Александр Жолковский - Осторожно, треножник!
Так, оригиналом «Новых опытов о человеческом разуме» (в другом переводе – «…о человеческом разумении») Лейбница являются «Neue Abhandlungen über den menschlichen Verstand» (1703–1704). Немецкое слово Abhandlung значит «сочинение, статья, трактат, доклад», и в нем полностью отсутствует идея «попытки». Оно восходит к глаголу abhandeln , «выторговывать, разрабатывать, обсуждать», в свою очередь, производному от handeln , «действовать, поступать, трактовать, торговать, вести переговоры», и семантически опирающемуся на образ руки (Hand) как органа всевозможных действий и взаимодействий, в частности, работы и торговли. Буквальным переводом Abhandlungen было бы «разработки, рассуждения».
Магнетическая притягательность Опытов в качестве заглавия для престижного иностранного текста приводит иногда к искажениям смысла. Недавно вышел увесистый том Умберто Эко «Сказать почти то же самое. Опыты о переводе» (пер. с итал. А. Коваля; СПб.: Симпозиум, 2006). Это перевод его книги: «Dire quasi la stessa cosa: Esperienze di traduzione», в подзаголовке которой стоят не saggi , принятый итальянский эквивалент (и этимологический двойник) французского essais , а – esperienze . Правильным переводом все равно остается опыт , но уже не в смысле «попыток, эскизов», а в смысле «накопленного опыта». То есть не «Опыты о переводе», а что-то вроде: «Из опыта переводчика / Из опыта работы с переводами». Разумеется, «Опыты о переводе» звучат красивее, – как гласит известное mot, переводы, подобно женщинам, бывают либо красивыми, либо верными (по-французски и по-итальянски «перевод» – traduction, traduzione – женского рода).
Меня, однако, архаизированные опыты , наскоро припорошенные патиной времени, влекут гораздо меньше, чем откровенно пижонское эссе , приблизительным сверстником которого я, оказывается, являюсь. Прочитанный в студенческие годы сборник английских эссе [76] открыл мне манящую культуру сочинений на вольные темы – практически ни о чем. Навсегда запомнились такие заголовки, как: «A Few Thoughts on Sleep», «A Defense of Nonsense», «An Apology for Idlers», «On Doing Nothing». [77] Я даже попытался подражать – произвел на свет эссе о самоубийце, который никак не мог остановиться на совершенном способе покончить с собой, надумал наконец отравиться серой со спичечных коробков и головок, но, занявшись ее наскребанием, так хорошо организовал эту работу, так в нее втянулся, что вернул себе чувство самоуважения и забросил мысль о смерти.
Мой опус не сохранился, так что отстаивать его художественные достоинства не приходится, но в самом замысле что-то было. Не говоря о чисто эссеистской умозрительности подхода к смерти, тема самоубийства прекрасно согласуется с «эгоцентричностью» эссе, его замкнутостью на себя. Самоубийство – это типичный случай самодостаточности, тем более – самоубийство, претендующее на совершенство и осуществление с помощью самодельных средств. В авторефлексивном ключе выдержана и парадоксально сама себя готовящая развязка.
Возвращаясь к названию жанра, нарциссическим совершенством отмечено само слово эссе – почти идеальный палиндром, как бы предающийся самолюбованию в собственном зеркале. Идеальный в произношении и в недолго продержавшемся написании эссэ , – а впрочем, и в принятом, если учесть графику и название буквы Э: « Э (или Е ) оборотное», то есть, обратное к обычному Е (что особенно наглядно в прописном варианте: ЭССЕ). Симметрическому совершенству слова эссе подстать его несклоняемость (оно всегда равно себе), средний род (это центр симметрии, не нуждающийся в Другом) и фонетический средний ряд ([е]). Не последнюю роль в придании эссе ореола самодостаточности играет его этимологическая непрозрачность: в русском словаре оно стоит совершенно особняком, и если с чем перекликается, то только с элитарными заимствованиями типа верже, гляссе, фойе, шале, превосходя их, однако, своей зеркальностью. Все вместе это создает ощущение зауми, глоссолалии, самовитости, блаженной бессмысленности. Заодно снимается налет «пробности» – эссе приобретает черты некого абсолюта.
Столь безупречный продукт – результат многовекового обтачивания в ходе языковой эволюции. Французское essai , фонетически подобное русскому, но графически досадно асимметричное (тем более, во множественном числе), достигло своей относительной зеркальности (два s в середине, два [e] по краям) по мере того, как на устах говорливых галлов с него облетело все то лишнее, чем был обременен его латинский прообраз. [78] Essai – потомок позднелатинского exagium (или esagium ), «весы, вес, гиря, взвешивание, измерение», в свою очередь восходящего к латинскому глаголу exigo, exegi, exactum, exigere (знакомому нам по эпиграфу из Горация к пушкинскому «Памятнику» – Exegi monumentum ).
