Петр Радечко - Реабилитированный Есенин
На Никитском бульваре в красном каменном доме на седьмом этаже у Зои Петровны Шатовой найдешь не только что николаевскую «белую головку», «перцовки» и «зубровки» Петра Смирнова, но и старое бургундское и черный английский ром.
Легко взбегаем нескончаемую лестницу (“блестящий” стиль! – П. Р.). Звоним условленные три звонка. Отворяется дверь. Смотрю, Есенин пятится.
– Пожалуйста!.. пожалуйста!.. входите… входите… и вы… и вы… А теперь попрошу вас документы!.. – очень вежливо говорит человек при нагане.
Везет нам последнее время на эти проклятые встречи.
В коридоре сидят с винтовками красноармейцы. Агенты производят обыск.
– Я поэт Есенин!
– Я поэт Мариенгоф!
– Очень приятно.
– Разрешите уйти…
– К сожалению…
Делать нечего – остаемся.
– А пообедать разрешите?
– Сделайте милость. Здесь и выпивочка найдется… Не правда ли, Зоя Петровна?..
Зоя Петровна пытается растянуть губы в угодливую улыбку. А растягиваются они в жалкую испуганную гримасу.
Почем-Соль дергает скулами, теребит бородавочку и разворачивает один за другим мандаты, каждый величиной с полотняную наволочку.
На креслах, на диване, на стульях шатовские посетители, лишенные аппетита и разговорчивости.
В час ночи на двух грузовых автомобилях мы компанией человек в шестьдесят отправляемся на Лубянку.
Есенин деловито и строго нагрузил себя, меня, Почем-Соль подушками Зои Петровны, одеялами, головками сыра, гусями, курами, свиными корейками и телячьей ножкой…»
Бывший начальник Секретного отдела ВЧК Тимофей Самсонов в своей пространной статье в «Огоньке», сделав несколько упреков в адрес Мариенгофа за его необъективность, и подчеркнув сложность политической обстановки, в которой чекистам приходилось обезвреживать шпионов, контрреволюционеров и спекулянтов, почему-то вдруг особое внимание в данной операции обращает на поведение третьего лица из Есенинской компании – Почем-Соль:
«Более строптивым, насколько мне помнится, оказался Почем-Соль. Для безошибочности будем называть “строптивого” “Почем-Кишмиш”. Располагая длинными мандатами от правительственных учреждений, он размахивал ими перед моими глазами и шумно кричал, что он важная персона, что он никак не может позволить, чтобы его задержали “какие-то агенты ВЧК”. У меня произошел с ним такой любопытный разговор:
– Ваши документы?
– А вы кто такой?
– Я – представитель ВЧК и имею право задерживать всех тех, кто перешагнет за порог этой квартиры.
– Я хочу посмотреть ваши полномочия.
– Пожалуйста.
Я протянул ему ордер за подписью того, кого уже нет, но от чьего имени трепетали капиталисты всего мира, и все враги трудящихся (несомненно, подпись Дзержинского. – П. Р.)
– Ко мне это не относится, – заявил “Почем-Кишмиш”. – Я ответственный работник, меня задерживать никто не может, и всякий, кто это сделает, будет за это сурово отвечать…»
И дальше Самсонов передает эту перепалку, в конце которой “Почем-Кишмиш” заявляет ему:
«Меня внизу ждет правительственная машина. Вы должны мне разрешить отпустить ее в гараж.
– Не беспокойтесь, мы об этом заранее знали (курсив. – П. Р.), – сказал я. – На вашей машине уже поехали наши товарищи в ВЧК с извещением о вашем задержании. Они, кстати, и машину поставят в гараж ВЧК, чтобы на ней не разъезжали те, кому она не предназначена.
– Но ведь это невозможно!
– Возможно или нет, но это так, и вам отсюда до ВЧК придется вместе с вашими друзьями отправиться уже в нашем чекистском грузовике.
– Тогда разрешите мне позвонить о себе на службу.
– Никакой нужды в этом нет, на службе уже знают о ваших подвигах…» (курсив мой. – П. Р.).
Эта до сих пор не рассекреченная операция чекистов и особенно беспрецедентный факт опубликования некоторых обстоятельств дела порождают множество вопросов. Тем более что три автора, написавшие о ней, сделали все возможное, чтобы выглядеть самим поприличнее, но всячески исказить истину.
Ройзман пытался доказать непричастность к ней своей «конторы» – ВЧК. Мариенгоф как опытный интриган сказал только то, что способно показать его надежнейшим другом Есенина, готовым следовать за ним не только в Чекушку, но и на край света. А вот Самсонов почему-то вдруг пытается еще глубже законспирировать уже упрятанного Мариенгофом под кличками Молабух и Почем-Соль чекиста Григория Колобова. Называет его Почем-Кишмиш, но ни разу не обнародовав настоящего имени.
