Петр Попов - Погоня за призраком: Опыт режиссерского анализа трагедии Шекспира "Гамлет"
Зачем Гамлет попал на кладбище?
На мой взгляд, сцена на кладбище – важнейшая в пьесе. По первому прочтению она кажется абсолютно бездейственной; до появления похоронной прецессии, в ней нет никакого очевидного события, смысл рассуждений Гамлета в ходе ее не изменяется, мысль принца никак не развивается, топчется на месте, возвращаясь к одним и тем же вопросам и образам. Сцена эта обычно сильно сокращается, она требует высшего мастерства от актера и режиссера. Самое загадочное место пьесы – здесь. Здесь же, как мне кажется, и ключ к разгадке многих тайн трагедии.
Так что же произошло?
– Гамлет, по сути, пленник у пиратов. Гамлет думает о встрече с дядей и изображает полное смирение. Гамлет вызывает на выручку Горацио.
Что произошло дальше, мы не знаем. Понятно только, что друзья успешно избавились от присмотра разбойников. Теперь, казалось бы, надо спешить в Эльсинор, «предстать перед королевскими очами». И вдруг – кладбище! Как они попали сюда? – Судя по тому, что Гамлет никуда не торопится, – понятно: это не случайность, не мимоходом (как это делается в большинстве киноверсий), по пути в Эльсинор занесло приятелей на могилы. Нет, пришли они сюда специально и, вероятно, именно за тем, что и происходит у нас на глазах, если тут действительно что-нибудь происходит.
Какова здесь роль Горацио и не мог ли он быть инициатором посещения скорбного места? – Всю сцену ведет принц, Горацио только изредка отвечает на его вопросы. Про смерть Офелии Горацио ничего не знает. О ее гибели в Эльсиноре стало известно уже после того, как Горацио, получив письмо, поспешил на помощь к Гамлету. (Заметим, что это очень существенно, иначе на Горацио, особенно если принять версию издания фолио, где именно ему поручено «смотреть за нею в оба», – ложится какая-то доля ответственности за гибель девушки. Кроме того, было бы изощренной жестокостью привести Гамлета на кладбище, зная о предстоящих похоронах, и даже никак не попытаться приготовить его к трагическому удару).
Итак, Гамлет сам сознательно пришел на кладбище и привел с собой Горацио… Зачем? – Вот самый мучительный и проклятый вопрос. Любые обоснования, подсовываемые логикой и бытовой мотивацией, не выдерживают критики. Скажем, Гамлету важно перед решающим сражением как бы принять благословение отца, ведь вполне можно допустить, что король похоронен где-то здесь. Но Шекспир опровергает подобный домысел: ни о Призраке, ни об отце Гамлет вообще не вспомнит больше ни разу (если не считать упоминание в связи с Клавдием: «…Что он лишил меня отца, что мать покрыл позором...»). И нет никакой конкретной могилы, которую искал бы принц в этот безусловно серьезный и напряженный момент своей жизни. Да и не может никто из высокородных особ покоиться там, где хоронят шутов и самоубийц. Появление в этой части кладбища королевской четы – нонсенс!
Попробуем понять внешнюю сторону, сюжет эпизода.
– Если верить ремарке, Гамлет и Горацио выходят на сцену уже тогда, когда первый могильщик произносит свою тираду о «домах», которые простоят до второго пришествия, и отправляет своего напарника к Иогену за выпивкой. По ремарке же они стоят «в отдалении». Могильщик, предвкушая скорое угощение за счет своего перепуганного шантажом друга, принимается копать и при этом распевает песенку (кстати, далеко не фривольного, а скорее философского содержания). Кощунственное пение это, а также выбрасываемые из могилы черепа (их между прочим, считая и череп Йорика, не меньше трех), производят на Гамлета сильное впечатление, которое рождает поток мыслей и слов. При этом друзья, очевидно, по-прежнему стоят «в отдалении». Что происходит между ними? Чего ждут они? Почему никуда не уходят?
Дело кончается тем, что Гамлет ввязывается в совершенно бессмысленные препирательства с могильщиком, в которых верх явно берет этот кладбищенский философ. Затем Гамлет начинает его выспрашивать о том, давно ли тот могильщиком. Попутно выясняется, что Гамлет вполне аристократ и что его весьма коробит, когда «простой народ наступает дворянам на пятки». Дальше ему становится известно, что этот самый народ, который, как все думали, так привязан к своему принцу, – зубоскалит по поводу его безумия. От этого открытия принц переходит к выяснению того, «много ли пролежит человек в земле, пока не сгниет». В качестве наглядного пособия по этому вопросу он получает от могильщика череп Иорика. Гамлет моментально забывает о философе с заступом и, разглядывая череп, вновь возвращается все к тем же мыслям о бренности земного существования, каковые и заканчиваются знаменитой импровизацией – стишком о прахе Цезаря в качестве затычки для пивной бочки.
