Образ Беатриче - Чарльз Уолтер Уильямс
Твое; и в глубине твоей природы
Источник этот животворный жив
И не доступен никаким из внешних
Привязанностей — ведь иначе он
Уже не твой. Но счастлив тот, кто здесь
Был сеятелем, будущего зёрна
Здесь заронил — тогда и то, что дружба
И что любовь способны дать, что лик
Любимой может сообщить и голос
Ее, чтоб человек (несовершенный)
Стал лучше, совершенней, — всё в итоге
Достанется ему. Тот, чья душа
За чувствующим разумом смогла
Взмыть в высоту, не знает недостатка
Ни в кротости, ни в нежности...[10]
Казалось бы, стоит ли цитировать столь длинный фрагмент? Однако на то есть две причины: 1) фрагмент описывает сложность Пути образов, 2) ряд фраз, как и следовало ожидать, точно соотносится с дантовским Путем. Опрометчиво предполагать, что Путь Утверждения проще Пути Отрицания. Утвердить достоверность образа, который в данный момент нравится или не нравится — например, образа ближайшего соседа, — столь же сложно, как отрицать свой собственный образ, независимо от того, нравится он вам или не нравится. Выработать в себе подобную способность — трудное, сугубо индивидуальное дело. Для Данте это Чистилище «Комедии», а «дорогой голос» Беатриче помогает совершенствованию поэта и в «Новой Жизни», и в «Раю». Да, Вордсворт не равен Данте, его стих не так совершенен, но принципы становления души и у Вордворта, и у Данте одни и те же.
Сходство именно Вордсворта и Данте в том, что работа каждого из них начинается с определенного и довольно страстного личного опыта. Ни у Шекспира, ни у Мильтона мы не найдем характерного для Данте и Вордсворта трепета личного открытия. Шекспировский мир наполняется человеческими качествами постепенно; Мильтон (в «Оде Рождества Христова») акцентирует внимание на том, что происходит после того, как одно качество возобладает над остальными. А вот Данте, даже в первой части «Комедии», уже знает о трех способах действия, о трех сферах, наполняющих его силой. У Вордсворта есть похожий, хотя и менее осмысленный фрагмент. Вслед за Вордсвортом следует упомянуть Пэтмора[11], однако Пэтмор проходит тот же Путь изящнее и деликатнее, как бы откладывая на потом объяснение Любви как «неизвестного способа жизни». Вордсворт называл этот «неизвестный способ» «Природой», но это наименование не очень подходит для романтической любви Данте. Почему я использую слово «романтической»? Тому есть три причины. Во-первых, нет другого слова, столь удобного для описания этого вида любви между мужчиной и женщиной. Во-вторых, романтическая любовь у Данте включает в себя, помимо сексуальной, другие виды любви. И, наконец, в-третьих, следуя рассказу Данте о его любви, возможно, удастся понять что-то большее о самом романтизме, о его истинных и ложных образах. Слово не должно быть слишком узко ограничено литературным смыслом. Здесь оно определяет способ получения опыта. Если мы называем молодого Вордсворта романтиком, я совершенно не вижу причины, почему бы не считать таковым молодого Данте. Охотно признаю, что есть и ложный романтизм, и Данте наверняка осудил бы его, но я надеюсь предложить нечто иное. Кстати, ложь не отменяет истину или ценность истины, равно как использование дискредитированного слова «романтик» не портит интеллектуальную канву, в которую это слово вплетено.
Именно романтическая любовь была тем личным опытом, с которого якобы началась поэзия Данте; то есть любовь, которая была описана в столь многих возвышенных словах многими поэтами. Поскольку одна из целей этой книги состоит в том, чтобы исследовать природу любви в том виде, как она явлена нам Данте, нет нужды выходить за пределы его творчества. Мне интересно знать, можно ли считать романтическую любовь великого поэта в той или иной степени нормальным человеческим опытом. Те, кто полагают иначе, естественно, будут отрицать, что подробное рассмотрение работы, связанной с этим ненормальным состоянием, может иметь хоть какую-нибудь общезначимую ценность. А кто-то согласится, что такое исследование нормального состояния может представлять определенную ценность. Я не думаю, что внимание Данте было сосредоточено на одной только Беатриче. Беатриче он встретил во Флоренции; Флоренция — город; а города, земные и небесные — часть утверждения Данте. Утверждение мы находим и в прозе, и в стихах, бывших для него средством выражения поэтических образов. Сама литература была образом, а наиболее полным выражением этого образа в «Комедии» стала фигура Вергилия. Данте знал, что помимо Беатриче на свете есть много всего, что потребует его внимания, именно поэтому его внимание к Беатриче особенно ценно. Образ Беатриче не дает его Пути Утверждения стать простой сентиментальностью или завуалированным эгоизмом. Мораль Данте основывалась на понимании, что образы существуют сами по себе, а не только в его сознании.
Образ женщины не был новым для сознания поэта, не новым было и его отношение к нему. Новой стала яркость восприятия и та крайность, до которой он готов был его довести. В поэме его учителя — в «Энеиде» Вергилия — образ женщины и образ города хотя и существовали, но были противоположны. Дидона[12] была врагом Рима, и мораль увела героя от Дидоны в Рим. Но у Данте они примирились; об этом говорит появление Вергилия в самом начале «Комедии». Вергилий не мог войти в рай этого союза, потому что его поэма стала отказом от рая. Но ум Вергилия постигал многое, и сердце его участвовало в этом постижении. Сколько бы веков не прошло с тех пор, а люди по-прежнему влюбляются подобно Данте. И нет ничего необычного в том, что с ними это случается снова и снова.
В связи с романтическим видением и браком хотелось бы затронуть два аспекта. Во-первых, это ошибочное предположение об основе брака. «Влюбленность» — состояние довольно распространенное, но ее нельзя требовать или отрицать. Существует множество разновидностей влюбленности, индивидуальных предпочтений и влечений; каждый из этих факторов вполне подходит для начала серьезного эксперимента, который мы называем браком.
Во-вторых, брак — отнюдь не неизбежность. Существует множество ситуаций, когда по тем или иным причинам брак не только невозможен, но даже гипотетическая его возможность не рассматривается (как и в случае с самим Данте). Обожание может быть обращено не только к Богу, его объектом может стать человек; такого рода вторичное поклонение под именем dulia[13]допускалось для святых, ангелов и других выразителей Славы Господней. Везде, где мы встречаем примеры романтического обожания, его надлежит подвергнуть интеллектуальному исследованию.
