Питирим Сорокин - Человек. Цивилизация. Общество

Такова связь, в этой ее неизбежности и ее объяснение. Нам остается констатировать эту связь, сказать, что это «должно быть так в силу того, что это происходит так»… и только… Если кому-нибудь нравится больше фраза, что «таков закон природы или закон человеческой психики», можно пользоваться и подобным «объяснением»… Сами же гипотезы в этой области и ряд теорий в области проблемы о «целях наказания» исследователь должен из «объясняющих теорий» превратить в «факты», которые следует анализировать и о которых позволительно спрашивать: почему в данную эпоху данный индивид целью наказания считал возмездие, в другую эпоху — охранение своей и общественной безопасности, в третью — исправление преступников и т. д. При такой постановке сами эти «гипотезы» превращаются уже в факты и при надлежащем изучении позволяют обнаружить интересные взаимоотношения между структурой общества, с одной стороны, и формами наказаний — с другой; между закономерностью развития преступлений и наказаний, закономерностью, почти не зависящей от воли индивида, с одной стороны, и ее отражением в сфере идеологии — с другой.

Многие исследователи думали и еще думают, что явления преступности, ее характер, ее увеличение или уменьшение; линии ее развития, а равно и характер наказания, увеличение или уменьшение его жестокости, его формы и виды и т. д. — все это дело воли индивида или группы индивидов, что придание того или иного характера преступлению и наказанию зависит от их желания и воления, что установление их форм есть дело «произвольного» и «намеренного» акта индивидов, и пытались объяснить все эти явления, исходя из анализа отдельной личности. Однако изучение исторической действительности показывает, что все эти тезисы малоосновательны и, исходя из них, невозможно хоть сколько-нибудь расшифровать сложный узор, вытканный историей.

Историческое изучение преступлений и наказаний, подвигов и наград действительно убеждает в закономерности их поступательного хода. Но эта закономерность — закономерность sui generis[82], отличная от того, что хотели и чего добивались индивиды, бывшие «виновниками» и «установителями» кодексов, определявших, что есть преступление, и что есть наказание, и для какой цели предназначено последнее. Они думали одно, а историческая действительность заставляла осуществлять совсем другое.

Устанавливая ту или иную систему наказаний и обосновывая эту систему на тех или иных принципах, они думали, что это «они творцы этой системы», что она необходима именно вследствие тех оснований, которые формулировали они и из которых они сами исходили при организации этой системы. Но как мало можно верить в создание государства волением отдельных индивидов, не раз считавших себя его творцами, так же мало приходится верить и в индивидуально-волевое и намеренное создание кодексов, систем наказания и вообще в регулирование преступно-карательных и подвижно-наградных процессов. Их закономерность — иная закономерность, а потому и вопросы о праве наказания и цели наказания в их обычных постановках мало помогут при исследовании действительности в сфере преступлений и наказаний, подвигов и наград.

Иное дело их значение и постановка в науке практической, исходящей из принципа долженствования и строящей программу сознательного регулирования соответственных явлений сообразно с тем или иным идеалом «основной нормы», из которого она исходит и должна исходить. Я разумею уголовную политику. Здесь они уместны и разумны. Но и она может быть действительной практически плодотворной наукой лишь в том случае, когда опирается на теоретическую науку, изучающую с точки зрения сущего действительные причинные связи, данные в исторически-социальной действительности. Как медицина опирается на биологию, как агрономия — на анатомию и физиологию растений, вместе с органической химией, как практическая технология опирается на химию и физику и как каждая из этих практических наук только тогда стала плодотворной, когда развились соответствующие теоретические науки, так и уголовная политика только тогда будет действительной «социальной терапией», когда наука уголовного права сумеет формулировать ряд действительных причинных законов. А их еще мало. Только сдвиг, произведенный в ней антропологической и в особенности социологической школами дает основание надеяться, что криминалистика выходит на настоящую дорогу, идя по которой она может быстро достигнуть весьма плодотворных результатов.

