Орнамент массы. Веймарские эссе - Зигфрид Кракауэр
В свете вышесказанного куда более существенным представляется раскрытие не исторических коллизий, а душевного состояния, в каком пребывают люди. Изгнанность из сферы религиозного, ужасающее отчуждение, воцарившееся меж духом и абсолютом, – вот что, в сущности, заставляет их страдать. Вера и чуть ли не сама способность веровать утрачена, а религиозные истины сделались бесцветными мыслями, на какие люди в лучшем случае еще способны. Причем зачастую они уже не воспринимают естественно-научное созерцание мира как единственно возможное. И ведь люди ясно сознают, что некоторые мыслительные противоречия, обусловленные рациональной ментальностью, разрешаются лишь через приобщение сознания к религиозному, что не закрепленная в абсолюте душа не имеет опоры, и после долгих мытарств так или иначе подходят к точке, откуда путь ведет в область религиозного. Однако ворота, в которые так не терпится войти, остаются закрыты, и тогда, на самом пороге, неспособность уверовать оборачивается мукой.
К сказанному следует добавить проклятие разобщенности, над этими людьми тяготеющее. Они более не подвластны традиции и с самого начала видят в сообществе не реальность, а лишь понятие, они пребывают за пределами формы и закона, худо-бедно утверждаясь подобно отколотым частицам в истекающем потоке времени. Связанные по рукам и ногам путами экономических отношений, они вольно и изолированно живут в духовном мире, где правит принцип невмешательства, где всякое значимое соглашение надындивидуального характера давно разорвано, и именно по этой причине «я» способно (если такое вообще возможно) перебросить мостик к «ты» исключительно по собственной инициативе, сохраняя за собой право обратного хода.
Отсутствие связи с абсолютом и разобщенность находят выражение в доведенном до крайности релятивизме. Поскольку люди лишены опоры и поддержки, их дух скитается без руля и ветрил, всюду как дома и всюду чужой. Поодиночке продираются они через бесконечное разнообразие духовных феноменов, через океан истории и душевных явлений, через мир религиозной жизни, ни перед чем уже не останавливаясь, равно далеко и близко от всякой данности. Равно близко – поскольку им ничего не стоит погрузиться в любую сущность, их дух уже не скован верой, и та в свою очередь более не препятствует усвоению самых разных явлений любыми способами. Равно далеко – поскольку опыт познания никогда не является для них окончательным, иными словами, они никогда не проникали в какую-либо сущность так глубоко, чтобы, погрузившись в ее пучину, не иметь сил вновь выбраться на поверхность. Беспрестанные блуждания лишь свидетельствуют, что они непомерно далеки от абсолюта и что рассеялись чары, призванные оградить их «я» от смятения и прояснить суть вещей.
Типичным выражением этого духовного состояния является философия Георга Зиммеля[53], которому, по его собственному разумению, в конечном итоге удалось одержать победу над релятивизмом (или, по меньшей мере, четко обозначить его проблематику), сводя «жизнь» к последней абсолютности, жизнь, извергающую из своего лона идеи и формы, какие на некоторое время ее же себе подчиняют, но потом снова оказываются ею поглощены. Правда, это учение признавало трансцендентные нормы и ценности, так сказать, лишь на время и, возводя до абсолюта ценностно индифферентные потоки и течения, равно как и самый процесс жизни, разрушало абсолютность. Учение явилось актом отчаяния релятивизма, который в поисках крепких основ в конечном итоге столкнулся с жизнью, лишенной корней и устоев, и таким образом опять возвратился к себе – или же не возвратился…
Horror vacui – боязнь пустоты – повелевает этими людьми. Легко представить себе, в какие сферы простирается их тоска. Всё, что их составляет и окружает, настойчиво требует возрождения религиозного бытия, а одновременно – приобщения к существующему по установленной форме сообществу, которое урежет свободу стихийного перемещения. Они – сознательно или бессознательно – стремятся реконструировать разрушенный мир, наделяя его якобы высоким смыслом, упразднить его нездоровую индивидуальность и создать порядок, какой стоял бы над ними и к какому они могли бы приобщиться. Впрочем, их жажда вновь обрести «царство небесное» отнюдь не всегда согласуется с другим устремлением, цель которого – формирование религиозных образов, а также сообщества, заключенного по наущению свыше в рамки религиозных форм. Многообразие избираемых ныне способов свидетельствует о глубоких различиях в душевных запросах людей.
Иные пути, ведущие к новому местообитанию души, всё же надо рассмотреть подробнее. Тут не обойти стороной антропософское учение, ибо к нему тяготеет телом и душой весьма многочисленная группа верующих. Вокруг Штайнера[54] собралась внушительная свита, и во многом это объясняется следующим: осознавая шаткость нашего духовного положения, Штайнер предлагает якобы научно доказуемый метод, позволяющий обнаружить сверхчувственные реальности и раскрыть предназначение человека, а при этом создающий обманчивое впечатление, будто он надежно связан с абсолютом. Разве не соблазнительно ступить на этот мнимый мост, наведенный меж наукой и религией, и, не поступаясь интеллектом, уверовать и даже пережить то или иное чудо? Подъем движения обусловлен еще и тем, что с социологической точки зрения Штайнерова паства по основным параметрам являет собой модель церкви, она окружает благотворной заботой каждого неприкаянного и внушает ему чувство защищенности. Вполне естественно, что многие становятся жертвами этого соблазна, который на самом-то деле в силу целого ряда веских причин для человека мыслящего есть не соблазн, а карикатура на реальную приобщенность к абсолюту.
Объявлять другие пути ошибочными по меньшей мере неоправданно. Вот, к примеру, вынырнули невесть откуда мессианские духи бури и натиска, на сей раз коммунистической окраски, они живут апокалиптическими представлениями и с нетерпением ожидают мессию, который обожествит мир. Против козней бессодержательного только-сущего они выдвигают лучезарные видения, в коих исполняются надежды и преодолевается недужный образ жизни. Беспощадное время порождает желанные хилиастические натуры, и те in tempo furioso[55] вырываются из вакуума, дабы штурмом занять определенные конечные позиции в религиозной сфере; они грезят об утопическом обществе и сметают на своем пути всё, что соотносимо с формой и законом, как временный феномен низшего порядка.
