Зигмунд Кинси - История борделей с древнейших времен
«[Хрисида, служанка Киркеи, Полиэну] —…ты уверен в своей неотразимости и поэтому, загордившись, торгуешь объятиями, а не даришь их. Зачем эти тщательно расчесанные волосы? Зачем лицо покрыто румянами? К чему эта нежная игра глазами, эта искусственная походка и шаги, ровно размеренные? Разве не для того, чтобы выставлять красоту свою на продажу? Взгляни на меня: по птицам я не гадаю, по звездам не читаю; но умею узнавать нрав по обличью, и лишь только увидала тебя на прогулке, так сразу поняла, каков ты. Так вот, если ты продаешь то, что нам требуется, так – ваш товар, наш купец; если же – что более достойно человека – ты делишься бескорыстно, то сделай и нам одолжение. А что касается твоих слов, будто ты раб и человек низкого происхождения, – так этим ты только разжигаешь желание жаждущей. Некоторым женщинам то и подавай что погрязнее: сладострастие в них просыпается только при виде раба или вестового с подобранными полами. Других распаляет вид гладиатора, или покрытого пылью погонщика мулов, или, наконец, актера, выставляющего себя на сцене напоказ. Вот из такого же сорта женщин и моя госпожа: ближе чем на четырнадцать рядов к орхестре не подходит и только среди самых подонков черни отыскивает себе то, что ей по сердцу.
Тут я, захваченный этой ласковой речью, говорю ей:
– Да скажи, пожалуйста, уж не ты ли та самая, что в меня влюбилась?
Служанка рассмеялась над этой неудачной догадкой и ответила:
– Прошу не мнить о себе так высоко: до сих пор я никогда еще не отдавалась рабу; надеюсь, боги и впредь не допустят, чтобы я прибивала на крест свои ласки. Я предоставляю матронам целовать рубцы от плетей; я же хоть и рабыня, а никогда не сижу дальше всаднических мест.
Я не мог не подивиться такому несоответствию страстей и отнес к числу чудес то, что служанка метит высоко, словно матрона, а у матроны вкус низкий, как у служанки».
Говорят, некоторые из них даже ходят в притоны. Великая перемена в Античности: матроны откровенно показывают свою порочность; чем они ближе к консулам или императорам, тем больше их история развлекает летописцев. Не важно, как их зовут, эти распутницы играют жизнью.
Моралисты с ужасом смотрят, как они участвуют в пиршествах, пьют, едят и развратничают, как мужчины. Нет нужды звать шлюх, когда неистовая безнравственность сознания движет благородными римлянками. Некоторые находят удовлетворение, лишь продаваясь в самых многолюдных домах Субуры или Трастевере.
Самая известная – жена императора Клавдия Мессалина. Ее похоть описал Ювенал:
...Эппий, ты изумлен преступлением частного дома?
Ну, так взгляни же на равных богам, послушай, что было
С Клавдием: как он заснет, жена его, предпочитая
Ложу в дворце Палатина простую подстилку, хватала
Пару ночных с капюшоном плащей, и с одной лишь служанкой
Блудная эта Августа бежала от спящего мужа;
Черные волосы скрыв под парик белокурый, стремилась
В теплый она лупанар, увешанный ветхим лохмотьем,
Лезла в каморку пустую свою – и, голая, с грудью
В золоте, всем отдавалась под именем ложным Лициски;
Лоно твое, благородный Британник, она открывала,
Ласки дарила входящим и плату за это просила;
Навзничь лежащую, часто ее колотили мужчины;
Лишь когда сводник девчонок своих отпускал, уходила
Грустно она после всех, запирая пустую каморку:
Все еще зуд в ней пылал и упорное бешенство матки;
Так, утомленная лаской мужчин, уходила несытой,
Гнусная, с темным лицом, закопченным дымом светильни,
Вонь лупанара неся на подушки царского ложа.
А в другой сатире, критикуя нравы римлян, вспоминает, как Мессалина пыталась вступить в брак с неким Силием, оставаясь тем не менее женой Клавдия:
...Сына красивого жалки родители: вечно трепещут,
Зная, как редко живут красота со стыдливостью вместе,
Пусть же семейство ему передаст благолепные нравы
Строгого рода, заветы хранящего древних сабинов;
Пусть благосклонной рукой природа дарит его щедро,
Пусть целомудренно лик его рдеет скромным румянцем, —
Разве что большее дать способна ребенку природа,
Всякого стража сильней и заботливей всякой заботы?
Мужем остаться нельзя: совратитель, в разврате бесстыжий,
Смеет в соблазны вводить и самих родителей даже;
Тверд их расчет на подарки. Тиран в своем замке жестоком
Не оскоплял никогда безобразного юноши, даже
Сам император Нерон не крал кривоногого парня,
Или зобатого, или с горбом и с брюхом раздутым.
