Нескучная классика. Еще не всё - Сати Зарэевна Спивакова
С. С. И тогда это созвучие обретает масштаб.
И. А. Причем иногда неожиданный. Удивительно, мы показали графику Матисса, только графику, почти без цвета, и он отзывался буквально всему ХХ веку. Что бы ни играли – Прокофьева или Бриттена, – он работал рядом, потому что это язык ХХ века[31]. Еще более неожиданная связь возникла, когда мы сделали другой ряд – камерные произведения Бетховена и офорты Рембрандта, мастера крупных форм[32]. Симфония большой картины, “Ночного дозора”, например, – и вдруг камерное творчество. Но они, представьте, где-то перекрещивались.
С. С. Потому что у Бетховена даже камерная музыка очень плотная по своему составу. И масштабная.
И. А. Да, да, конечно.
С. С. Мне кажется, одной из значимых вех в истории “Декабрьских вечеров” был концерт с тенором Петером Шрайером в 1986 году.
И. А. Спасибо, что вы это вспомнили. Это был замечательный концерт.
С. С. Скажите, пожалуйста, Ирина Александровна, насколько сильно в образном плане взаимодействуют русская музыка и русская живопись, а также русская музыка и зарубежная живопись.
И. А. Они взаимодействуют всегда, только с большим или меньшим успехом. Как раз первый наш фестиваль был посвящен русскому искусству[33]. Мы сначала пошли по иллюстративному пути, от которого тут же отказались. Понимаете, в картинах, скульптурах чаще всего снимается только верхний, сюжетный слой.
С. С. Вы имеете в виду “Опять двойка!” или “Не ждали”.
И. А. Да, и я не отрицаю, что это важно для понимания любого художника, будь то Рембрандт или Решетников, – автор картины “Опять двойка!”. Обычно знакомство так и начинается. Я помню, как впервые пришла в Третьяковскую галерею. Больше всего меня поразила васнецовская “Алёнушка”. Юная дева сидит над ручьем, задумалась… Трогательно до слез. Часто зритель и удовлетворяется этой трогательностью – первым слоем, только содержанием, сюжетностью, какой-то социальной внутренней линией. Но ведь пластические искусства предполагают снятие слоев. Если это великое произведение, то слои бесконечны. И музыка тоже требует постепенного углубления, познания, понимания. Конечно, в ней страшно важен этот первый эмоциональный слой: она потрясает или оставляет равнодушным. Но потом мы входим в музыку, и она заставляет нас делать попытки еще раз послушать, и еще, и еще.
С. С. Если много лет назад вас тронула до слез “Алёнушка” Васнецова, то сейчас – я где-то читала – вы каждый раз плачете перед картинами Вермеера. Так ли это?
И. А. Ну не каждый раз, конечно. Но такой случай в моей жизни был. Во время моего первого визита в Америку, в 1963-м аж году. Я пришла в галерею Фрика, о которой ничего не знала, тогда Америка для нас была еще достаточно закрыта. И вдруг в коридоре – даже не в основных залах, а там такие есть вокруг бассейна коридоры – неожиданно увидела картину Вермеера “Офицер и смеющаяся девушка”. Я и не подозревала, что она находится в Коллекции Фрика! Картина изображает бордель, ничего особенного не происходит: пришел офицер, за столом на фоне карты сидит юная дева. Слева окно открыто и падает свет. И больше ничего. Девушка немного глуповато улыбается. А лица офицера даже не видно, на нем огромная черная шляпа. Я никогда не смогу объяснить, что меня так потрясло. Это чистая музыка!.. Понимаете, за ним – целый мир, и солнце вот так падает… а он пришел получить свою долю радости и счастья в этот дом. Всё это там есть – и в том ковре с яркими цветами, который лежит на столе, и в позе офицера, в этой роскошной шляпе, которая очень поэтична, немного напоминает о романтических мушкетерах, хотя он, разумеется, не мушкетер, но век ведь тот же. И она – женственная, нежная, доверчивая… Нет, не могу рассказать.
С. С. Да я заслушалась уже, как вы рассказываете.
И. А. И слезы потекли очень сильно.
С. С. А от какой музыки текут слезы?
И. А. О, я вообще-то совсем не слезлива, должна вам сказать. Даже в очень тяжелых ситуациях не плачу, но музыка – как раз то, что способно вызвать слезы. Иногда это связано с настроением…
С. С. …а иногда с какими-то воспоминаниями. И музыка способна вызвать катарсис.
И. А. Конечно! Конечно.
С. С. Я знаю, что вы любите Вагнера.
И. А. Я несколько раз была в Байройте на вагнеровском фестивале[34], слушала всё “Кольцо”, а также практически все оперы, кроме одной, самой любимой, “Тристана и Изольды”. Не попадала как-то. Там представление начинается в пять-шесть вечера и идет до двенадцати ночи, с перерывом на обед или ужин. Я могу слушать Вагнера сколько угодно, могу сидеть до утра.
С. С. Мне кажется, к Малеру вы все-таки позже пришли, чем к Вагнеру.
И. А. Да, конечно.
С. С. А с кем из живописцев у вас ассоциируется Малер?
И. А. Пожалуй, найду ассоциацию с графическим творчеством Матисса. Что-то такое… не то чтобы абстрактное, но и не материальное. Именно графика, а не плотная живопись. Хотя у Малера есть и “плотная” музыка.
С. С. А вот Вагнер – это очень плотная музыка.
И. А. Согласна. Но это не значит, что мне нравится только такая.
С. С. Вам нравится и Шопен, и Моцарт.
И. А. Конечно, конечно.
С. С. Я спросила про Малера не без задней мысли. Мне известно, что вы знакомы лично с Бернардом Хайтинком.
И. А. Да, он мне даже подписал и подарил пластинку со своим исполнением Малера. Как блестяще Хайтинк дирижирует Первую симфонию Малера!
С. С. А какую музыку вы можете порекомендовать современным молодым художникам для личностного и творческого роста?
И. А. Я не музыкант и могу опираться только на свое понимание, чувствование музыки. Мне кажется, очень важен Прокофьев. И, конечно, Шостакович тоже. Во всяком случае, для моего поколения они были важны. Мне очень нравится Губайдулина. Я была на концерте в Консерватории, где исполняли ораторию “Семь последних слов Христа” Гайдна и одноименное сочинение Губайдулиной. И мне Губайдулина настолько понравилась, больше Гайдна! У него дивная музыка. Но в этом концерте Губайдулина почему-то была выше. Это же личное впечатление…
С. С. Проверено в программах, что Гайдн и Моцарт монтируются практически с любой современной музыкой.
