Человек читающий. Значение книги для нашего существования - Хисген Рюд
Искажения текста
Фиксация словесных произведений в материальной форме подразумевает, что люди — во всяком случае, грамотные — оказываются в состоянии заметить различия между версиями того, что по идее должно было бы быть одним и тем же текстом. Как только тексты фиксируются, сразу же возникают искажения. Чтобы быть уверенным, что никто не исковеркает Слово Божие, автор Апокалипсиса, последней книги Нового Завета в Библии, поместил в конце текста следующее строгое предупреждение:
18 И я также свидетельствую всякому слышащему слова пророчества книги сей: если кто приложит что к ним, на того наложит Бог язвы, о которых написано в книге сей;
19 и если кто отнимет что от слов книги пророчества сего, у того отнимет Бог участие в книге жизни и в святом граде и в том, что написано в книге сей (Апокалипсис 22: 18–19).
Иными словами: это текст священный. Не смей его лапать! Если изменишь хоть одно слово, то плохо тебе придется! Разумеется, проку от этого предупреждения было мало. Сколько существуют письменные тексты, столько они подвергаются искажениям.
Взрывной рост количества текстов
Количество текстов, находящихся в обращении, постоянно росло, так что у многих читателей появилось ощущение, что их уже слишком много. В обществе, где существует только устная традиция, каждый человек получал столько информации, сколько ему было необходимо. Оттого что устная информация не материальна и не поддается измерению, у всех членов общества было ощущение, что все знают примерно одно и то же, и люди редко задумывались о существовании знаний, которыми они не владеют (за исключением тайн). С возникновением письменности ситуация меняется. Когда знание облечено в материальную форму и становится видимым, человек понимает, что он, возможно, что-то упускает. Чем необозримее становятся в ходе истории горы продуцируемых обществом текстов, тем сильнее у людей это ощущение. Психическое состояние, в наши дни называемое «Боязнь пропустить интересное» (Fear of missing out; сокр. FОMO), имеет глубокие корни.
Чтение с целью познания
Увеличивающееся количество текстов вело к поиску новых способов обращения с ними. Это было задачей как читателей, так и копиистов. Блаженный Августин (350–430), живший в IV веке, рассказывает в «Исповеди» о своем удивлении при виде Амвросия, епископа Миланского, читавшего не вслух, как все в то время, а про себя:
Когда он читал, глаза его бегали по страницам, сердце доискивалось до смысла, а голос и язык молчали. Часто, зайдя к нему (доступ был открыт всякому, и не было обычая докладывать о приходящем), я заставал его не иначе как за этим тихим чтением. Долго просидев в молчании (кто осмелился бы нарушить такую глубокую сосредоточенность?), я уходил, догадываясь, что он не хочет ничем отвлекаться в течение того короткого времени, которое ему удавалось среди оглушительного гама чужих дел улучить для собственных умственных занятий. Он боялся, вероятно, как бы ему не пришлось давать жадно внимающему слушателю разъяснений по поводу темных мест в прочитанном или же заняться разбором каких-нибудь трудных вопросов и, затратив на это время, прочесть меньше, чем ему бы хотелось. Читать молча было для него хорошо еще и потому, что он таким образом сохранял голос, который у него часто становился хриплым. С какими бы намерениями он так ни поступал, во всяком случае поступал он во благо. (Св. Августин. Исповедь){28}
Чтение про себя распространилось лишь в XII веке[106]. Важным новшеством, открывшим новую возможность, было использование интервалов между словами[107]. Когда все слова написаны слитно (scriptio continua), читать вслух приходится для того, чтобы разобрать написанное. А когда слова в строке отделены друг от друга, незнакомый текст становится намного более доступным. Это новшество изобрели ирландские и англосаксонские копиисты, работавшие в монастырских скрипториях в VII–IX веках, откуда оно перешло в школы и университеты. Последствия были велики: благодаря интервалам между словами и чтению про себя люди стали читать не только быстрее и, соответственно, больше, но смогли обращаться к более сложным текстам.
