Жак Эрс - Повседневная жизнь папского двора времен Борджиа и Медичи. 1420-1520
В 1503 и 1504 годах, много месяцев спустя после конклава и избрания Юлия II, город все еще полон бесчисленными дипломатическими миссиями, в спешном порядке прибывшими воздать почести папе. Ощущается нехватка жилья и даже продуктов питания. Чтобы разместить всех дипломатов, необходимо выгнать семьи горожан из их домов; папа дает согласие на это. В конце концов устраиваются где только можно. Флорентийский посол Франческо Пепи, еще находясь в пути, шлет тревожные послания Никколо Макиавелли, который опередил его и один расположился на постоялом дворе. Пепи и хотел бы взять с собой только одного слугу, но «как быть, — пишет он, — ведь я прекрасно понимаю, что если я прибуду один, это будет равнозначно тому, что меня и вовсе не было?» И он берет с собой, «чтобы не оскорбить достоинство Республики», восьмерых конных слуг, двух лакеев, одного посыльного, интенданта, собственного сына, зятя и четырех знатных кавалеров из числа своих друзей, сопровождаемых слугами («…и все они, конечно, надеются устроиться со мной под одной крышей!»{4}).
Действительно ли способны произвести впечатление на пресыщенных придворных эти визиты, сопровождаемые нарочитыми сценами, эта демонстрация челяди и родственников, это выставление напоказ имеющегося богатства? Во всяком случае, это необходимый шаг, признание первенства; и римский народ не ошибается, видя в этих посольствах отсвет могущества иностранных правителей и отражение их намерений.
Будучи по сути космополитическим, римский двор распространяет сферу своей деятельности далеко за пределы соседних стран и даже за пределы западного мира. Он претендует на то, чтобы быть центром христианского мира, и ни в коей мере не расстается с мечтой добиться власти над христианским Востоком путем объединения с православной церковью, а по сути, путем подчинения ее себе. В 1430 году, перед своей смертью, Мартин V подписывает документ об организации церковного собора, в 1438 году Евгений IV проводит его в Ферраре, затем во Флоренции, а также постановляет выделять ежемесячные пособия присутствующим на заседаниях грекам, императору Иоанну VIII, его брату, деспоту Димитрию, патриарху Константинопольскому, представителям других восточных патриархатов, семнадцати архиепископам, множеству епископов и staurophes (каноникам) святой Софии, чтобы помочь им вынести длительные дебаты и удержать их подольше. В августе 1445 года Акт об унии знаменует собой огромный триумф Церкви и римского двора над всеми его противниками и колеблющимися.{5} В Риме и других городах папа устраивает торжественные церемонии и акты помилования; он немедленно назначает двух восточных епископов — Виссариона и Исидора Киевского римскими кардиналами; он приказывает запечатлеть момент заседания собора на бронзовых вратах собора святого Петра. Это событие привлекло на сторону Рима и его двора множество греков, особенно тех, которые решительно выступали за унию и которых плохо приняли в Константинополе. Вскоре приезжает Виссарион; он обосновывается в Риме, затем, будучи связанным узами искренней дружбы с Пием II Пикколомини и побывав почетным легатом в Болонье и Германии, становится хранителем печати, а при Павле II обосновывается в Тускуле.{6}
Итак, двор устремляет свой взор на Восток. Виссарион основывает свою знаменитую академию, превратившуюся в живой очаг культуры, где изучаются самые разные учения и памятники античности. Вместе с интеллектуальными и литературными веяниями в город проникают лучшие знания византийского мира, иконографические темы, которые до этого были почти забыты и которые теперь обогатились новыми декоративными элементами и экзотическими костюмами. Во многом именно прибытие греческих сановников и особенно триумфальный въезд императора Константинополя во Флоренцию (в феврале 1439 года) со времен Беноццо Гоццоли вдохновляет многих художников на изображение восточных шествий, кортежей царей-волхвов, кортежей греческих послов. Фрески итальянских, в частности римских, церквей и дворцов хранят об этом прекрасные воспоминания.
