Вильгельм Райх - Психология масс и фашизм
С другой стороны, патриархат имеет авторитарную экономику и его сексуально-энергетическая структура характеризуется катастрофичностью.
Отказавшись от научных исследований, церковь продолжала пропагандировать метафизическую доктрину «нравственной природы» человека, его склонности, к моногамии и т. д. По этой причине результаты исследований Бахофена поставили под угрозу существование традиции. Замечательным в матриархате представляется не столько существование совершенно иной, системы кровного родства, сколько связанный с ней механизм естественной саморегуляции сексуальности. Морган и Энгельс признавали, что при матриархате не существовало частной собственности на общественные средства производства. В качестве фашистского идеолога Розенберг был вынужден отрицать, что древнегреческая культура ведёт своё происхождение от матриархата (доказанный факт), и отстаивать гипотезу, согласно которой «на этом (дионисийском) этапе греки переняли особенности, чуждые их культуре как в физическом, так и в духовном отношении».
В отличие от христианской идеологии (как мы увидим в дальнейшем) фашистская идеология отделает оргастическое стремление человека от психологической структуры личности, возникающей в условиях авторитарного патриархата, и соотносит её с различными расами: нордическое отождествляется со светлым, величественным, небесным, асексуальным, чистым, тогда как «ближневосточное» отождествляется с инстинктивным, демоническим, сексуальным, экстатическим, оргастическим. Этим объясняется, почему «интуитивные и романтические» исследования Бахофена были отвергнуты на том основании, что в них содержится теория «вымышленной» жизни древних греков. В фашистской расовой теории оргазмическая тревога человека, подчинённого авторитету абсолютизируется, закрепляется в качестве «чистой» и противопоставляется животному и оргастическому. Таким образом, «всё греческое» и «всё расовое» превращается в эманацию «всего чистого» и «асексуального», причём «всё расово чуждое», «этрусское» связывается со «всем животным» и поэтому «низшим». Эти рассуждения приводят к выводу о том, что патриархат является источником истории арийцев:
«Первая великая битва между расовыми ценностями состоялась на греческой земле; исход битвы был решён в пользу нордического характера. С этого момента подход человека к жизни стал определяться дневным светом, самой жизнью. Всё, что мы называем греческой культурой и нашим великим наследием античности, возникло благодаря закону света и неба, духу и природе отца».
Авторитарно-патриархальный сексуальный уклад, возникший в результате революционных процессов позднего матриархата (экономическая независимость семьи вождя от материальных родов, рост обмена товарами между племенами, развитие средств производства и т. д.), превращается в основу авторитарной идеологии, лишая женщин, детей и подростков сексуальной свободы, превращая секс в товар и ставя сексуальные склонности на службу экономическому подчинению. С этого момента сексуальность действительно подвергается искажению; она превращается в нечто дьявольское, демоническое, и поэтому должна быть обуздана. В соответствии с патриархальными требованиями невинная чувственность матриархата приобретает вид похотливой разнузданности сия мрака. Дионисийское начало превращается в «греховное томление», которое в патриархальной культуре воспринимается как нечто хаотичное и «грязное». Сексуальные отношения приобретают искажённый, похотливый характер, и патриархальный человек впервые попадает в оковы идеологии, в которой сексуальное и грязное, сексуальное и вульгарное или демоническое ассоциируются как нераздельные.
Эта оценка, однако, имеет рациональное обоснование. В условиях навязанной целомудренности поведение женщин, под давлением их сексуальных потребностей, утрачивает целомудрие. Вместо естественной оргастической чувственности у мужчин появляется сексуальная грубость, а у женщин – восприятие полового акта как чего-то непристойного. Разумеется, внебрачным связям так и не был положен конец. При смене оценок и упразднении установлений, которые защищали и санкционировали естественную чувственность в матриархальном обществе, она вступает в конфликт с официальной моралью и вынуждена вести скрытное существование. Изменение отношения общества к половым связям также влечёт за собой изменение внутреннего восприятия сексуальности. Конфликт между естественной и «высокой» моралью препятствует реализации способности индивидуума к удовлетворению своих потребностей. Связанное с сексуальностью чувство вины нарушает естественный оргастический процесс сексуального слияния, ставя препятствия на пути сексуальной энергии, которая впоследствии находит иные пути для своего проявления. Неврозы, сексуальные аберрации и антисоциальная сексуальность становятся распространёнными социальными явлениями. Детская и подростковая сексуальность, получавшая положительную оценку в рабочей демократии подлинного матриархата, становится жертвой систематического подавления, которое лишь проявляется в различных формах. Со временем эта искажённая, огрублённая и проституированная сексуальность выступает на защиту идеологии, которой она обязана своим возникновением. Теперь те, кто отрицает существование сексуальности, получают право указывать на неё как на нечто грубое и непристойное. При этом они просто не обращают внимание на тот факт, что эта непристойная сексуальность является не естественной, а всего лишь патриархальной сексуальностью. Эта оценка справедлива не только для вульгарных убеждений, но и для сексологии современного капиталистического патриархата. Таким образом, сексуальность обрекается на полное бесплодие.
