Путешествие в Сибирь 1845—1849 - Матиас Александр Кастрен
III
К статскому советнику Шёгрену. Нарым, 1 (13) декабря 1845 г.
Медленная и от дурных дорог прекратившаяся почта доселе лишала меня удовольствия писать к вам. Теперь, кроме письма, посылаю тетрадь сухих дорожных заметок. В них все, касающееся финнов и сродства их с самоедами и другими народами, можно и выбросить, если Академия найдет это излишним. Собственно эта часть предназначалась мною для финской публики, которая и не предчувствует этого; мне хотелось возбудить ее внимание, потому что, по моему мнению, для обработки этого сибирского поля мои соотечественники способнее всех. К краткому же в конце описанию рек дала повод инструкция г. Кеппена, и я полагаю, что оно не только нелишне, но даже и полезно, потому более, что Штукенберг не говорит ничего или говорит очень мало об этих реках, между тем как в этнографическом отношении они гораздо важнее самой Оби. Впрочем, на пути от Самаровой до Сургута я не встретил ничего замечательного, переезд от Сургута до Нарыма дал несравненно более материалов, но я не успел еще привести их в порядок и изложить как следует... Наперед расскажу вам о самом путешествии.
До Сургута я не уклонялся от плана, начертанного мною в Тобольске. Для приобретения необходимых сведений в остяцком языке большая часть лета была проведена мною в окрестностях Самаровой, по рекам Оби и Иртышу. На Верхней Оби я нашел нескольких так называемых казымских, или кондинских, самоедов и познакомился, насколько нужно, с их наречием, которое представляет некоторые уклонения от обдорского. Таким образом, мне уже незачем было в другой раз ездить в Березов и отыскивать казымских самоедов в Юильском городке, куда они, говорят, приходят к Рождеству для платежа подати. Поэтому я продолжал путешествие по принятому однажды направлению вверх по Оби и в начале августа прибыл в небольшой, ныне упраздненный город Сургут. В его околотке я нашел одно или даже два новых остяцких наречия, на которые не мог не обратить внимания, ибо они во многих отношениях были богаче и чище иртышского, и я употребил остальную часть лета на изучение их. Долее заниматься остяцким языком я не позволил себе, потому что язык этот в данной мне вами инструкции занимает весьма второстепенное место. Но так как у меня все-таки набралось много заметок, то, чтобы не запутаться в них впоследствии, я еще в Сургуте решил привести их в порядок. Из них мало-помалу образуется теперь остяцкая этимология, которую со временем буду иметь честь представить в Академию наук[82].
Не помню, говорил ли я в предшествовавших письмах, что прежде я рассчитывал остаться в Сургуте до зимы, потому что предполагал уже и в окрестностях его найти самоедов и тут же приступить к серьезному изучению языка их. Предположение это не оправдалось, и я поспешил отъездом отсюда, чтобы добраться до них прежде, чем станут реки, и посвятить время продолжительной распутицы настоящему предмету моих исследований. И прежде, и после мне говорили, что из Сургута можно проехать к самоедам двумя дорогами: одной — вверх по рекам Ваху и Куль-Йогану к Корелке, Тазу и Туруханску, другой — верхним течением Оби к Нарыму. Исправник уверял меня честью, что не преградит мне ни той, ни другой дороги, но, по единогласному мнению жителей, дорога к Тазу была уже преграждена. Во всяком случае было ясно» что летним путем я не проеду дальше Ларьятского на Вахе, где пришлось бы прожить целую осень без всякого дела или ограничиться одним остяцким языком. Кроме того, если б какие-нибудь неблагоприятные обстоятельства принудили меня повернуть отсюда назад, я потерял бы без всякой пользы почти треть года. Все это заставило меня предпочесть далеко вернее ведущую к моей цели дорогу вверх по Оби. В половине сентября оставил я Сургут и в конце того же месяца приплыл в Нарым.
Таким образом, я, конечно, уклонился от первого моего плана, но это оказалось весьма полезным, потому что не только привело меня к самоедам, но и кажется необходимым шагом для дальнейших исследований. Самоедское население Томской губернии гораздо многочисленнее и гораздо важнее во всех отношениях, чем можно было предполагать по прежним о нем сведениям. Оно начинается тотчас от сургутской границы на севере и отсюда распространяется к югу по Верхней Оби и ее притокам Тыму, Кети, Пара-бели, Чулыму до Томска. Русские называют самоедов Томской губернии остяками, тогда как остяков здесь нет, за исключением небольшой ветви, живущей только по Васьюгану и примыкающей по языку к соседним остякам Сургутского округа. В речной области Васьюгана встречаются, впрочем, и самоеды, и именно по Чежабке (по-остяцки Wai-jogan). Что касается до томского самоедского наречия, оно значительно отличается от обдорского, но, как обыкновенно, больше массой слов, чем самим грамматическим построением. Некоторые из свойственных ему слов — совершенно неизвестного для меня происхождения, другие же заимствованы частью из татарского и остяцкого языков. Приведенный остяцкими словами в заблуждение, Клапрот причислил большую часть коренных жителей Томской губернии к остякам и разделил их язык на два наречия — васьюганское и нарымское. Где господствует нарымское наречие мнимых остяков, Клапрот не определяет, но так как для самоедов он отвел окрестности Нарыма и верхнее речение рек Кети и Тыма, то и можно было предполагать, что остальные части Нарымского округа заселены так называемыми нарымскими остяками. Можете представить мое удивление, когда, проехав большую часть этих стран, я не встретил ни одного остяка,