Космополитический и также обращенный к Востоку римский двор зачастую оказывает прием и даже покровительство восточным правителям, прибывающим в город с визитом, а гораздо чаще находящимся в изгнании или под угрозой турецкого нашествия. Во время пасхальных празднований, на торжественных церемониях и приемах можно увидеть, как король и королева Сербии, которые приехали поклониться святым местам, склоняются в молитве перед папой римским. Сикст IV назначает содержание Софье Палеолог (он даже пытался выдать ее замуж), деспоту Эпира и также кипрской королеве Шарлотте, которую после пышных и красивых торжеств поселили в Borgo возле Ватиканского дворца, а также доведенным до крайней нищеты сыновьям деспота Мореи. Наконец, опять же при Сиксте IV, в 1480 году, в знак признания всемирной славы Рима в городе появляется великолепное посольство пресвитера Иоанна, пожелавшего известить всех о своем приходе к власти. Знаменитый пресвитер, породивший множество споров в истории, правил, очевидно, частью Эфиопии, считая себя христианином, врагом неверных. Папа с большой радостью принял это посольство, которое своим видом, костюмами и восточными атрибутами вызвало много толков; он даже оказал теплый прием разным мошенникам, которые поочередно выдавали себя за настоящего пресвитера Иоанна, правда, потом, после разоблачения, пытался наставить их на праведный путь…{7}
К тому же с помощью множества просвещенных людей при папском дворе, нередко увлеченных всем восточным, Рим не только устанавливает постоянные и прочные связи с греческим миром, утверждает свое главенство и опеку над Константинопольской церковью, которая за века до этого полностью вышла из-под его власти, отделилась от него, но и выступает в качестве естественного оплота христианства перед лицом турецких завоевателей. Каллист III, затем Пий II, а также Сикст IV действительно приложили много усилий для того, чтобы организовать крестовый поход против турок. Папы нанимали и строили корабли, набирали солдат, собирали по всему городу оружие, не забывая заглянуть даже к самым мелким мастерам-оружейникам. Однако правители не последовали их примеру, и крестовый поход остался лишь мечтой…
Но Сикст IV делает роскошный подарок (белоснежный конь, наряженный в расшитую шелком и золотом попону) гонцу, который 2 июня 1481 года приносит из Венеции весть о смерти Мехмеда. Он сам служит мессу в церкви Санта-Мария дель Пополо, после чего верхом на коне неспешно объезжает весь город и его окрестности под радостные возгласы толпы и повелевает устроить великолепные празднества в течение трех дней, приказав звонить в колокола и зажечь свечи в церквах.{8}
Сложности и споры, связанные с наследованием султану, вселяют в римский двор некоторую надежду, во всяком случае, дают повод лишний раз продемонстрировать весь свой блеск. Отранто освобождено от турок, многие из их солдат дезертируют. Поговаривают об анархии и даже о схватке между претендентами. В конечном счете побеждает старший сын Баязид, однако младший, султан Джема, сын от сербской принцессы-христианки, продолжает рваться к трону и плести интриги. Сначала он скрывается на острове Родос у госпитальеров, рыцарей святого Иоанна, и, фактически оказавшись их узником, становится предметом грязных торгов. Его продали тому, кто назначил большую цену. А заполучить его хотели буквально все: брат — чтобы убить, Карл VIII и Венеция — чтобы использовать его как разменную монету в своих переговорах. Но получил его папа. Султан Джема прибыл сначала в Тулон, затем в Чевитавеккью, потом в Остию и, наконец, в Рим, куда 13 марта 1489 года торжественно въехал в сопровождении сына папы Франческетто, приора госпитальеров провинции Овернь, римского сенатора, папских шталмейстеров и клириков. Его ожидала огромная толпа. Хотя лично он не произвел слишком большого впечатления («он имел суровый и неприступный вид… и косил глазом, который всегда был полузакрыт»), сам кортеж и одежды его свиты сильно удивили римлян. Народ радовался тому, что у них будет содержаться еще один турецкий пленник.
Сначала его помещают в Ватикан, затем в замок Святого Ангела. Однако в 1495 году его все же приходится выдать королю Франции. Вскоре он умирает.{9} Шесть лет римский народ мог только догадываться о судьбе турецкого принца, спрятанного где-то в стенах их города… Одно лишь присутствие этого несчастного принца, оказавшегося всего лишь ставкой в чужой игре и уставшего от бесчисленных авантюр, которому слишком часто напоминали о его шатком положении преследуемого изгнанника, вновь превращало Рим в центр активной дипломатической деятельности.
Бесспорно, город и двор с успехом выбираются из унылой трясины серой обыденности, в которую в свое время их поверг раскол и авиньонское пленение. Теперь они возвышаются над всеми существующими тогда столицами.