Вот упивайся теперь красотою сыновней, – опасность
Больше еще ожидает его: он станет известным
Прелюбодеем, он будет бояться расправы женатых,
В ревности злых, и судьба его будет насчастнее Марса,
В сети попавшего. Эта расправа иной раз бывает
Боле жестокой, чем то допускают любые законы:
Тот убивает мечом, а этот плетьми засекает
В кровь: любодеям иным и ерша через зад загоняют.
Эндимион твой, конечно, сначала любовником будет
Мужней жены, а потом, лишь Сервилия даст ему денег,
Живо сойдется с такой, кого вовсе не любит, и снимет
Он все уборы ее: разве женщина знает отказы,
Тая от похоти? Будь то Оппия, будь то Катулла, —
Все эти бабьи повадки зависят от похоти женской.
«Чистому чем же вредит красота?» – Ну а пользу принес ли
Строгий зарок на любовь Ипполиту и Беллерофонту?
Вспыхнула Федра, когда с презрением ей отказали.
И Сфенебея не меньше ее запылала, – и обе
В дикую ярость пришли. Ибо больше всего свирепеет
Женщина, ежели стыд возбудит в ней ненависть. Что же
Ты посоветовать мог тому, кого хочет супруга
Цезаря взять в мужья? Он всех лучше, всех он красивей,
Родом патриций, – и вот влечется несчастный на гибель
Ради очей Мессалины: она уж сидит в покрывале,
Будто невеста: в саду у всех на глазах постилают
Ложе тирийским бельем, по обряду в приданое будет
Выдан мильон, и придут и жрец, и свидетели брака…
Думаешь, это секрет и доверено это немногим?
Хочет она по закону венчаться. Ну, что же тут делать?
В повиновенье откажешь – придется погибнуть до ночи;
На преступленье пойдешь – ты получишь отсрочку, покуда
Дело известное всем до ушей не достигнет владыки;
Он о позоре своем домашнем узнает последним.
Ну а тем временем ты подчиняйся, раз столько стоят
Несколько дней. Что бы ты ни считал легчайшим и лучшим, —
Нужно подставить под меч свою белую нежную шею.
Веком ранее Лесбия, дочь консула, любовница поэта Катулла, имела не менее трехсот любовников, среди которых, как считается, был и ее брат. Эксгибиционистка, она задавала тон, как это рассказывает латинский историк Суэтон: «Лесбия, ты получаешь наслаждение, твои двери всегда открыты, ты не скрываешь свои измены. Зритель получает больше удовольствия, чем любовник. Наслаждение тебе менее приятно, когда оно скрыто. Но куртизанка должна отдалять свидетелей занавесом или засовом: в лупанариях есть маленькая щель. Научись стыдливости у Хионы или Ио».
Чуть вежливей Цицерон, но и он недоволен поведением этой женщины: «Она свободно ужинает с мужчинами, никем ей не приходящимися, ведя себя таким образом в Риме, в городских садах, среди наплыва известных людей в Байи; не только ее поведение, но и ее наряды и ее сопровождение, не только ее вызывающие взгляды, вольность ее высказываний, но и ее объятия, поцелуи, купания, прогулки на лодке, ужины изобличают в ней женщину обходительную, но также фривольную, вызывающую и соблазнительную».
Но все это клевета: Мессалина была политиком, жестоким в своей целеустремленности и не считающимся с чужими жизнями, но она не была развратницей. Лесбия, хоть и вела свободную жизнь, которая для дочери римского патриция считалась немыслимой, все же, по-видимому, никогда не спала со своим братом.
Мессалина для Ювенала – политический противник, опасный враг римских добродетелей, и он идет на все, чтобы опорочить ее. Отношение Катулла к Лесбии сложнее.
Та, что вдохновляла Катулла
Настоящее имя Лесбии – Клодия Пульхра. Она происходила из древнего и благородного римского рода. Ее старшая сестра была супругой потомка царей и консула; ее младшая сестра была выдана замуж за знаменитого Лукулла, который прославился не только пирами, но и военными победами над Митридатом. Старший из ее братьев был консулом, второй – жрецом, а третий, Публий Клодий, принимал участие в политической борьбе на стороне Цезаря. Именно этого Клодия и приписывают Клодии в качестве любовника.
Клодия получила прекрасное образование и была выдана замуж за своего двоюродного брата Цецилия Метелла, деверя Помпея. Когда Клодия встретила Катулла, ей было тридцать, а ему двадцать, но он успел уже побывать по меньшей мере в одной любовной интрижке. Его пассией была некая Амеана, но бедный поэт не смог удовлетворить ее финансовый голод, и девушка ушла к другому, прихватив с собой стихи Катулла.
