Г. Морозова - О пластической композиции спектакля
Ощущение полной немоты толпы несколько сгладится, если реплики будут исходить не от четырех человек, а от десятидвенадцати. Но во время монолога Антония толпа все равно молчит, и довольно долго; какие же действия могут скрываться за этим молчанием?
Возьмем первую, самую длинную часть речи Антония (в нашем распоряжении - перевод М.Зенкевича из восьмитомного собрания произведений Шекспира). В первых 12 стихах Антоний еще никак не противоречит общему настроению толпы. Его слушают спокойно, даже рассеянно: отдыхают после напряженных прений. Все стремятся расположиться поудобнее - присесть, облокотиться, прислониться к чему-то; это займет секунд 15-20.
Следующие секунд 20-30 слушатели, устроившись, начинают вникать в смысл обращенной к ним речи, и движение в толпе замирает. В этот самый момент в речи появляются смущающие интонации: Гражданам напоминают о великих деяниях Цезаря, о его заслугах, щедрости, доброте. Это 15 стихов, во время которых единодушие спокойствия дает первые трещины: кое-кто, поймав на себе взгляд Антония, смущенно отворачивается, ктото, заинтересовавшись, поднимает голову и начинает прислушиваться; некоторые оглядываются на соседей, пытаясь проверить свои впечатления. И тут Антоний предъявляет им прямое обвинение (пока только в черствости!) и берет перерыв:
За Цезарем ушло в могилу сердце.
Позвольте выждать, чтоб оно вернулось.
Толпе дается время обдумать брошенный упрек. Справедливость обвинения как бы подтверждается собственными рыданиями Антония. Под этот аккомпанемент Граждане оправдываются друг перед другом и потому особое внимание придают новым фактам, которые им подбросил Антоний. Сначала происходит как бы отделение толпы от Антония: Граждане судят и рядят между собой, пока демагог рыдает, закрыв лицо плащом. Но вот все сходятся на одном мнении:
Всех благородней в Риме Марк Антоний, и толпа придвигается к Антонию, обратившись к нему всеми своими лицами. Антонию удалось внушить Гражданам подозрение, что их надули; он тут же подтверждает это подозрение сообщением о завещании Цезаря, якобы скрытом от народа. Толпа мгновенно активизируется. Если до сих пор высказывались отдельные Граждане, то теперь все в один голос кричат:
Прочти нам Цезарево завещанье!
Люди уже так теснятся, боясь не услышать содержание столь важного документа, что готовы растоптать и сам прах завещателя: когда Антоний, сделав граждан своими соучастниками в деле разглашения документа, сходит с ростры, ему едва удается пробиться к носилкам с телом Цезаря. Гражданам же совершенно наплевать на великого покойника; но поскольку в центре их внимания - Антоний со свитком, то вместе с ним этот центр перемещается к носилкам. Теперь Антоний стремится разжечь в толпе кровожадность: он демонстрирует раны Цезаря, подробно описывая убийство и перечисляя имена убийц. В толпе давка: каждый пробирается вперед, чтобы слышать Антония; оказавшиеся впереди видят кровавое зрелище и с этим впечатлением отступают, оттесненные теми, кто, в свою очередь, пробился вперед. Антоний говорит с пафосом, жестикулирует, почти кричит. Начинают кричать и Граждане, возбужденные патетикой Антония, давкой и видом крови. Уловив выкрики, призывающие к мятежу, Антоний подхватывает эту мысль и развивает ее. Теперь уже многим кажется, что Антоний - подлинный выразитель интересов народа. Обретя вождя, восстание практически сформировалось. Но его лозунги еще неясны: возмездие за убийство Цезаря еще не каждому представляется личным, кровным делом.
Толпа бурлит, наиболее активные побуждают к действию нерешительных, но осторожные подаются в сторонку, чтобы под шум унести ноги. Вот тут-то Антоний и подбрасывает в огонь решающую охапку соломы - завещание. Одного этого слова достаточно, чтобы возникло полное единодушие:
Все. Он прав: узнать нам надо завещанье.
Наступает гробовая тишина, все замирают, боясь пропустить хоть одно слово.
Первый пункт: «На каждого по 75 драхм» - вызывает всеобщее удовлетворение; .раздаются легкие восклицания, вздохи, шепот. Один прикидывает, что он купит, другой - сколько останется, когда он раздаст долги, третий уточняет у соседа, верно ли он расслышал. Толпа слегка колышется, но это уже монолит. Только два Гражданина, очевидно, наиболее впечатленные этой позарез нужной им суммой, издают восторженные крики, но их тут же пресекают:
Все: Молчанье, эй!
