Александр Жолковский - Осторожно, треножник!
И кто виной? Супруг, отец, конечно…»
– Не то, мой друг! – «Но что ж?» – Я ей не он . [128]
К подобной местоименной поэтике Пушкин возвращается и в зрелые годы, например, в более откровенно лирическом «Ты и вы» (1828), хотя и сохраняющем некоторую степень повествовательной отчужденности – там, где речь идет о ней в 3-м лице:
Пустое вы сердечным ты
Она обмолвясь заменила,
И все счастливые мечты
В душе влюбленной возбудила.
Пред ней задумчиво стою;
Свести очей с нее нет силы;
И говорю ей: как вы милы!
И мыслю: как тебя люблю!
Интимные коннотации перехода на ты не требуют комментариев, но стоит вспомнить и возможность его проблематизации, скажем, в песне Окуджавы «Зачем мы перешли на “ты”?..» (1969; вольный перевод из Агнешки Осецкой):
К чему нам быть на « ты », к чему?
Мы искушаем расстоянье.
Милее сердцу и уму
Старинное: я – пан, Вы – пани . [129]
Какими прежде были мы …
Приятно, что ни говорите,
Услышать из вечерней тьмы:
«пожалуйста, не уходите».
Я муки адские терплю,
А нужно, в сущности, немного —
Вдруг прошептать: « я Вас люблю,
Мой друг, без Вас мне одиноко».
Зачем мы перешли на « ты »?
За это нам и перепало —
На грош любви и простоты,
А что-то главное пропало. [130]
Конечно, это главное могло становиться жертвой чрезмерного интима и в пушкинскую эпоху, но век спустя проблема встала более остро. Тем временем произошли радикальные исторические сдвиги, отразившиеся и на употреблении местоимений, в том числе в поэзии, которая была тут чутким барометром. Вот, например, что было написано в 1910 году:
Мы желаем звездам тыкать ,
Мы устали звездам выкать ,
Мы узнали сладость рыкать .
Хлебников («Мы желаем звездам тыкать…»)
В строго лингвистическом смысле вызов Хлебникова русской поэтической традиции (и вообще русскому языковому узусу) не имеет под собой почвы. Риторическое обращение к божественным, обожествляемым и прочим так или иначе культивируемым предметам (вплоть до коня, кинжала и глубокоуважаемого шкафа), всегда принимало форму 2 л. ед. ч. – вспомним хрестоматийное гоголевское Русь, куда ж несешься ты? И в первую очередь это относилось к звездам. Традиционным примером подобной адресации может служить стихотворение Бенедиктова «К Полярной звезде» (1836):
…Тихо горишь ты , дочь неба прелестная,
После докучного дня;
Томно и сладостно, дева небесная,
Смотришь с высот на меня.
Жителя севера ночь необъятная
Топит в лукавую тьму:
Ты безвосходная, ты беззакатная —
Солнце ночное ему!..
Так что ни о каком принятом и подлежащем отмене выканье звездам речи идти не могло. [131] Что в языковом жесте Хлебникова было действительно новаторским, так это вызывающее – нарочито деромантизирующее и снижающее – описание обращения к звезде на ты именно как тыканья . Просторечный глагол тыкать ( кому или кого ) означает подчеркнуто фамильярное обращение на ты к тем, кому следовало бы говорить уважительное вы . Именно это демонстративное снижение, будь то еще на вы с небесными светилами или уже на ты, постоянно слышится у футуристов:
Эй, вы!
Небо!
Снимите шляпу!
Я иду!
(Маяковский, «Облако в штанах», 1914);
Хватай за ус созвездье Водолея,
Бей по плечу созвездье Псов!
(Хлебников, «Ладомир», 1920–1921);
Эй, Большая Медведица! требуй ,
чтоб на небо нас взяли живьем.
(Маяковский, «Наш марш», 1917)
В хлебниковском стихотворении 1910 года особенно бросалась в глаза подчеркнуто грубая рифменная пара тыкать/ выкать . Напротив, в некоторой дискурсивной тени оставалось при этом лингвистически более стандартное, но не менее программное мы (подхваченное и Маяковским – ср. нас ). [132] Желание перейти со звездами на бесцеремонное ты было высказано от имени некого собирательного мы , и, как вскоре выяснилось, за сладость совместно рыкать , предстояло расплатиться полным подчинением системе. [133]
Но Хлебникова это мало смущало. Вот его стихи, написанные 21 апреля 1917 года, своего рода апрельские тезисы:
Только мы <…>
Поем и кричим, поем и кричим,
Пьяные прелестью той истины,
Что Правительство земного шара
Уже существует.
