Марина Сербул - Дела давно минувших дней... Историко-бытовой комментарий к произведениям русской классики XVIII—XIX веков
То, что в Грушницком видели отражение сразу нескольких персон, как и в княжне Мери, симптоматично, но доказывает, скорее, именно то, что Лермонтов не рисовал с конкретной натуры, а воспроизводил определенный тип мироощущения. Тип поведения? la Марлинский в светском обществе 1830-х годов был явлением довольно распространенным, и писателю вовсе не было нужды создавать карикатурный портрет реального кавказского знакомого: в Грушницком сплавились лермонтовские наблюдения над многими «марлинистами».
Мы знаем, что подобная ситуация возникала не только после опубликования «Героя нашего времени». И в «Горе от ума» современники обнаруживали портреты многих известных москвичей, меж тем как сам Грибоедов такое сходство решительно отвергал, настаивая на типичности подобных характеров.
По принципу типизации организованы и центральные персонажи романа – Печорин и Максим Максимыч.
Особенности характера штабс-капитана Лермонтов очертил еще ранее в очерке «Кавказец», в котором как бы дан один из возможных вариантов развернутой биографии героя: «настоящий кавказец» – не индивидуальный характер, а предельно обобщенный социальный тип кавказского армейского офицера, близкого к солдатской массе, чернорабочего войны.
В романе этот характер обрел индивидуальность, сохранив все типовые черты. Насколько показателен был такой тип старого служаки, говорит в своих мемуарах ссыльный декабрист А. Розен. Встретившийся ему штабс-капитан Черняев тотчас вызывает у мемуариста литературную ассоциацию («совершенно вроде Максима Максимыча, описанного Лермонтовым»). А по поводу своих бесед со старослужащими офицерами Розен замечает: «…кавказцы почти все мастерски и красноречиво рассказывают: красоты природы, беспрестанная опасность, презрение смерти, продолжительное уединение при стоянке в отдельных крепостях придают им особенную живость, ловкость выражения и охоту высказаться хоть редко, но зато метко».
Остановимся лишь на одном эпизоде романа, который отчасти раскрывает натуру штабс-капитана и который нуждается в комментарии. Узнав о похищении Бэлы Печориным, Максим Максимыч заявляет своему подчиненному: «Господин прапорщик, вы сделали проступок, за который и я могу отвечать», то есть берет часть вины Печорина на себя, а исполнив официальный долг, сразу же меняет тон («Послушай, Григорий Александрович, признайся, что нехорошо»).
Максим Максимыч отбирает у Печорина шпагу. Его действие В. Мануйловым комментируется следующим образом: «Без шпаги офицер не имел права выйти из дому. Если старший по службе отбирал у офицера шпагу, это означало домашний арест. Такая же сцена со шпагой есть в «Капитанской дочке» Пушкина…» Здесь необходимо кое-что уточнить. Действительно, в XVIII веке офицер и в захолустной Белогорской крепости должен был постоянно ходить при шпаге. Через шесть с лишним десятилетий ношение шпаги стало обязательным лишь в торжественной официальной обстановке. На Кавказе, в стычках с горцами шпага была малоэффективна, и большинство офицеров заменяли ее более подходящим к местным условиям оружием – шашкой или саблей, которые постепенно негласно утвердились и в военном регламенте. [25] В «Кавказце» Лермонтов отмечает, что настоящий кавказец «даже в Воронежской губернии… не снимает кинжала или шашки, как они его ни беспокоят».
Шпага же, оставаясь атрибутом официальной обстановки, свидетельствовала также и о принадлежности к дворянскому сословию. У современного читателя может создаться впечатление, что непритязательный в быту и в манерах Максим Максимыч не является дворянином. Однако это не так. Мы не знаем, был ли он потомственным дворянином или выслужил свое дворянство, но как штабс-капитан по Табели о рангах он имеет X класс и принадлежит к обер-офицерству, что дает ему право потомственного дворянства.
Правда, образ жизни и потребности старого служаки мало чем отличаются от солдатских, разве что физической работой он не занимается. Как сказано об офицерах, подобных Максиму Максимычу, в «Кавказце»: «чуждый утонченностей светской и городской жизни, он полюбил жизнь простую и дикую…»; «…он франтит своею беспечностью и привычкой переносить неудобства военной жизни, он возит с собой только чайник, и редко на его бивачном огне варятся щи».
Как и Максим Максимыч, Печорин – образ собирательный, и свести его к «портрету» какого-либо реального лица невозможно. Можно лишь заметить, что в этом персонаже угадываются и черты личности самого автора, и его жизненные наблюдения над окружающими.
