Николай Стороженко - Предшественники Шекспира
Другой типъ алхимика выведенъ въ Галатеѣ. (Act. II. sc. III). Это жалкій полупомѣшанный энтузіастъ, искренно вѣрующій въ свою науку; ему кажется, что не сегодня-завтра онъ достигнетъ своей завѣтной цѣли — дѣлать золото изъ другихъ металловъ. Ученикъ его Петръ, живо смекнувшій, что изъ всего этого толченія, кипяченія и плавленія, ровно ничего не выйдетъ, оставляетъ своего учителя. Едва Петръ вышелъ изъ дому, какъ ему повстрѣчался на дорогѣ его землякъ, деревенскій парень веселаго нрава, который весьма не прочь обогатиться безъ труда. Петру приходитъ въ голову убѣдить его поступить къ алхимику въ ученики. "Увѣряю тебя, что мой хозяинъ изъ твоей шапки можетъ выплавить кусокъ золота, а посредствомъ мултипликаціи изъ одного мѣднаго гроша можетъ добыть три золотыхъ монеты; если же ты ему дашь кусокъ настоящаго золота, то изъ одного фунта онъ сдѣлаетъ столько золота, что имъ можно будетъ вымостить десять акровъ земли". Раффъ охотно соглашается идти въ ученики къ такому необыкновенному человѣку, и Петръ заблаговременно начинаетъ его знакомить съ мудреной терминологіей алхиміи. Но въ это время къ разговаривающимъ подходитъ самъ алхимикъ и, не замѣчая ихъ, продолжаетъ разсуждать самъ съ собой.
Алхимикъ. Унція окиси серебра, столько же простаго меркурія… если смѣшать все это съ семью тѣлами посредствомъ десятикратной мултипликаціи, то эта смѣсь дастъ на одинъ фунтъ — восемь тысячъ фунтовъ. Для того чтобъ все это получить, мнѣ недостаетъ только немного буковыхъ угольевъ.
Раффъ. Возможно-ли это?
Петръ. Болѣе чѣмъ вѣрно.
Раффъ. Я тебѣ скажу по секрету: я недавно укралъ серебряный наперстокъ. Какъ тебѣ кажется, можетъ-ли онъ сдѣлать изъ него серебряный кувшинъ?
Петръ. Какое кувшинъ! Я думаю, цѣлый шкапъ серебряной посуды. Еще не такъ давно изъ квинтесенціи свинцоваго ватерпаса онъ сдѣлалъ двадцать дюжинъ серебряныхъ ложекъ. Ты взгляни только на него. Я готовъ прозакладывать мою голову, что онъ теперь думаетъ о томъ, чтобъ превратить свое дыханіе въ золото подобно тому, какъ онъ часто превращалъ дымъ въ капли серебрянаго дождя.
Раффъ. Что я слышу?
Алхимикъ. Петръ, что ты болтаешься, зная какъ дорога для насъ теперь каждая минута.
Петръ. Я вышелъ на воздухъ, чтобъ немного освѣжиться; металлъ такъ быстро превращался въ серебро, что я боялся, чтобъ, чего добраго, мое лицо не сдѣлалось серебрянымъ.
Алхимикъ. А это что за юноша?
Петръ. Это одинъ изъ тѣхъ, которые желаютъ учиться нашему искусству.
Алхимикъ. Петръ, не говори искусству; скорѣе можешь сказать — тайнѣ. (Обращаясь къ Раффу). Ты можешь переносить лишенія?
Раффъ. Безъ конца.
Алхимикъ. Прежде всего ты долженъ поклясться въ томъ, что будешь все держать въ глубочайшей тайнѣ, ибо только въ такомъ случаѣ я могу принять тебя къ себѣ.
Раффъ. Я готовъ дать клятву; только одна вещь наводитъ на меня сомнѣніе — это то, что вы, господинъ алхимикъ, будучи столь искусны, ходите такимъ оборванцемъ.
Алхимикъ. Знай, мое дитя, что грифъ вьетъ свое гнѣздо изъ чистаго золота, хотя его бока покрыты простыми перьями. Когда ты узнаешь тайны нашей науки, то это знаніе придастъ тебѣ столько внутренней гордости, что ты будешь презирать всякую внѣшнюю пышность.
Раффъ. Я благословляю свою судьбу и удивляюсь вамъ.
Алхимикъ. Пойдемъ же со мной и ты увидишь все своими глазами. (Уходятъ).