Итак, на вопросы: почему за преступлением следует наказание, за подвигом — награда, почему наказание принимает всегда отрицательную по адресу преступника реакцию, а награда — положительную по адресу услужника, мы отвечаем, что это вопросы праздные, ибо такоза причинная связь, ибо так это должно быть в силу того, что это так. И наказание, и награда могут принимать самые разнообразные формы и иметь самые разнообразные степени, но у всякого индивида, коль скоро он квалифицирует тот или иной акт того или иного субъекта как преступный или как услужный — в силу психической необходимости, — неизбежно или карательное или наградное реагирование в той или другой форме, начиная с внутреннего недовольства и мягкого порицания и соответственно переживания симпатии и одобрения и кончая убийством и самопожертвованием.

Такого рода категорическое утверждение может показаться весьма и весьма сомнительным. Казалось бы, ряд самых обычных явлений представляет полное противоречие со сказанным. В самом деле, разве редкость, что люди совершают преступление и остаются безнаказанными? Точно так же разве редкое явление «неблагодарные свиньи», которые не обнаруживают никакой наградной реакции в ответ на услугу, сделанную для них? Мало того, разве не бывает так, что человек часто не только не награждает «услужника», а, наоборот, в ответ на подвиг реагирует местью и карательными актами? Как же после всего этого можно говорить о том, скажут нам, что подвиг неизбежно вызывает награду, а преступление — наказание? Или же вы попытаетесь отрицать эти всем известные факты?

Нет, ответим мы, мы отрицать их не будем и вполне допускаем их бытие. Но это не мешает нам настаивать на выставленном тезисе по той простой причине, что все эти и подобные факты нисколько не противоречат сказанному.

В самом деле, тот факт, что бывают преступления, не влекущие за собой кару, вследствие того что эти преступления не раскрыты, означает не что иное, как то, что эта неизвестность преступления и преступника равносильна их небытию.

Может быть, в данный момент кем-нибудь и совершен акт преступный, но раз я о нем не знаю, то разве это не равносильно несуществованию преступления для меня? А раз нет для меня преступления, как же я могу реагировать на него карательным актом?

То же самое относится и к награде. Если кем-либо совершена мне услуга, но о ней я не знаю, это равносильно для меня небытию подвига. А раз нет подвига, нет и реакции на него. Сказанным «снимается» одно противоречие.

Второе возражение гласит: часто некоторым людям совершается услуга, а они ничем не реагируют в ответ и являются теми существами, которых прозвали «неблагодарными свиньями».

Ответом может служить анализ поведения крыловской неблагодарной свиньи: дуб оказывал ей ряд услуг, питая ее желудями, давая ей кров и т. д., а она в ответ вместо награды стала подрывать у того же дуба корни. Поведение этой человекообразной свиньи великолепно разъясняет суть дела. Она подрывала корни дуба именно потому, что не считала «акты» дуба услугами и нисколько не связывала с дубом существование желудей и т. п.

«Пусть сохнет, — говорит свинья, — ничуть меня то не тревожит, в нем проку мало вижу я. Хоть ввек его не будь, ничуть не пожалею, лишь были б желуди, ведь я от них жирею».

И нужно было нравоучение дуба, чтобы свинья осознала, что дуб оказал ей множество услуг. Эта свинья психически не осознавала, что дуб есть субъект подвигов, а потому и была неблагодарной. И здесь незнание подвига — равносильно для незнающего его небытию, а отсюда понятно, что ждать «благодарности» не приходится. Точно так же обстоит дело и со всеми человекообразными «неблагодарными свиньями». Сказанное снимает второе возражение.

Аналогично обстоит дело и в тех случаях, когда человек реагирует на услужный акт не только не наградой, как должно было бы быть согласно тезису, а, напротив, реагирует карательным актом. И здесь кроется то же «недоразумение», которое прекрасно иллюстрирует и разъясняет другая басня того же Крылова «Пустынник и медведь». Альтруистический медведь самым искренним образом хотел оказать пустыннику услугу, хвативши его булыжником по лбу с целью отогнать беспокоившую пустынника муху. В психике медведя и других сходных «медведей» этот его акт был услугой. Но едва ли бы он был признан услугой пустынником. Последний, вероятно, счел бы его за преступный акт покушения на его жизнь, а потому, если бы он остался жив, едва ли бы реагировал на услугу медведя наградным актом.