Одним из тех, кто принадлежал к лермонтовскому поколению и отчасти дал поэту материал для создания образа Печорина, был А. Карамзин, сын прославленного писателя и историка. Они познакомились в 1838 году и, по всей вероятности, Лермонтова заинтересовали скептический ум и тонкий литературный вкус Карамзина. Да и принадлежность обоих к военному сословию способствовала их сближению (Карамзин был артиллерийским прапорщиком и имел университетское образование).
В доме Карамзиных Лермонтов повстречался и с графом А. Шуваловым, сослуживцем поэта по армии. Шувалов вместе с Лермонтовым был участником оппозиционного кружка аристократической молодежи в 1838–1840 годах, хотя какой-либо законченной идеологической или политической программы этот кружок и не имел. Современники полагали, что с Шувалова Лермонтов мог списать внешность Печорина, но в целом этот персонаж конечно же не сводим ни к одному, ни к нескольким прототипам.
Военный быт на Кавказе
По напряженности сюжет лермонтовского романа не уступает авантюрному: здесь и столкновение с контрабандистами, и похищение женщины, и заговор, и дуэль… И при этом в романе практически отсутствует экзотика, хотя сам материал повествования просто просится стать экзотичным. У Лермонтова же схватка с «ундиной», дуэль, гибель Бэлы и смерть Вулича лишены романтической окраски и объяснены вполне прозаически. Избегает Лермонтов и другой крайности – бытописательства, которое вскоре станет доминирующим в произведениях писателей «натуральной школы».
Основное внимание в «Герое нашего времени» уделено психологии героев, лишь на втором плане изображена картина кавказского военного быта. При этом Лермонтов не дает пространных описаний и авторских пояснений, он оперирует прежде всего яркими деталями, которые воссоздают время и место действия.
Вот Максим Максимыч замечает: «Нынче, слава Богу, смирно; а бывало, на сто шагов отойдешь за вал, уж где-нибудь косматый дьявол сидит и караулит: чуть зазевался, того и гляди – либо аркан на шее, либо пуля в затылке». В этих словах нет преувеличения. «В Азии жизнь человека висит ежечасно на волоске, особенно в Дербенте…» – сообщал в 1833 году брату Петру А. Бестужев.
И в описанное в лермонтовском романе время передвижение по горным дорогам было небезопасно. Повествователь в «Максиме Максимыче», направляющийся из Владикавказа в Екатериноград, вынужден ждать три дня, «ибо «оказия» из Екатеринограда еще не пришла и, следовательно, отправиться обратно не может». Смысл понятия «оказия» разъясняет в «Записках декабриста» А. Розен: «Дважды в неделю отправлялись почта, проезжающие, провиант и казенные вещи из Екатеринограда во Владикавказ; это расстояние в105 верст называется военною дорогою, а отправки с вооруженными проводниками называются оказиями».
Дабы обезопаситься от постоянных набегов и засад немирных горцев, еще в XVIII веке создается так называемая Линия, неоднократно упоминаемая в романе. Воевавшим на Кавказе это слово было привычно, а читающей публике оно разъяснялось так: «По общему выражению «Кавказская линия», по военно-техническому «Кавказская кордонная линия», есть протяжение от Черного моря до Каспийского, тянущаяся сначала вверх по правому берегу Кубани, потом недлинною сухою границей – и, наконец, по левым берегам Малки и Терека. По этой линии проложена большая почтовая дорога, почти круглый год безопасная. На противолежащих же берегах русскому нельзя и носа показать без прикрытия, не подвергаясь опасности быть схвачену в плен или убиту…» (Е. Хамар-Дабанов. «Проделки на Кавказе», 1844).
Для поддержания безопасности движения на Линии были расположены военные посты, форты и крепости. Правый фланг Линии, на котором происходит большинство событий романа, «простирался от границ Черноморья до Каменного моста на реке Малке и состоял из трех «кордонных линий – Кубанской, Лабинской и Кисловодской; последняя, охранявшая Минеральные Воды, в военном отношении имела второстепенное значение» (В. Мануйлов).
Что представляли собой укрепления, призванные сдерживать натиск горцев, явствует из уже цитированных «Записок декабриста». «…Часу в пятом пополудни пришли на ночлег в Пришибскую крепость. Только не воображайте себе крепости с каменными стенами, глубокими рвами и подъемными мостами. Земляной окоп с четырьмя бастионами, [26] окружающий казарму, два-три дома и духан, или постоялый дом, или кабак – вот крепость на военной дороге. При въезде и выезде поставлены палисады, [27] на валу – пушки и денно и нощно старательный караул, который мало надеется на вал и пушку, но много на штык свой. Весь гарнизон такой крепости состоит из одной или двух рот, из двух офицеров и доктора. <…> Офицеры и солдаты, кроме самих себя и неприятеля, никого не видят; не знают прогулки вне крепости; а если нужда велит идти за дровами или пищею и кормом, то выходят не иначе как с вооруженными проводниками».
