Яков Бромберг - Евреи и Евразия
В наши дни православие в России, в первую голову среди всех остальных церквей и вер, исповедуемых ее многоверными и многоязычными сынами, проходит по тернистому пути казней и гонений со стороны воинствующе-безбожной светской власти, находится в положении, аналогичном до-константиновской эпохе преследований со стороны умирающего язычества. Православная церковь, лишенная всех внешних знаков властодержательства и благополучия земного, упорством своего пассивного сопротивления бичам и скорпионам власти, своей независимостью от всяких светских опор со стороны, напр., государственной власти, сознательностью своего подвига и кровью своих мучеников в меру человеческого несовершенства являет собою живое олицетворение завета Нагорной проповеди о накоплении сокровищ небесных. Ее огромный нравственный авторитет и духовное влияние в грядущей России не только на умы простолюдинов, но и на обширные круги правящего и представительствующего слоя страны не может подлежать никакому сомнению. И нам, иноверцам, следует оценить во всей его важности то счастливое обстоятельство, что дух свободы и ценение всякой национальной самобытности в недрах самой православной церкви, не в пример нетерпимому и всенивелирующему католичеству, позволяет нам рассчитывать на положительное отношение с ее стороны к неправославным религиям не как к чему-то по земным, политическим необходимостям терпимому, но по существу отрицательному и вредному, а как к догматическим и культурно-национальным выражениям известных мистически и эсхатологически воспринимаемых реальностей, утверждающих свое бытие в путях осуществления неисповедимых путей Провидения и в чаянии некиих конечных смыслораскрытий и разрешений, не подлежащих человеческому прозреванию.
Здесь мы хотели бы самым настойчивым образом предостеречь от скороспелых и лживых обобщений, на которые так падки в наше время люди, не искушенные опытом великого и подлинного зла или сознательно вводящие других в заблуждение, с болезненным наслаждением копающиеся в мусорных ямах невозвратного прошлого, чтобы выловить в них факты и фактики для оправдания своей злопамятной ненависти. Ненависть вульгарно-атеистических демократов, утопистов и сепаратистов к старому порядку, выражающаяся не в творческом преодолении его тяжелых наследий, а в низменной мстительности по поводу притеснений и гонений, в большинстве случаев придумываемых задним числом, — не останавливается перед распространением на «господствовавшую» в России церковь ответственности за деяния и проявления нетерпимости, в которые она была вовлечена государственной властью в период разложения и упадка последней. Истинный облик русского православия следует искать в основном содержании его догматики и в основных линиях его исторических проявлений, а не в его временных падениях и искажениях, как это делают люди господствующего пошло-атеистического, позитивистского и натуралистического мировоззрения. В особенности ярко проявляется такое грубое смешение существенного и исконного со случайным и нехарактерным у еврейского периферийного интеллигента, встречаясь в нем с его столь характерным болезненно-щепетильным и мнительным отношением к окружающему, нееврейскому миру в особенности поскольку в круг его зрения попадает малейшее проявление деятельного участия со стороны людей этого мира, хотя бы самого объективного и, mirabile dictu, даже симпатизирующего! Мысль эта в последний раз явилась у нас опять-таки в связи с отповедью А.З. Штейнберга на попытку со стороны Л.П. Карсавина занять по отношению к еврейству положительно самую толерантную и благоразумную позицию, какая только возможна в наше время для христианина. Стоило только Л.П. Карсавину констатировать бесспорный факт падения в еврейской душе вкуса и тяги к пророческой и библейской старине ее собственной истории, как уже г. Штейнберг заподозрил его в покушении отобрать у еврейства заодно Бога и Библию. И, тем более, высказанное г. Карсавиным пожелание, чтобы Израиль обратился в христианство, привело г. Штейнберга в такое раздражение, что он заподозрил по этому случаю полноту собственной веры в Бога у своего оппонента. Подобно некоторым психологам, утверждающим, что самое мимолетное возникновение в сознании представления об известном телесном проявлении или действии субъекта уже вызывает, хотя бы в самой смутной и зачаточной форме, попытку соответственной установки нервного и мускульно-осязательного аппарата, — г. Штейнберг усматривает рудименты некиих возможный насилий по отношению к еврейству в невиннейшем утверждении Л.П. Карсавина, выражающем чисто эсхатологическое упование на разрешение религиозно-мистической трагедии еврейства в путях сверхисторических и провиденциальных, а отнюдь не поощрение каких-нибудь миссионерско-обратительских мероприятий в области вероисповедной политики грядущей России. Не помогает Л.П. Карсавину и то, что он самым решительным и не оставляющим никаких сомнений образом не только осуждает даже малейшее проявление давления извне на религиозную совесть еврея, но и отказывается признать большую общую ценность с христианской точки зрения за отдельными обращениями евреев.
