Елена Лаврентьева - Повседневная жизнь дворянства пушкинской поры. Приметы и суеверия.
— На чем вернее, на том и лучше, — отвечал наш путеводитель.
Ворожея вышла из комнаты и скоро возвратилась, неся чашку с кофейной гущею. Поставила на стол, зажгла трехкопеечную восковую свечку два раза капнула в гущу, потушила опять свечу и подала Нащокину чашку с гущей, прося, чтобы он дунул в нее раз, но как можно сильнее.
Окончивши всю эту процедуру, она уселась возле него и, глядя пристально в чашку, начала молоть какую-то чепуху, как обыкновенно, в подобных случаях, русские бабы болтают, гадая на картах. Мы с Веселовским, сидя напротив их, молча слушали и улыбались, не понимая ни слова. Вдруг я заметил, что при одной для меня непонятной фразе Нащокин вздрогнул, весь подался вперед, и лицо его приняло тревожное выражение. Охватившее его беспокойство обоими нами было тотчас замечено, и мы с удивлением на него посмотрели; но он, не обращая на нас никакого внимания, весь отдался бессвязной болтовне колдуньи. Окончилось гаданье, ворожея вышла из комнаты, чтобы переценить чашку со свежей гущей. Нащокин обратился к нам по-французски: «Поняли ли мы, что она ему говорила?» На отрицательный наш ответ, он продолжал: «Она мне сказала, или, лучше сказать, намекнула, о таких вещах, которые у меня только на душе, и о которых никто и помыслу не имеет».
Настала очередь Веселовского; тот во все время, пока продолжалось гаданье, улыбался и повторял: «какая ахинея», но будучи с ним коротко знаком и зная хорошо почти все обстоятельства его жизни, — правда, многого из того, что наговаривала ему баба, я не понял, — но зато многое уразумел и догадался, и под конец сам Веселовский, не выдержав, вскричал: «Черт, а не баба! Где ты, дьявол, все это видишь!» Когда дошла до меня очередь, я, крайне заинтересованный, подсел к ней и приготовился слушать со вниманием. Не могу теперь вполне припомнить своеобразный тон ее речи, ни порядка изложения, но вот, между прочим, что она мне наговорила:
— Вы женаты (Веселовскому и Нащокину она этого не сказала, несмотря на то, что на вид они были гораздо солиднее меня). У вас жена блондинка, небольшого роста. — Зовут ее или Анна, или Александра, или Авдотья, только имя ее начинается с буквы А. Вы женаты или 7 лет, или 7 месяцев, или 7 дней — (указывая на чашку) вот число «7».
Я посмотрел в чашку и сказал: «не вижу».
« — И не увидите, — сказала она, — это не по-вашему, а по-нашему! Жена ваша больна. Да! она нездорова. Но не пугайтесь. Болезнь ее не опасная, пройдет со временем. Вы считаете болезнь серьезною, а это просто ничего — один испуг, с которого и началась вся болезнь. (Жена моя, после того как провалилась чрез лед на Днепре, продолжала харкать кровью.) Видите, она еще не родила, но непременно родит и у вас будет пять человек детей (сбылось в точности). Вы сюда приехали за каким-то интересом и сомневаетесь, успеете ли в этом (следует вспомнить вчерашний разговор о ремонте). Да! Успеете, непременно успеете! Вот какой-то пакет, какие-то деньги. Да, непременно успеете, не отчаивайтесь! Когда вы уезжали из дому, у вас случилась пропажа (точно). Вы подозревали человека или девку, не знаю, но только какого-то слугу, и оставили это без розыска (верно). Этот слуга при вас куда-то выбыл (точно), но теперь хозяюшка ваша без вас опять приняла этого слугу и приласкала (это оказалось точь-в-точь); этот слуга действительно сделал покражу (я впоследствии этого обстоятельства не поверял, но чрез год, когда случилась у меня другая кража и та же самая девушка, будучи поймана с поличным, созналась, что первая кража была ею тоже совершена!) Ну! какой же вы добрый! Да, какой же вы зато и горячка! С вами нужно быть очень осторожным! Вы по службе далеко пойдете. Вас будет сам государь знать, говорить с вами будет, долго говорить будет. Высоко пойдете, да горячка ваша много вреда вам наделает. Вскорости вы встретитесь с человеком, на которого крепко надеетесь. Да! этот человек «рыжий» (Ховен) много, много вам зла наделает. После вы все это поправите, но сначала будет вам очень тяжело. Вы в город, сюда, приехали на тройке серых лошадей (точно), а сегодня вы будете в гостях у одного приятеля вашего. О! да какой же он чудак! Как он странно говорит! А жизнь-то его, жизнь-то его какая! Все, что было у него, прожил и промотал на женщин! (Кто знал князя Хилкова, тот согласится, что это его живой портрет.) Вы едете по улице — дом направо, желтый, вы подъезжаете направо, а к крыльцу становитесь левым боком…» и т. д. продолжая болтать еще с 1/4 часа, но самые пустяки, которые я теперь уже совершенно забыл.