Петръ. Я очень радъ такому обороту дѣла. Теперь я могу съ спокойной совѣстью уйти отсюда. По истинѣ — это худшая изъ всѣхъ наукъ. Отъ души желаю, чтобъ новый ученикъ, ужился у него, такъ какъ стараго ему не видать, какъ собственныхъ ушей.
Слѣдующая сцена переноситъ насъ въ лабораторію алхимика. Раффъ работаетъ, какъ волъ — толчетъ, просѣваетъ, расплавляетъ, но кромѣ утомленія не видитъ никакихъ другихъ результатовъ своихъ трудовъ. Имъ овладѣваетъ даже отчаяніе, особенно съ той минуты, какъ алхимикъ выманилъ у него серебряный наперстокъ и бросилъ его въ тигель. Замѣтивъ, что ученикъ начинаетъ сомнѣваться и роптать, алхимикъ спѣшитъ ободрить его, посвятивъ его въ тайны своей науки. "Вотъ видишь-ли, Раффъ, говоритъ онъ, весь секретъ нашей науки состоитъ въ должной пропорціи жару; однимъ уголькомъ больше, одной искрой меньше — и все пропало. Кромѣ того необходимо, чтобъ люди, раздувающіе мѣхи, дули въ тактъ, какъ музыканты; словомъ, металлъ, огонь и работникъ должны составлять одно гармоническое цѣлое". Но на этотъ разъ никакія убѣжденія не дѣйствуютъ на Раффа, и онъ съ бранью покидаетъ своего учителя.
Отъ алхимика Раффъ попадаетъ въ астрологу. Передъ нимъ стоитъ человѣкъ съ растеряннымъ взглядомъ, весь погруженный въ какія-то вычисленія. "Сэръ, говоритъ ему Раффъ, возлѣ васъ лежитъ кошелекъ, и если бъ я не былъ увѣренъ, что онъ вашъ, я давно стянулъ бы его.
Астрологъ. Не мѣшай мнѣ. Я вычисляю годъ рожденія лошади Александра Македонскаго.
Раффъ. Въ такомъ случаѣ, что же вы за человѣкъ?
Астрологъ. Я астрологъ.
Раффъ. Значитъ вы одинъ изъ тѣхъ, которые составляютъ альманахи?
Астрологъ. Ipsissimus. Я могу тебѣ сказать минуту твоего рожденія, минуту твоей смерти и т. д. Я могу тебѣ сказать прошедшее и будущее; ничего не можетъ случиться безъ того, чтобъ я не зналъ этого прежде.
Раффъ. Я надѣюсь, сэръ, что въ такомъ случаѣ вы ни больше, ни меньше, какъ богъ.
Не трудно догадаться, что, поживши нѣсколько времени у астролога и увидѣвши всю безплодность его науки, Раффъ также точно бѣжитъ отъ него, какъ прежде бѣжалъ отъ алхимика. Но его мнѣнію, астрологія еще хуже алхиміи. "Тамъ — говоритъ онъ — по крайней мѣрѣ можно погрѣться, стоя у горна, а здѣсь стой всю ночь на холодѣ и наблюдай за звѣздами. Однажды мой астрологъ до того затолковался о благопріятномъ расположеніи свѣтилъ для 1588 г., что, идя задомъ и тараща глаза на небо, самъ упалъ въ прудъ. Я спросилъ его, какъ же онъ не предусмотрѣлъ этого случая по звѣздамъ. Онъ отвѣчалъ, что это обстоятельство было ему извѣстно, но что онъ не хотѣлъ обратить на него никакого вниманія." Въ этомъ протестѣ здраваго смысла, олицетвореннаго въ образѣ шута, противъ застарѣлыхъ язвъ народнаго суевѣрія и состоитъ культурное значеніе произведеній Лилли. Подъ покровомъ драматической формы онъ проводилъ тѣ же раціоналистическія воззрѣнія на колдовство и алхимію, которыя его современникъ Реджинальдъ Скоттъ изложилъ ученымъ образомъ въ своемъ знаменитомъ Разоблаченіи Колдовства. (Discovery of Witchcraft, L. 1584). Мы впрочемъ стоимъ за то, что выставленіе астрологовъ и алхимиковъ на всеобщій позоръ, нанесло болѣе сильный ударъ суевѣрію, было болѣе дѣйствительнымъ средствомъ противъ этого зла, чѣмъ всевозможные ученые трактаты противъ алхиміи и астрологіи.
