Внеждановщина. Советская послевоенная политика в области культуры как диалог с воображаемым Западом - Татьяна Шишкова
***
Выступление Сталина на Оргбюро с детальной критикой недавно снятых кинофильмов свидетельствовало о важности, которую партийное руководство придает вопросам культуры, в частности кино. Обсуждением итогов этого заседания худсовет при Министерстве кинематографии был занят еще несколько месяцев, и в ходе этих дискуссий режиссеры постепенно осмысляли и интериоризировали новый статус советского кино и стоящие перед ним задачи. Иван Пырьев из заседания в заседание напоминал о «пропагандистском значении каждого нашего фильма»240. Всеволод Пудовкин, режиссер раскритикованного в постановлении «Адмирала Нахимова», заявлял, что все ошибки советского кинематографа происходят оттого, что советские режиссеры «еще не умеют быть государственными людьми» и забывают, что «каждая картина в отдельности является государственным делом»241. И все как один то и дело возвращались к словам Сталина о том, что работники кино допускают недобросовестность «на глазах всего мира»242.
Напоминание о том, что советские режиссеры работают не только для советской аудитории, что у советских фильмов есть не только агитационно-воспитательное значение, но и пропагандистское, имело для советского кино большие последствия. Критика Сталина заставила режиссеров осознать себя не просто государственными людьми, но авангардом советской пропаганды. Ориентация на весь мир требовала радикальной перенастройки оптики: достижения советского строя необходимо было предъявить аудитории, имевшей о советской жизни самые смутные представления. Как заявлял Григорий Александров, каждый фильм оказывался в этой ситуации «духовным полпредом Советского государства», то есть в каждом советская жизнь должна была представать во всей полноте.
В ходе обсуждения постановления о кинофильме «Большая жизнь» начался пересмотр тематических планов: фильмы, которые казались приемлемыми для советского зрителя, не проходили проверки «всем миром». Константин Симонов предлагал прекратить работу над фильмом по его пьесе «Под каштанами Праги» — произведение 1945 года казалось ему устаревшим и не отражавшим те процессы, которые происходят в сегодняшней Чехословакии243. Вместо этого Министерство кинематографии решило снимать фильм о дружбе народов. Сценарий по повести Григория Адамова «Тайна двух океанов» тоже сочли устаревшим, работа над фильмом была прекращена. Фильм «Глинка», задумывавшийся как рассказ «о человеке, создавшем великолепную национальную русскую музыку» и «о творце замечательной русской оперы», в свете новых установок больше не казался удачным. Иван Пырьев заявлял, что зачинатель русской музыки показан не гением, а «неврастеником, мелким трусливым петербургским чиновником», а Михаил Галактионов резюмировал: «Для нас этот фильм может в какой-то степени существовать, так как затрагивает струны души, но для выпуска за границу этот фильм не пригоден»244.
Пересмотр планов был вызван не только стремлением соответствовать новым репрезентационным установкам, но и опасением, что неаккуратное изображение советской жизни может дать повод для антисоветской клеветы. «Весь мир», к которому теперь обращалось советское кино, делился на друзей, черпающих в советском искусстве вдохновение, и врагов, стремящихся опорочить Советский Союз. Вернувшийся с кинофестиваля в Чехословакии Григорий Александров рассказывал коллегам, что реакционные силы на Западе действуют подлыми приемами, «дискредитируя все, к чему можно привязаться»: «В своей бессильной злобе они привязываются даже к деталям в наших картинах, не пропускают любого повода — любого случая для борьбы с нами»245. Несколькими заседаниями ранее похожие соображения высказывал Пырьев: «Действительно, реакционная часть старается в глазах всего мира представить наш народ и всю страну как страну диких, некультурных, хамоватых людей. Так зачем же мы будем сами помогать им в этом?»246 Рассуждения о том, что советское искусство, демонстрируя неприглядные стороны советской жизни, может способствовать антисоветской пропаганде, свидетельствовали о том, что режиссеры и другие участники худсоветов внимательно отнеслись не только к постановлению о кинофильме «Большая жизнь», но и к докладу Жданова о журналах «Звезда» и «Ленинград», — именно этот тезис был центральным в критике Зощенко.
Глава 4
СЛУЧАЙ ЗОЩЕНКО
СОВЕТСКАЯ ЛИТЕРАТУРА КАК ИСТОЧНИК АНТИСОВЕТСКОЙ КЛЕВЕТЫ
Все три постановления, вышедшие по итогам заседания Оргбюро 9 августа 1946 года, объединяло одно и то же обвинение в изображении советских людей «малокультурными», но характер этого обвинения от постановления к постановлению менялся. В случае театра объектом критики были развлекательные комедии как жанр, в случае кино — фильм «Большая жизнь», и только в постановлении о журналах «Звезда» и «Ленинград» это обвинение носило персональный характер — его адресатом был лично Михаил Зощенко. Более того, только в случае Зощенко неправильное изображение советских порядков и советских людей было расценено не как следствие ошибок или недоработок, а как проявление «злостного хулиганства» и намеренной клеветы.
Различался и характер дисциплинарных мер, примененных к фигурантам постановлений. Подвергшиеся критике режиссеры не были отлучены от культурного производства: ошибочными — частично или целиком — были признаны конкретные фильмы, но их авторам была дана возможность исправиться. Уже в конце 1946 года Всеволод Пудовкин переработал и выпустил «Адмирала Нахимова», Леонид Луков, отказавшись от идеи переделки «Большой жизни», снял в 1950 году ее альтернативу — «Донецких шахтеров», а до этого — фильм «Александр Матросов», и даже Сергей Эйзенштейн встречался в 1947 году со Сталиным и Ждановым, чтобы обсудить перспективы переделывания «Ивана Грозного». Фигурантам постановления о журналах «Звезда» и «Ленинград» возможности для исправления не предоставлялось: и Зощенко, и Ахматова по итогам постановления были исключены из Союза писателей и, как следствие, из литературной жизни вообще. Это изгнание произвело на современников шокирующее впечатление. Выступая на худсовете, посвященном решению ЦК о кинофильме «Большая жизнь», писатель и сценарист Борис Горбатов приводил судьбу Зощенко как пример страшных последствий, которые будут ждать тех, кто не сможет соответствовать поставленным задачам: «Нас выбросят в тираж. Выбросит в тираж не постановление, а жизнь. Она сметет нас, как смела Зощенко. Он ходит по Ленинграду, никаких репрессий к нему не применено, но он выброшен в тираж. Жизнь будет беспощадно поступать с теми, кто не захочет быть на высоте требований нашей великой эпохи»247.
Изгнание из литературы сопровождалось публичными поношениями: в постановлении Зощенко был назван «пошляком» и «подонком», в докладе, прочитанном Ждановым перед партийной организацией Ленинграда на следующий день после выхода постановления, — «негодяем» и «мерзавцем»248. Илья Эренбург вспоминал рассказ Николая Тихонова о том, как после выхода постановления Сталин вызвал руководителей Союза писателей и заявил, что Ахматова и Зощенко — враги249. Ситуация была тем более обескураживающей, что поводом для этих инвектив в случае Зощенко послужил ничем не примечательный детский рассказ о сбежавшей