Автор этих строк отнюдь не менее, чем А.З. Штейнберг, убежден в самостоятельной и непреходящей ценности иудейства как особой и заслуженной перед человечеством формы религиозного постижения и истолкования божественной Сущности и явленной в откровении сыновней связи с Ней человека. Он верит в право иудаизма утверждать свое бытие среди других, тоже спасающих и обладающих имманентной ценностью перед лицом Божиим религий верующего человечества. Та тревога за конечные судьбы еврейства и за конечную, сверхмировую оправданность в вечности еврейских возражений против христианской догматики и сотериологии, которой автор поделился на предыдущих страницах, вытекает не столько из поколебленности его чисто догматической веры в истинность религии его отцов, сколько из ужаса перед зрелищем глубокого падения и разложения религиозных устоев еврейства, развертывающегося на наших глазах в исторической эмпирии, и особенно бесспорного факта обращенности огромной части человеческого состава передовых слоев еврейского народа в орудие атеистической борьбы против устоев всякой религиозности. Автор верит в возможность возрождения и апологии иудаизма на путях покаяния, очищения и духовного подвига нового религиозно-философского творчества, и именно к этому делу прежде всего призывают настоящие страницы, как к последнему усилию спасения на краю разверзающейся бездны.
При всем том он не может усмотреть ни малейшего признака угрозы религиозной свободе или, тем менее, конечным судьбам еврейства в желательности для Л.П. Карсавина образования евреями в России своей национальной православной церкви исключительно на путях свободного и соборного познания истины христианства. Для всякого верующего, и в особенности верующего христианина, вполне естественно уповать на всеобщее торжество своей религии среди объединенного ею человечества, и кто в открытом признании такого упования видит поводы для беспокойства и «волнения» со стороны исповедников других вероучений, совершает как раз то, в чем А.З. Штейнберг упрекает Л.П. Карсавина, т. е. обличает неполноту собственной веры — если не в истинность догматической стороны своей религии, то — в способность ее утвердить свое бытие путем защиты своей правды и своего завета в этой исполненной борьбы и соперничества земной юдоли, где нет всеобщей, повсеместно утвержденной в людях правды, но есть только непрестанное и неудержимое искание ее, как чего-то заданного в вечности и навеки, и борьба за нее на разных путях и с разной судьбой борющихся.
У нас есть много недоверчивых скептиков, одержимых устаревшими рационально-позитивистскими, скрыто и явно безбожными взглядами на сущность и исторические проявления православия и огульно обвиняющих его, без дальнейшего внимания к многообразному отличию его от латинства, в использовании для целей своей церковной политики тех средств, которыми именно латинство пятнало себя столько раз в истории. Для них главным образом мы хотели бы в заключение настоящей главы напомнить о весьма характерном, но малоизвестном эпизоде из истории русского церковно-общественного движения в один из периодов наиболее обостренного его напряжения и оживления. Мы имеем в виду один из многочисленных литературно-полемических споров между т. н. иосифлянами и заволжскими старцами на рубеже XV и XVI столетий, имеющий огромное и весьма показательное значение как раз для нас, евреев; вспоминая его, приходится лишний раз пожалеть о том, как мало знакома была всегда наша периферийная интеллигенция с теми эпизодами из истории нашего русского отечества, которые непосредственнейшим образом нас, евреев, касаются, и как часто судит она об этой истории чисто дедуктивно, без знания ее конкретных фактов, по привычным шаблонам и меркам, удержавшимся наследственно со времен многострадального странствия наших предков через страны «просвещенного Запада».
