В поисках Зефиреи. Заметки о каббале и «тайных науках» в русской культуре первой трети XX века - Константин Бурмистров
Киммерией я называю восточную область Крыма от древнего Сурожа (Судака) до Босфора Киммерийскаго (Керченского пролива), в отличие от Тавриды, западной его части (южного берега и Херсонеса Таврического). Филологически имя Крым обычно производят от татарского Кермен (крепость). Но вероятнее, что Крым есть искаженное татарами имя Киммерии. Греки называли теперешний город Старый Крым – Κυμμέριον. Самое имя Киммерии происходит от древнееврейского корня KMR, обозначающего «мрак», употребляемого въ Библiи во множественной форме «KIMERIRI» (затмение). Гомеровская «Ночь Киммерийская» – в сущности, тавтология387.
Эту же мысль он повторяет позднее в статье «Культура, искусство, памятники Крыма» (1925), написанной для путеводителя по Крыму:
Крым, Киммерия, Кермен, Кремль… Всюду один и тот же основной корень КМР, который в древнееврейском языке соответствует понятию неожиданного мрака, затмения и дает образ крепости, замкнутого места, угрозы и в то же время сумрака баснословности388.
И два года спустя в статье «К. Ф. Богаевский – художник Киммерии» Волошин снова повторяет:
Киммерия… Кермен… Кремль… Крым… Ряд однозначных имен, возникших из древнееврейского корня «KMR», имеющего значение неожиданного мрака, затмения, замкнутого места, крепости, угрозы – незапамятного, баснословного. «Темная область Киммерии» – обычная гомеровская тавтология – перевод еврейского (т. е. финикийского) имени греческим эпитетом389.
Мы видим, сколь важным было для него такое объяснение этимологии названия полуострова. Но откуда же взял он свое толкование? Не из книги Фабра д’Оливе или какого-либо адепта оккультных наук. В своей трактовке древнееврейского корня Волошин удивительно точен. Действительно, и в древнееврейском языке, и в средневековом иврите этот корень – КМР – имеет, в том числе, и такое значение: «тьма», «сокрытие», что-то мрачное, ужасное390. На это намекает и образованное от этого корня слово кимрир – «мрак», «темнота», употребленное в Книге Иова 3:5: «Смертная тень да объемлет его, да обложит его мгла, затмение да ужаснет!»391
3.6. Каббала Волошина
Из предложенного нами беглого анализа случаев обращения Максимилиана Волошина к каббалистическому учению можно сделать следующий вывод. Для Волошина каббала была, несомненно, одним из тайных учений, которые содержат и раскрывают истины о Боге, мире и человеке. Вместе с тем он едва ли представлял себе, что значит эта традиция в рамках иудаизма, неотъемлемой частью которого она является, хотя личное общение с евреями (в частности, хасидами) и могло дать ему некие намеки на это. Скорее же всего, для него (как и для Андрея Белого) каббала была неким знанием, лишь передаваемым евреями, но к конкретной конфессии не привязанным. Он заимствовал из каббалы те идеи и образы, которые были близки его собственному духовному опыту, чувствуя, что они выражены в каббале более полно и ясно, чем в других традициях. Среди таких идей представление о сотворении мира божественными лучами, о всеобщей одушевленности, о космическом Макроантропосе и т. д. В целом же стоит отметить, что, если в своем восприятии каббалы он и следовал теософско-оккультистским идеям, те цитаты и образы, которые он использовал в своих сочинениях, были вполне аутентичными, а потому в данном случае вполне можно говорить о заимствовании, адаптации, художественном выражении реальных идей еврейского мистицизма.
Глава 4
Борис Поплавский, Георгий Шторм и «тайные науки»
Дальше, дальше, и кивают флаги,
Хороши они, Поплавский мой,
Царства монпарнасского царевич!392
Николай Оцуп
4.1. Поплавский и Шторм в Ростове 1919-го
Борис Юлианович Поплавский (1903–1935), поэт совсем другого поколения, нежели Андрей Белый и Волошин, начал писать очень рано, лет в двенадцать–тринадцать. Первые известные его стихотворения датируются 1917 годом, однако история его творчества в бурные годы революции и Гражданской войны до сих пор изучена слабо. У нас уже была возможность рассказать о его первой публикации, увидевшей свет в сентябре 1919 года в изданном Вадимом Баяном (В. И. Сидоровым) в городе Александровске (совр. Запорожье) литературном альманахе «Радио»393. Состоящее из двух частей стихотворение «Герберту Уэльсу», написанное в Ростове-на-Дону летом 1919 года и включенное в альманах, является первым известным на сегодняшний день выступлением в печати поэта, которому на тот момент исполнилось 16 лет.
Ниже мы будем обсуждать интерес Бориса Поплавского к эзотерическим знаниям, пробудившийся у него, как мы увидим, в очень раннем возрасте. В качестве некоего введения и пытаясь отчасти восполнить лакуны в его биографии, мы коснемся вначале малоизвестного «ростовского периода» в его жизни394. О промежутке времени после того момента, как он со своим отцом покинули Москву летом 1918 года, и до их прибытия в Константинополь в 1920‐м известно очень мало, а потому особую ценность представляют рукописи его ранних стихотворений и рисунки. Ниже мы публикуем рукописные материалы, сохранившиеся в архиве литературного объединения «Никитинские субботники» (Отдел рукописей РГБ. Фонд 178) и относящиеся именно к этому раннему периоду творческой биографии Бориса Поплавского. Эти три листа толстой бумаги большого формата, очевидно вырванные из какого-то альбома, содержат точную датировку и указание на место: Ростов-на-Дону, 1919. Судя по следам подклейки по углам с обратной стороны листов, они имели какую-то дальнейшую, неизвестную нам судьбу.
Бежавшие из столиц и с занятых красными территорий писатели, поэты, драматурги и журналисты организовывали в разных городах деникинского Юга России кружки, салоны, издательства, история которых до сих пор не написана. Одним из наиболее известных среди них были «субботы» у Евдоксии Федоровны Никитиной (1895–1973) в Ростове-на-Дону, которые в 1919 году активно «посещала тогдашняя художественная элита»395. Вот как рассказывал об этом оказавшийся в 1920 году в Берлине участник этих собраний писатель Александр Михайлович Дроздов (1895–1963):
Теперь, когда я вспоминаю о ростовском кружке, группировавшемся вокруг Е. Ф. Никитиной, русской феминистки и поэтессы, я вижу ясно, что вовсе не литература была там своего рода синдетиконом, склеивающим нас, но эта исконная тяга интеллигента к интеллигенту, которые устали и измучились. Мы собирались по субботам и неизменно в одном и том же составе: Е. Н. Чириков, всегда бодрый, шутливый и ласковый, проф[ессор] Ладыжников396, Борис [А.] Лазаревский, Любовь [Н.] Столица, худ[ожники] И. [Я.] Билибин, Е. [Е.] Лансере, Игнатий [С.] Ломакин, или граф Ломакин, прозванный
