Страдание и его роль в культуре - Юрий Миранович Антонян
Поэтому нет ничего удивительного в том, что христианство с его новой этикой любви и прощения тем не менее громогласно объявило и утвердило, что страдание является его ценностью и мировоззренческой установкой. Если ориентироваться на священные тексты, сделано это было уже в самом начале формирования этой религии в других основных значениях: в мученической смерти Христа на кресте и в ужасах Апокалипсиса. На долгие столетия это стало практикой христианства: в исповедании самой веры и отношении к жизни, в религиозных судилищах, религиозных войнах и религиозных казнях, отшельничестве, лишениях и тяжких страданиях религиозных фанатиков, призывах к лишениям и страданиям, даже в церковных благословениях чудовищных войн, юродстве и т. д. Всегда прославлялись и те мученики, которые погибли не потому, что от них требовали отречения от христианства, а безо всякой на то вины.
Древний человек представить себе не мог, что его спаситель, его Мессия не будет встречен в этом мире со всей возможной жестокостью. Поэтому уже в Книге Пророка Исаии мы можем прочитать: «Он истязуем был, но страдал добровольно и не открывал уст Своих» (Ис., 53:7). Поскольку это говорилось в эпоху всеобщей жестокости, то, конечно, и с противниками Мессии и утверждаемым новым порядком следовало обращаться со всей возможной жестокостью, что подтверждают Апокалипсис, книги Еноха (например, «Эфиопский текст»), а позднее большевики и нацисты, все другие тираны, захватившие власть.
К страданию призывали теологи и религиозные философы. Так, М. Экхарт писал: «…воздай себе узел из всяческих страданий твоего Господа и Бога, и пусть он пребудет всегда между грудей твоих… Он не посылает нам ничего такого, чего бы Сам прежде не сделал или не выстрадал. Поэтому мы должны питать большую любовь к страданию, ибо Бог ничего иного и не делал, пока был на земле, лишь страдал!»[51]. Разумеется, это не так, поскольку Иисус еще активно пропагандировал Свое учение, собирал и организовывал единомышленников и т. д. Если бы Он только страдал, никто не увидел бы в Нем своего Бога. Экхарт утверждал обратное только по той причине, что, оставаясь в жестких границах культа страданий, нужно было еще раз затвердить этот культ.
О. Хаксли писал: «Божество бессмертно; ибо там, где есть совершенство и единство, не может быть никакого страдания»[52]. Это совершенно неверно. Страдали античные божества, например греческая Деметра из-за Персефоны, египетская Исида из-за Осириса. Можно возразить, что в те древние годы боги психологически были ближе к людям, как бы находились среди них, что и было причиной наделения божеств чисто человеческими чертами. Другое дело — несравненно более абстрактные Боги-творцы вроде единовластных Яхве или Аллаха. Но и на них мифотворцы спроецировали собственные качества, поэтому Яхве, в частности, был неистов. Христос был само совершенство, но и Он тяжко страдал, видя несовершенство и страдания людей; Он страдал перед казнью и во время ее исполнения. Правда, это были не только страдания. Тот же Христос был более чем неистов в Апокалипсисе.
Вот почему неприемлемо утверждение Хаксли о том, что «там, где есть совершенство и единство, не может быть никакого страдания. Способность к страданию возникает из несовершенства, разобщенности и обособленности от всеобъемлющей совокупности»[53]. Разумеется, это чисто теологическое суждение, не имеющее ничего общего с наукой. Хаксли под всеобъемлющей совокупностью понимает религиозное единство и всеобщую принадлежность к Богу. Но, конечно, чем больше человек нравственно несовершенен, обособлен, отчужден от людей, тем более вероятно, что он совершит преступление, причинив другому (или другим) страдание, а потом сам будет страдать, отбывая наказание за это. Тем не менее он может стать объектом сострадания как всякий терпящий бедствие. В иных (очень многих) случаях страдание одного человека, особенно если оно возникло как конкретное проявление общего бедствия и как следствие преступления, не является его частным делом. Духовные страдания тоже могут стать общественным делом и быть разрешены с помощью духовных пастырей.
В мировой теологии и религиозной философии тема страдания тесно и весьма обоснованно увязана с проблемой зла, при этом многие авторы выделяют ее в качестве самостоятельного объекта рассмотрения. Однако со многими религиозными суждениями о сущности и значении зла трудно согласиться. Так, С. Н. Булгаков писал, что «все сущее происходит из добра, а не из зла, потому и зло не есть вполне зло, но участвует в добре»[54]. Во-первых, неверно, что все сущее происходит из добра; во-вторых, более чем возможно, чтобы зло было вполне злом.
Булгаковская мысль о зле, не новая вообще, разделялась многими русскими религиозными мыслителями.
Н. О. Лосский, например, утверждал, что «в отличие от добра зло никогда не бывает абсолютным: в нем всегда есть какой-либо аспект добра, и в следствиях его также всегда рано или поздно появляется какое-либо добро»[55]. Это написано до того, как были созданы Освенцим и другие лагеря уничтожения, которые стали, так сказать, абсолютными проявлениями зла. Но из мировой истории Лосскому должны были быть известны бесчисленные факты безжалостного уничтожении народов и их культур. В освенцимах нет и ни в коем случае не может быть никаких аспектов добра. Кощунственно утверждать, что после уничтожения ни в чем не повинных людей, человечество как бы одумывалось, и это есть проявление добра как следствия зла. В этом случае зло находит оправдание в себе самом, как бы указывая на полезность творимого им страдания, что абсолютно неприемлемо. К добру нужно приходить иным путем, а не с помощью зла, иначе можно оправдать любое злодеяние, самое кровавое преступление. Нюрнбергские преступники, очевидно, были бы очень рады, если бы мы утверждали, что их деяния привели к тому, что люди одумались, заглянув в бездну человеческих страданий, и поэтому дали клятву не допускать впредь такого.
Вершиной страдания в канонической христианской литературе является Апокалипсис. Эта книга есть сосредоточение безмерных жестокостей и страданий, и не случайно она стала их синонимом. Она вполне встраивается в общую цепь гонений и мучений, которые претерпели первые христиане, а затем в еще больших масштабах и яростью христианская церковь сама прибегала к ним. Поэтому можно рассматривать Апокалипсис и как способ утверждения новой религии, причем весьма радикальный, и как ответ на прежние репрессии, и как