До этого практиковалось преимущественно «медитативное чтение», при котором человек погружается в знакомый текст, например, такой, как Библия. Данный способ чтения описал французский философ-схоластик XII века Гуго Сен-Викторский в трактате «Дидаскаликон, или Семь книг назидательного обучения»: «Начинают учение с чтения, а завершают его размышлением <…> И если человек научится через сотворенные вещи размышлять и понимать Творца, душа его равным образом и наукой будет просвещена, и радостным покоем обеспечена»[108]{29}. Для лучшего понимания более сложных и ранее незнакомых текстов возник другой способ вдумчивого чтения: «чтение с целью познания». Этот новый способ чтения подразумевал чтение по буквам.
Кроме использования интервалов между словами, был изобретен еще один новый прием размещения текста на странице, упрощавший чтение книг, из которых читающий должен был черпать знания. Этот прием помогал сделать структуру текста более наглядной. Средневековый клирик хотел, чтобы учебники давали ему возможность тотчас находить нужную информацию, что на латыни называлось statim invenire. Этому помогало вошедшее тогда в употребление расположение материала в алфавитном порядке[109]. По сравнению с иерархически-тематической последовательностью расположения материала алфавитный порядок был довольно-таки произвольным, но зато так было легче разыскать информацию и расширить свои знания.
Тектонический разлом
Чем больше появляется письменных текстов, тем важнее становится грамотность. Возрастает также потребность в новых способах взаимодействия с текстами. Но не надо думать, что письмена быстро вытесняют устную культуру. Долгое время, пока изобретение Гутенберга не одержало окончательную победу, устное слово, рукописи и первопечатные книги продолжали функционировать почти на равных. Какая из этих трех форм существования словесных произведений лучше? Нелепый вопрос. У каждой из них есть свои плюсы и минусы. И все же в культуре то и дело возникают некие рубежи, периоды, когда различные виды коммуникации начинают друг с другом конкурировать. Возьмем, например, знаменитую фразу «Verba volant scripta manent» «(Произнесенное) слово улетает, написанное остается». В 1586 году английский поэт Джеффри Уитни (1548–1601) напечатал в Лейдене сборник эмблематической поэзии на английском языке «A Choice of Emblemes» («Избранные эмблемы»). Одна из эмблем называется «Scripta manent». На переднем плане гравюры, иллюстрирующей стихотворение, изображены аккуратно лежащие на столе и скамье книги, а на заднем плане — рушащиеся каменные дома с колоннами и арками. Стихотворение выражает словами ту же мысль, что легко прочитывается по гравюре:
…Время несется вперед,
Оно пожирает сталь и рушит мрамор:
Но письмена ему неподвластны, что бы оно ни делало,
Письмена остаются такими же, какими были с самого начала мира…
То есть «(произнесенное) слово улетает, написанное остается». Ибо время способно пожрать железо и разрушить мрамор, но как бы оно ни старалось, слово написанное сохраняется. Поступив учиться в Лейденский университет, Уитни соприкоснулся с хорошо развитой культурой книгопечатания, какой в Англии тогда еще не существовало. В Англии стихи либо декламировали друг другу устно, либо записывали от руки. Стихотворение Уитни «Scripta manent» можно рассматривать как оду книге, скорее всего печатной.
В культуре с доминированием устного слова выражение «Verba volant scripta manent» имело бы наверняка противоположный смысл. Его бы трактовали так: «Произнесенные слова разлетаются по миру, а написанное слово остается лежать там, где его написали». Ведь в культуре с доминированием устного слова именно устное слово является живым, а написанное — мертвым. Устное слово подразумевает диалог. Оно приспосабливается к обстоятельствам. Все могут его слышать. В письменной культуре материальность письменности как бы бальзамирует некогда столь живое устное слово и превращает его в мертвеца, которого оживить может только небольшая группка посвященных.