Вот и все. Дальше появляется похоронная процессия, и действие вновь обретает видимую сюжетность.
Ничего нельзя понять в этой сцене, если исходить из одних только произнесенных слов, которые могут быть истолкованы как угодно: ведь Шекспир не дает нам ни малейшего комментария ни по одному из вопросов, например, – не ясно, хорошо или плохо (с точки зрения Гамлета), что прах Александра Македонского или Цезаря может стать затычкой в бочке.
Попробуем теперь отвлечься от слов и рассмотреть ситуацию этой сцены, являющейся связующим звеном в жизни Гамлета между его предыдущим поражением и новой встречей с Клавдием. Для этого придется еще раз вернуться к взаимоотношениям Гамлета с Горацио. Они безусловно конфликтны. То, что принц обратился к другу (а к кому он еще мог обратиться?) за помощью, то, что Горацио, переступив через прошлую размолвку, выручил его, – это еще не значит, что между ними вновь наступили идиллические отношения. Наоборот! И хоть Горацио почти все время молчит – бесконечный и страстный поток слов Гамлет обрушивает именно на него. С какой целью? – Принц не желает признать своего поражения, он считает свой проигрыш результатом непоследовательности, результатом того, что ему не удалось стать подобием Фортинбраса. Т.е. именно остатки духовности, нравственности, – те качества, которые культивируются Горацио, – помешали (по мысли Гамлета) ему одержать верх над Клавдием.
– Можно проследить, как от обещания помнить об отце, от первой клятвы «стереть все знаки чувствительности», до сопоставления себя с Фортинбрасом, Гамлет, разрываясь между влиянием небесных и адских сил, настойчиво и последовательно стремится избавиться от привычки мыслить, анализировать, как он приходит к перевернутости представлений о добре и зле. «Из жалости я должен быть суровым» – сродни вою ведьм «Макбета»: «Зло есть добро, добро есть зло…» И теперь, отправив на плаху Гильденстерна с Розенкранцем, реализовав тем самым программу «О мысль моя, отныне будь в крови…», – принц уверился окончательно в том, что только так и можно вершить дела в этом мире. А потому, решившись на новую попытку схватки с Клавдием, ему необходимо рассчитаться со своим прошлым, необходимо в лице Горацио окончательно разоблачить идеализм и предрассудки понятий нравственности. И потому совершенно логично, что он, приводит Горацио именно сюда, к последней черте человеческого бытия, чтобы, кощунствуя среди могил, уничтожить последние сомнения и утвердиться в новом мировоззрении. Сейчас он заядлый материалист в самом вульгарном и примитивном смысле этого слова. Все на кладбище служит пока блестящим доказательством его правоты: и отвратительный цинизм могильщика, которому принц восторженно аплодирует, и череп Йорика, и рассмотрение любой судьбы. Результат один: от человека не остается ничего, кроме праха. Самое большее девять лет разложения – и труп превращается в ничто. И именно поэтому Александр Македонский, ставший затычкой в пивной бочке, – это не плохо и не хорошо, это просто факт. «Вещи не бывают ни хорошими, ни дурными, а только в нашей оценке». Сейчас Гамлетом утрачена именно эта способность оценивать; его нравственный критерий уничтожен окончательно, факт для него теперь только факт…
В отчаянии от такой страшной моральной деградации принца, Горацио почти кричит: «Это значило бы рассматривать вещи слишком мелко». – Но нет, не сбить принца с новообретенной платформы. Вчерашний мистик, общавшийся с духами загробного мира, сегодня, избавившись от власти и надзора Призрака, стал материалистом в самой крайней бездуховно-вульгаризаторской форме этого учения: он стал циником. Упоминание Цезаря возвращает нас вновь к «римской теме», ставя ее в новый неожиданный контекст. Здесь Цезарь становится доказательством абсурдности и бессмысленности всех высоких человеческих устремлений.
Конечно, кладбище! – Гамлет, этот Протей от философии, не мог найти более удачное место для того, чтобы излагать свое новое кредо. Он демонстрирует универсальную неуязвимость цинизма, как бы ожидая возражений, даже не от Горацио, нет, а от иных сил – от Неба ли, от Ада – все равно. Он кощунствует, но земля не разверзается под ним, гром его не поражает, духи безмолвствуют, мертвецы не восстают. Полное торжество новой философии, победа рационализма над духом. Та победа, которая, казалось бы, должна привести его и к победе над Клавдием.
