassal de Maience tenant,La tierce de Garin et de son descendant;Comme ses quatre filz s'alerent gouvernantTellement que no loy en est venue avant[249].
Казалось бы, Бертран знал, о чем писал. Между тем предложенное трувером выделение трех циклов жест исключительно неверно, на что уже не раз указывалось[250]. Отметим также, что выдвижение в «заглавие» «жесты» имени Гарена де Монглан произвольно и не соответствует его месту в цикле. Центральным персонажем последнего бесспорно является Гильом Оранжский, имевший к тому же реального прототипа – графа Гильома Тулузского (ум. 812), чья историческая роль если и не была особенно значительной, то все-таки оставила некоторый след. Его же эпические предки по прямой линии – отец Эмери Нарбоннский, дед Эрнальт Боландский, братья деда Жирар Вьеннский, Ренье Женнский и Милон Апулийский, прадед Гарен де Монглан, прапрадед Савари Аквитанский – созданы исключительно воображением поэтов и не имеют почти никаких исторических аналогий. К тому же, как будет сказано ниже, поэмы о них возникли позже произведений, непосредственно посвященных Гильому.
Быть может, еще важнее, что «Жеста Гильома», оставаясь достаточно замкнутым, автономным циклом, во-первых, как увидим, выросла из «королевской жесты», во-вторых, в ходе своей эволюции теснейшим образом переплелась с другими циклами. Если Гастон Парис отмечал в свое время, что «эти поэмы представляют собой наиболее полный образец формирования и эволюции… большого эпического цикла»[251], если Жозеф Бедье именно нашему циклу посвятил в 1908 г. первый том своей знаменитой книги[252], видя в цикле несомненные замкнутость, последовательность и единство, то все же нельзя не признать, что, с одной стороны, входящие в цикл поэмы не могут быть выстроены в условный хронологический ряд, и что, с другой стороны, они перекликаются с иными циклами старофранцузского эпоса, какое бы членение его состава ни предлагалось.
В самом деле, если мы обратимся к «большой жесте», то есть к обширному циклу поэм, посвященных Гильому Оранжскому, его многочисленным родственникам и предкам, то увидим, что этот конгломерат разновременных произведений легко распадается на «малые жесты». При этом ряд поэм будет попадать одновременно в несколько микроциклов. Так, шестью поэмами, рассказывающими об основных событиях жизни Гильома («Отрочество Гильома», «Коронование Людовика», «Нимская телега», «Взятие Оранжа», «Песнь о Гильоме», «Монашество Гильома»), не исчерпывается поэтическая биография нашего героя. Мы находим его как активное действующее лицо во многих других произведениях, в центре которых – судьбы иных «Эмеридов». Это видно, скажем, на примере «Жесты Вивьена», в которую входят поэмы «Отрочество Вивьена», «Подвиги Вивьена» (или «Клятва Вивьена») и «Алисканс». Хотя здесь на первом плане любимый племянник Гильома Вивьен, сам граф Оранжский играет в поэмах весьма активную роль. Точно так же – в «Жесте Эмери», куда можно включить такие поэмы, как «Песнь о Эмери Нарбоннском», «Нарбоннцы», «Смерть Эмери Нарбоннского». Отметим, что поэма «Алисканс», являющаяся поздней переработкой «Песни о Гильоме» (впрочем, возможно, что обе поэмы восходят к какому-то более раннему общему источнику), в равной мере относится к «Жесте Гильома», как и к «Жесте Вивьена». Но мы можем также говорить и о своеобразной «Жесте Ренуара», посвященной, согласно эпической традиции, брату Орабль-Гибор, жены Гильома, и зятю Людовика Благочестивого. Могучему сарацинскому богатырю Ренуару, принявшему, как и его сестра, христианство, отведена вторая часть «Песни о Гильоме» и основная часть поэмы «Алисканс», а также самостоятельная большая поэма «Монашество Ренуара» (она имеет несколько вариантов; в настоящее время опубликован лишь один из них – по рукописям библиотеки Арсенала и Муниципальной библиотеки города Булонь-сюр-Мер). Тем самым «Алисканс» входит в три микроцикла. Что касается Ренуара, то он является одним из центральных персонажей поэмы «Битва с Локвифером» и обширнейшей, и достаточно поздней, поэмы «Отрочество Ренье», которая в основной своей части посвящена внуку Ренуара – юному Ренье. В первой из этих поэм рассказывается, в частности, о гибели при родах жены Ренуара принцессы Элис (Аэлисы), о судьбе их сына Маллефера; в обоих, как и в «Монашестве Ренуара», заметная роль отведена Гильому. В «Отрочестве Ренье» повествуется о смерти Гибор, о безмерной печали Гильома и о его решении уйти в монастырь. Отдельные поэмы «большого цикла» посвящены младшему брату Гильома Гиберу д'Андрена («Гибер д'Андрена», «Взятие Кордовы и Севильи»), другому его брату – Беву (или Бовону) де Коммарши (поэмы «Осада Барбастра» и «Бев де Коммарши»; вторая из них принадлежит перу трувера второй половины XIII в. Адене ле Руа). И тут немаловажную роль играет Гильом.