Оно – Мы.
Только мы нацепили на свои лбы
Дикие венки Правителей земного шара.
Неумолимые в своей загорелой жестокости,
Встав на глыбу захватного права,
Подымая прапор времени,
Мы – обжигатели сырых глин человечества
В кувшины времени и балакири,
Мы – зачинатели охоты за душами людей,
Воем в седые морские рога,
Скликаем людские стада —
Эго-э! Кто с нами ?
Кто нам товарищ и друг?
Эго-э! Кто за нами ?
Так пляшем мы , пастухи людей и
Человечества, играя на волынке <…>
Только мы , встав на глыбу
Себя и своих имен,
Хотим среди моря ваших злобных зрачков
Назвать и впредь величать себя
Председателями земного шара <…>
Какие наглецы – скажут некоторые,
Нет, они святые, возразят другие.
Но мы улыбнемся, как боги,
И покажем рукою на Солнце.
Поволоките его на веревке для собак,
Повесьте его на словах:
Равенство, братство, свобода…
(«Воззвание Председателей Земного Шара») [134]
Надличное мы быстро приняло столь мрачные социально-политические очертания, что вскоре прославилось в качестве заглавия знаменитого романа Евгения Замятина, в Советской России запрещенного (1920; первая публикация – в Англии, по-английски, 1924). Правда, с языковой точки зрения замятинский текст несколько разочаровывает. Заглавное местоимение никак не вплетено в словесную ткань: герой от начала до конца ведет повествование в 1-м лице единственного числа, хотя и проповедует победу мы .
...« Я просто списываю – слово в слово – то, что сегодня напечатано в Государственной Газете…
… Я , Д-503, строитель Интеграла, – я только один из математиков Единого Государства. Мое , привычное к цифрам, перо не в силах создать музыки ассонансов и рифм. Я …» (Запись 1-я, начало).
«И я надеюсь – мы победим. Больше: я уверен – мы победим. Потому что разум должен победить» (Запись 40-я, конец). [135]
Это не значит, что Замятин совершенно безразличен к местоименному режиму своего романа. Все граждане его Единого Государства с друг другом на вы, и важным поворотом в сюжете становится момент, когда герой-рассказчик Д-503 и его возлюбленная I-330 по ходу развития своих любовных отношений переходят друг с другом на ты, тогда как с другими близкими людьми (своим другом-поэтом R-13 и будущей матерью своего ребенка О-90, а также со своей возлюбленной при свидетелях) Д-503 остается на вы. Переход с возлюбленной на ты знаменует образование нового интимного единства, противостоящего мы-коллективу:
...«– Я , кажется, задержала вас …
…Ближе – прислонилась ко мне плечом – и мы одно , из нее переливается в меня – и я знаю, так нужно…
Помню: я улыбнулся растерянно и ни к чему сказал:
– Туман… Очень.
– Ты любишь туман?
Это древнее, давно забытое “ты”, “ты” властелина к рабу – вошло в меня остро, медленно: да, я раб, и это – тоже нужно, тоже хорошо» (Запись 13-я). [136]
Еще раньше влюбленность в I-330 приводит к расщеплению личности героя-рассказчика:
...«Вечер. Легкий туман….
…У меня была твердая вера в себя, я верил, что знаю в себе все. И вот —
Я – перед зеркалом. И первый раз в жизни… с изумлением вижу себя , как кого-то “его” . Вот я – он : черные, прочерченные по прямой брови; и между ними – как шрам – вертикальная морщина… Стальные, серые глаза… и за этой сталью… оказывается, я никогда не знал, что там . И из “там” (это “там” одновременно и здесь, и бесконечно далеко) – из “там” я гляжу на себя – на него , и твердо знаю: он … – посторонний, чужой мне , я встретился с ним первый раз в жизни. А я настоящий, я – не – он …» (Запись 11-я»). [137]