Толпа снова замирает, полностью обратясь в слух. В тишине Антоний дочитывает завещание; известие, что Граждане получили в коллективное пользование сады Цезаря, хотя и приятно, но по своей значительности явно уступает первому сообщению. Не слыша новых изъявлений восторга, Антоний пробует их вымогать:
Таков был Цезарь! Где найти другого?
Толпа соглашается, но ее чувства и мысли уже не бурлят, они пришли в определенный порядок, обрели целеустремленность.
Всем ясно: надо похоронить с почетом дарителя и идти получать наследство; несколько человек проявляют организаторские способности и начинают деловито руководить операцией. И, наверное, чем меньше эмоциональности в действиях толпы в этот момент, тем страшнее ее решимость. Граждане покидают Форум без излишнего шума, но и без проволочки, таща с собою тело диктатора, как вещественное доказательство против тех, с кем они спешат расправиться. Любопытно, что про Антония они, кажется, просто забыли - во всяком случае, его с собой не зовут и никто не обращает внимания на то, что он остается на Форуме.
Толпа исчезает быстро, организованно, в одном направлении: никаких разногласий и колебаний, вопросов о том, куда и как идти, ни у кого не возникает.
Так выглядит действенная схема, которая должна выявить образ толпы в этой сцене. Каким же образом можно организовать массу людей на площадке, чтобы реализовать действенное содержание эпизода?
Будем считать аксиомой, что наиболее верным решением образа толпы на сцене представляется отношение к ней, как к единому целому, как к действующему лицу пьесы.
Речь идет, разумеется, не об одинаковости действий и не об единообразии движений: сценическая толпа - не кордебалет.
Нужна внутренняя целостность человеческой массы, взаимосвязанность и взаимообусловленность составляющих ее элементов, которая может быть достигнута с помощью точного темпо-ритмического построения картины. И для этой работы тоже придется разделить толпу на несколько групп, но только не по принципу скульптурной или живописной композиции, а несколько иначе.
Если в разбираемом отрывке из сцены на Форуме занято 20 человек, то, наверное, в реальной жизни среди этих двадцати нашлось бы какое-то количество людей активных, энергичных, и какое-то инертных, ленивых; среди них были бы горячие головы и люди нерешительные, даже трусоватые. Вряд ли можно, однако, установить, каков точно процент, приходящийся на долю тех или иных человеческих типов во времена Римской империи. Наверное, ошибка будет не слишком грубой, если мы разделим всю толпу условно, скажем, на четыре части по пять человек. Это чисто условное, техническое деление дает возможность разработать пластическую партитуру сцены и организовать ее ритмический строй. Затем, когда структура сцены будет доведена до необходимой четкости, с каждым ее участником можно проработать индивидуальную схему его поведения, установить логику его поступков в тот или иной момент действия. Но еще до первой встречи с актерами можно рассчитать и установить схему передвижении в толпе отдельных лиц, для удобства объединенных в группы по пять человек. Сразу же оговоримся, что это объединение в группы - временное, оно не имеет никакого отношения к мизансценированию: когда толпа выйдет на сценическую площадку, все группы перемешаются между собой без всякого видимого порядка.
У исполнителя роли Антония к этом}' времени его монолог должен быть уже полностью готов - не просто как выученный текст, но как словесное действие, принявшее законченную художественную форму. Как всякая стихотворная речь, он должен обрести отчетливую метро-ритмическую структуру, что выражается прежде всего в уравновешенности, равновеликости строк вместе с паузами для дыхания и логическими, эмоциональными паузами; должен также установиться и темп речи, найденный актером для своего героя.
Во взятом нами примере мы имеем дело с традиционным для драматургии пятистопным ямбом. Опыт показывает, что один стих, написанный этим размером, по продолжительности соответствует музыкальному такту в четыре четверти при среднем или чуть более медленном темпе исполнения музыки: из пяти стоп почти в каждом стихе ударных - только четыре или даже три, в остальных стопах - пиррихий; начало стиха приходится на за-такт, поскольку ударный слог, приходящийся на сильную долю в музыке(на первую четверть) в стихе является не первым, а вторым, третьим и даже четвертым; цезура, если она есть в стихе, делит его таким образом, что смысловое ударение совпадает с третьей четвертью - относительно сильной долей. Таким образом, если подобрать подходящий музыкальный материал, его можно рекомендовать актеру для подготовки роли в пьесе, написанной стихами. Это поможет ему сохранить стихотворный строй речи, не превратив его в прозаический при самом живом, естественном произнесении слов.