Кончивши нашу ворожбу, мы заплатили ей по 5 рублей с брата и вышли.
Нащокин поехал домой, видимо расстроенный, а Веселовский просил меня подвезти его в моей карете в Английский клуб. Когда мы ехали по Садовой улице, Веселовский вдруг дернул шнурок, протянутый к кучеру. «Что вы?» — спросил я. «Заедемте, пожалуйста, к князю Хилкову верно его нет дома, а мы между тем сделаем ему визит». — «Хорошо, сказал я, но где же он живет?» Веселовский указал дом, мы остановились, и лакей побежал справиться, дома ли князь и принимает ли. Тут я припомнил слова колдуньи: дом был желтый и стоял на правой стороне улицы. Человек вернулся, объявил, что «дома и принимает», и мы, повернув в ворота, подъехали к крыльцу левым боком! Я расхохотался, равно как и Веселовский, и когда мы выходили из кареты, то я сказал ему: «Какова колдунья! Вспомните, как она живо и метко изобразила Хилкова! Нет! воля ваша, я вас до клуба довезу, но в клуб теперь не зайду, а поеду прямо к Засядке. Посмотрите, если не получу сегодня ремонтную сумму».
Хохоча от души, мы вошли к князю. Тут пробыли с 1/2 часа, заехали в клуб, где я выпустил моего спутника, а потом, заехавши домой, надел шарф и велел везти себя за Красные ворота, к генералу Засядко.
От Пресненских Прудов до Красных ворот — будет не менее семи верст. Подъезжая к дому, я отправил человека узнать, принимает ли генерал. Человек возвратился с ответом «дома нет». — «Ах, проклятая ведьма, — громко проговорил я, — нечего делать, ворочайся назад, ступай в клуб», — и пока я продолжал мысленно ругать ворожею, а карета поворачивала, вдруг выбегает другой лакей из дома генерала и, остановив экипаж, просит меня, от имени своего господина, взойти к нему. Вхожу из передней в первую комнату. Засядко (которого прежде никогда не видывал), в халате, в половину выбритый, а другая половина лица намыленная, у дверей кабинета, адресуясь ко мне, спрашивает:
— Посудите сами, что невежливее: заставлять дожидаться или принимать в таком неприличном костюме?
Разумеется, я принял вопрос как следует, благодарил за оказанное им внимание и просил извинения, что обеспокоил его.
— Нет! меня простите, — отвечал он, — что я вас так принимаю! Но виноват, грешный человек, давно желаю с вами познакомиться, почтеннейший Иван Степанович, и еще раз прошу простить меня за невежливость.
Усадив меня, он продолжал: «Верно, в Москву пожаловали за ремонтом? Ах, беда какая! Право, не знаю и совестно мне, но не могу пособить. Денег у нас в Москве, в депо, ни гроша; более 10 ротных начальников перебывали у меня и никому и ничего не дал, принужден был всем отказывать!»
— Что же делать, ваше превосходительство, на нет — и суда нет, — сказал я, — да и сумма небольшая: больше предлог приезда в Москву, нежели надобность в ней.
В это время доложил лакей: подполковник Саблин.
— А вот и наш казначей, — подхватил Засядко, — он оправдает меня перед вами! Ну что, Николай Федорович, много ли у нас денег?
— Да если все суммы собрать, — отвечал Саблин, — по всем статьям, едва-едва наберется 1500 рублей, а ремонтной всего 2 рубля.
— А много ли вам следует ремонту? — спросил меня Засядко.
— Всего 1100 рублей.
— Ну, так мы уладим дело! Пожалуйста, любезный Николай Федорович, поезжай в депо, возьми все деньги, какие есть, и привези их сюда с книгою. Перечисление мы сделаем завтра, задним числом, а я буду в барышах: почтенный гость просидит со мною часок, в ожидании.
Я получил деньги и, таким образом, второе предсказанье ворожеи сбылось в один и тот же день. Но этим еще не кончилось. Возвратясь домой и отобедав, я получил с почты письмо от жены, в котором она, между прочим, пишет, что девка, которую мы пред этим месяца за два отпустили на волю и потом за шалость прогнали от себя, на другой день моего отъезда вернулась и, валяясь в ногах, просила взять ее опять к себе. Жена дозволила ей приютиться в рабочей избе, а в комнаты не пустила и спрашивала моего совета — пустить ли ее в комнаты или нет? Когда девка эта еще служила в комнатах, бригадный командир Волович привез мне однажды денег до 4 тысяч рублей, которые я, не считая, принял и положил в шкатулку. По уходе его, я сосчитал и не оказалось 100 рублей. Совестясь сказать о сем Воловичу и не желая поклепать на кого-нибудь из прислуги, я не сделал никакого расследования, но имея подозрение на эту девку, так как она одна входила в мой кабинет, когда я провожал Воловича, то и отправил ее от себя…