В дальнейшем мы увидим, каким образом религиозный мистицизм превращается в организационный центр вышеупомянутых оценок и идеологий. А пока нам необходимо иметь в виду, что религиозный мистицизм вообще отвергает сексуально-энергетический принцип и осуждает сексуальность как греховное явление в жизни человечества, от которого нас может освободить только грядущее. С другой стороны, националистический фашизм относит сладострастие к достоинствам «чуждой расы», низведя её таким образом до низшего уровня. С этого момента умаление достоинства «чуждой расы» становится частью современного патриархального империализма.
В христианской мифологии бог никогда не появляется без своего двойника, дьявола, «бога преисподней», и победа небесного бога над инфернальным богом становится символом возвышения человека. Эта конфронтация изображалась в греческой мифологии в виде борьбы между оргастической биосексуальностью и стремлением к чистоте. Для отвлечённого моралиста и склонного к мистике философа эта конфронтация выглядит как борьба двух сущностей или «человеческих идей», одна из которых изначально считается вульгарной, а другая – «подлинно человеческой» или «сверхчеловеческой». Тем не менее, установив основной источник «борьбы сущностей» и связанных с ними оценок, определив их место в социологической структуре и установив значение сексуальности как исторического фактора, мы сможем оценить по достоинству следующие данные: в процессе развития от матриархального к патриархальному укладу каждое племя изменяет сексуальные отношения среди своих членов, формируя определённую сексуальность в соответствии с новой формой жизни. Такое изменение вызвано тем, что переход власти и материальных ценностей от демократических родов к авторитарной семье вождя осуществляется в основном с помощью подавления сексуальных стремлений народа. Таким образом, сексуальное подавление превращается в существенный фактор разделения общества на классы.
Брак (и связанное с ним законное приданое) становится осью преобразования одной формы уклада в другую [24]. Поскольку свадебная дань, поступающая от родственников жены в семью мужа, укрепляет власть мужчины (особенно власть вождя), тогда у мужчин родов и семей, занимающих высокое иерархическое положение, возникает стремление закрепить брачные узы на постоянной основе. На этом этапе только мужчина заинтересован в браке. Таким образом, простой союз в рамках естественной рабочей демократии, который можно было без труда расторгнуть в любое время, превращается в долговременную моногамную брачную связь в рамках патриархата. Долговременный моногамный брак стал основным институтом патриархального общества и таковым остаётся по сей день. Для защиты таких браков, однако, понадобилось обесценить естественные генитальные стремления, налагая на них всё более жёсткие ограничения. Это относится не только к «низшему» сословию, степень эксплуатации которого постоянно нарастала. В углубляющийся конфликт вынуждены были теперь включиться сословия, которым был неведом раскол между моралью и сексуальностью. Но не следует полагать, что обязательная мораль такого рода оказывала только внешнее воздействие. В полной мере сила её воздействия начинала ощущаться только после закрепления морали, т. е. после превращения её в сексуальный запрет, укоренившийся в психологической структуре. На различных этапах этого процесса доминируют различные аспекты конфликта. Так, на первых этапах преобладает сексуальная потребность, а в дальнейшем начинают доминировать обязательные моральные запреты. В период политических сдвигов во всей социальной структуре конфликт между сексуальностью и обязательной моралью неизбежно достигает высшей точки. Одни рассматривают такое положение как вырождение морали, другие усматривают здесь «сексуальную революцию». Во всяком случае победу естественной сексуальности расценивают как «вырождение культуры». Эта победа воспринимается как «вырождение» лишь потому, что она угрожает существованию обязательной морали. С объективной точки зрения разваливается только система сексуальной диктатуры, т. е. система, призванная сохранять в индивидууме обязательные моральные ценности в интересах авторитарного брака и семьи. У древних греков, чья письменная история начинается только после полного развития патриархата, мы находим следующую структуру сексуальности: главенство мужчин, гетеры для высших сословий и проститутки для средних и низших сословий; при этом жёны влачат рабское существование, выполняя роль только детородных машин. Во времена Платона мужское главенство приобретает исключительно гомосексуальный характер [25].