Возможно, кто-то возразит, апеллируя тем, что по прошествии восьми лет человек забыл фамилию, а в вышедшем тогда «Романе без вранья» она отсутствовала. Вот и пришлось использовать прием Мариенгофа. Однако вместе со статьей в журнале «Огонек» были помещены две фотографии.
На одной из них запечатлены тридцать (Мариенгоф указал шестьдесят!) задержанных «гостей» Зои Шатовой. В подписи указана только фамилия Есенина, который вопреки приказу Т. Самсонова все-таки наклонил немного голову, в результате чего тень от шляпы «затушевала» лицо и он плохо различим. Рядом сидит Мариенгоф. Он без шляпы и потому легко узнаваем как человек не стеснительный в любых ситуациях. Колобова определить невозможно. Да его, скорее всего, и не фотографировали вообще.
На второй фотографии – хозяйка подпольного кафе стоит возле столов, уставленных бутылками и всевозможной снедью.
Возникает вопрос: «где мог взять, кроме архива ВЧК, эти фотографии Т. Самсонов, который в то время работал уже управляющим делами ЦК ВКП(б)? А если там брал фотографии, мог найти в документах и фамилию Григория Романовича, которую забыть он никак не мог по долгу службы. Да и тот факт, что в подписи к снимку указана только фамилия «Есенин», наводит на размышления о том, против кого замышлялась эта публикация, по сути поддержавшая «Роман без вранья» Мариенгофа. Как и операция по «случайному задержанию» друзей в «Зойкиной квартире».
Об этом же свидетельствует поразительная осведомленность при задержании троицы чекиста Самсонова. Не успел Почем-Соль (Г. Колобов) со товарищи зайти в «Зойкину квартиру», а тот уже знает об этом, дал поручение отправить машину в ВЧК, а также сообщить на работу о «его подвигах». Значит, здесь уже ждали Есенина и его «друзей-осведомителей. Притом ждали знакомые. В том числе Т. Самсонов.
Уже называемый выше автор книги «13 уголовных дел Сергея Есенина» Эдуард Хлысталов сообщает в ней на странице 28, что ему «удалось найти подпись Т. Самсонова в деле, когда поэта арестовали в квартире А. Кусикова. Именно там с его разрешения было прекращено уголовное дело. Тимофей Самсонов хорошо знал поэта по многочисленным доносам тайных осведомителей…»
И, естественно, в случае с «Зойкиной квартирой» мог сразу же отпустить Есенина. Но не сделал этого. Хотя сразу ясно было, что «друзья» пришли только пообедать.
А как же понимать совместное с Есениным задержание Мариенгофа и Колобова? – спросит недоверчивый читатель.
Как обычную чекистскую провокацию. Чтобы убедить заподозрившего Есенина в том, что его «друзья» не осведомители, а такие же как и он «случайные жертвы ВЧК». Ведь не зря им, в отличие от десятков других мужчин и женщин, позволили взять с собой в «собачник» перечисленные выше Мариенгофом подушки Зои Петровны, одеяла, головки сыра, а также гусей, кур, свиные корейки и телячью ножку. В такой компании и с подобным запасом «друзья» явно не успели соскучиться. И… алиби себе перед Есениным обеспечили.
В подтверждение этих слов приведем со страницы 91 окончание главы «Зойкина квартира». Г. Р. Колобов. «Святая троица» из книги все того же «осведомленного», но более порядочного чекиста-имажиниста Матвея Ройзмана: «Почему я остановился на этом эпизоде? Мне хочется показать “друзей”, которые, как Г. Колобов, сыграли зловещую роль в жизни Сергея» (курсив мой. – П. Р.)/
Как говорится, нагонял-нагонял Матвей туман на это дело, но все-таки хватило совести хоть в конце жизни сказать правду. Пусть и далеко не всю. Не позволила подписка о неразглашении, законы корпоративной солидарности… Ведь не зря так конспирировали Григория Романовича и Мариенгоф, и Самсонов. Вроде бы и ругают его, но спрятанного за тут же придуманными кличками-псевдонимами.
Но таким «смелым» Матвей Ройзман стал уже в 1970-е годы, почти через пятьдесят лет после событий. А в те времена, будучи работником ЧК, молчал.
Хотя совесть все-таки мучила. После смерти Есенина он откровенно сказал об этом в стихотворении «О ты, покинувший поля»:
Ты вынес не одну пургу,Но трепетал один, как пламя,И вот я молвить не могу,О чем так рассказать желаю.
* * *Некоторые исследователи творчества имажинистов много внимания в своих работах уделяют пристрастию Есенина к горячительным напиткам, которые считают едва ли не наследственным пороком. В качестве аргумента приводят фразу поэта из его последней автобиографии: «Дед, напротив, был не дурак выпить. С его стороны устраивались вечные невенчанные свадьбы».