Лилли открываетъ собой рядъ непосредственныхъ предшественниковъ Шекспира. Цвѣтущая пора его дѣятельности при дворѣ совпадаетъ съ появленіемъ на народной сценѣ произведеній Марло и Грина. Но прежде чѣмъ перейти къ обозрѣнію этого заключительнаго и наиболѣе интереснаго періода дошекспировской драмы, мы должны бросить взглядъ на значеніе театра въ ряду другихъ явленій общественной жизни и на отношеніе къ нему современнаго общества.
ГЛАВА Ш
Общество и театръ
Восшествіе на престолъ Елисаветы. — Отношеніе правительства къ религіознымъ партіямъ и народной свободѣ. — Внутреннее состояніе англійскаго общества въ эпоху Елисаветы: развитіе матеріальнаго благосостоянія; успѣхи наукъ и литературы. — Придворныя празднества и общественныя увеселенія. — Учрежденіе постоянныхъ театровъ и устройство ихъ. — Значеніе театра въ общественной жизни. — Составъ театральной публики. — Возрастающая популярность драмы и пуританская реакція. — Борьба актеровъ съ лондонскимъ городскимъ совѣтомъ и пуританскими проповѣдниками. — Памфлеты Норсбрука, Госсона и др. — Отвѣты актеровъ. — Театральная цензура.Въ концѣ ноября 1558 г., когда извѣстіе о смерти королевы Маріи успѣло облетѣть всѣ уголки Англіи, сердца Англичанъ вздохнули свободнѣе. За исключеніемъ католическаго духовенства съ кардиналомъ Полемъ во главѣ, да нѣсколькихъ преданныхъ людей, обязанныхъ королевѣ своимъ возвышеніемъ, едва ли кто искренно пожалѣлъ о ней. Въ послѣдніе два года непопулярность королевы, возбуждаемая ея кровавыми преслѣдованіями протестантовъ и антинаціональной политикой, приведшей къ потерѣ Кале, возрастала чуть-ли не ежедневно, а заодно съ этимъ неминуемо должна была падать въ глазахъ народа и та система, въ осуществленіи которой она ставила главную задачу своей жизни. Марія Тюдоръ принадлежала къ числу тѣхъ страстныхъ, исключительныхъ натуръ, которыя, изрѣдка появляясь въ исторіи, невольно возбуждаютъ сожалѣніе о напрасно потраченныхъ силахъ, о безплодно расточенной энергіи. Трагическая судьба обыкновенно бываетъ удѣломъ этихъ несчастныхъ характеровъ, осужденныхъ видѣть только одну сторону вещей: посвятивши свою дѣятельность на служеніе идеѣ, устраняемой ходомъ самой жизни, они съ отчаяніемъ видятъ, что имъ не остановить величественнаго шествія исторіи, что самый ихъ энтузіазмъ и энергія послужили къ торжеству противоположныхъ началъ. Уступая своему супругу, Филиппу II, въ умѣ и политической опытности, Марія нисколько не уступала ему въ религіозномъ фанатизмѣ. Въ ея душѣ горѣлъ тотъ же зловѣщій огонь религіознаго фанатизма, которымъ зажигались костры Мадрида и Севильи; о вѣчномъ спасеніи своихъ подданныхъ она всегда заботилась гораздо больше, чѣмъ объ ихъ временномъ благосостояніи. Сообразно этому и самая судьба ихъ представляетъ разительное сходство. Филиппъ II задохнулся отъ злобы и униженія, видя свои самыя дорогія надежды разрушенными въ прахъ. Послѣдніе дни англійской королевы могутъ возбудить участіе въ злѣйшихъ врагахъ ея: она угасала одиноко, покинутая супругомъ, котораго страстно любила и проклинаемая своими подданными, заклеймившими ее прозвищемъ Кровожадной (the bloody Mary). Съ сентября мѣсяца, когда болѣзнь ея стала принимать опасный характеръ, и до самой кончины, послѣдовавшей черезъ два мѣсяца, она находилась подъ гнетомъ самой ужасной меланхоліи: какъ тѣнь, блуждала она по опустѣлымъ комнатамъ дворца, не зная покоя и останавливаясь только затѣмъ, чтобъ отослать любимому супругу письмо, облитое ея слезами, или сидѣла по цѣлымъ часамъ, свѣсивши голову на колѣни и судорожно рыдала, вспоминая объ униженіи Англіи и потерѣ Кале 186). Въ довершеніе всего, она унесла въ могилу грустное предчувствіе о непрочности того дѣла, которому она посвятила свою жизнь. Она знала протестантскія симпатіи своей сестры и тщетно умоляла ее не измѣнять религіи въ королевствѣ.