Exigo состоит из приставки ex- , «из, от», [79] и одного из основных глагольных корней – ago , «двигать, действовать»; в результате, он на редкость многозначен. Среди его значений – «изгонять, вытеснять, лишать, катить, пускать, устранять, пронзать, размахиваться, вывозить на продажу, отвергать, требовать, спрашивать, взыскивать взимать, смотреть за работой, совершать, заканчивать (вот оно горациевское «воздвиг»!), проводить, проживать, переносить, приспособлять, взвешивать, исследовать, оценивать, измерять, обдумывать» – есть и ведущие к esagium и к essai . [80] По мере превращения латыни во французский было утрачено несимметричное деление на приставку и корень, а также отяжеляющие взрывные согласные [k] (в ex ) и [g]. [81] Завершающей метаморфозой и стала реинкарнация французского essai в виде русского эссе .
Все эти рассуждения, конечно, бессильны против прочно занявших свою нишу Опытов . Да моей целью и не было их оттуда выкуривать, поскольку очевидно, что из essai развились два не похожих ни друг на друга, ни на своего общего французского предка, по-разному нарциссичных русских слова – опыт и эссе . Мне просто хотелось – в одну из тех минут, когда чувствуешь желание писать, еще не знаешь, что именно, но чувствуешь, что писаться будет, – дать любимому жанру поговорить о себе.
Литература
Островская Н. А. 1969. Из воспоминаний об И. С. Тургеневе // И. С. Тургенев в воспоминаниях современников. В 2 т. / Сост. С. М. Петров и В. Г. Фридлянд. М.: Художественная литература. Т. 2. С. 62–97.
Фрейдкин Марк 1994. Опыты. М.: Carte blanche. Эссе 1954 – A Book of English Essays / Selected by W. E. Williams. Harmondsworth: Penguin, 1954.
Секреты «Красотки»
[82]
Американский фильм «Pretty Woman» (1990; в российском прокате «Красотка») реализует сразу два родственных сюжета – спасение проститутки клиентом и Золушки принцем. В связи со «Справкой» Бабеля я в начале 90-х как раз занимался топосом проституции в русской (и немного западной) литературе и с тем большим интересом следил за действием. Как-то вечером посмотрел по телевизору два раза подряд.
Оба мотива разработаны очень внятно. Их сцепление держится на клишированном образе проститутки с золотым сердцем (по-английски это великолепная аллитерация: a whore with a heart of gold); Джулия Робертс смотрится отлично; он спасает ее от бедности и проституции, она его – от бизнесменской черствости («She rescues him right back»); ненавязчиво проводится достоевско-постмодерно-феминистская идея Уважения к Другому; а само имя героини – Вивиан – придает ей ауру «живости, жизненности» (вспомним «Доктора Живаго»). Ричарда Гира я всегда недолюбливал (за малый рост и какую-то общую мелковатость – хотя мне иногда думают польстить сходством с ним), но тут он меня не раздражал, и я честно болел за него. Я даже ввел переклички с «Красоткой» в курс «Шедевров русской новеллы» для калифорнийских первокурсников, общий художественный багаж с которыми находить становится все труднее (с Евангелием знакомо процентов тридцать, «Гамлета» читало хорошо если 10–15 %, а о Вальтере Скотте, Мопассане и Генри Джеймсе не слыхал никто).
Одно место фильма бросилось мне в глаза полным выпадением из круга стереотипов. По окончании срока, на который Вивиан была нанята миллионером за кругленькую сумму и во время которого они сблизились, он предлагает продолжить связь – снять ей квартирку, открыть счет в банке и т. п. Заработанные деньги она берет (тогда как русская красавица обычно бросает их в камин, а при отсутствии такового на пол), но на роль содержанки не соглашается: not good enough, это не то, о чем она мечтала, в голове у нее Prince Charming. Она направляется к двери, он ее удерживает и просит провести с ним еще одну ночь, на этот раз не за деньги, а потому что и она этого хочет. Она отказывается и уходит. Дальше все возвращается в привычную колею: он понимает, что не может без нее жить, узнает ее адрес, в последнюю минуту перед ее отбытием в другой город и новую жизнь успевает заехать за ней на белом коне (белом лимузине) и, преодолевая мучивший его всю жизнь страх высоты, карабкается к ней по пожарной лестнице. Поцелуй в диафрагму.
