Хосе Портильо - Пирамида Кецалькоатля
От места к месту и от грусти к грусти добрался он до берега морского, туда, где в море Коацакоалькос — река широкая — впадает. Дальше устья не захотел идти.
— Мой берег — здесь. Там, далеко — восток и отчий дом; туда иду, туда я возвращаюсь.
То было время зимнее, сверлящий ветер с севера нес стужу, холодом стегал. Он с юношами плот из стволов древесных долго мастерил. Хотел, чтобы стволы чешуйчатыми были, на змей похожими. И плот резной, змеиный сделан был.
В ночь перед отплытием поднялся ураган: свирепо ветер выл и гнал песок по берегу. Кецалькоатль чувствовал смертельную усталость. Наземь пал ничком, раскинул руки и землю целовал, кусал в отчаянье, а слезы мутные лились из тусклых глаз. Наверное, в последний раз он плакал здесь.
— Моя земля, земля чужая! Я на твоем краю, на берегу твоем последнем. И жизни собственной я тоже на краю, как раньше и как вечно! Время и звезды! Я уйду, как Се-Акатль. Он — в огне, а я — с водой. Вода и пламень! Я сейчас, закрыв глаза полуслепые, все вижу позади, но впереди не в состоянье ничего увидеть. О мир мой возмутившийся! О сын мой затерявшийся! И дочь моя пропавшая! И Тула, моя Тула, гибнущая в мраке. Скоро и я погибну. Я, утративший себя! Кецалькоатль, потерявший свое «я»!
Всё, всё бунтует, перевертывается вкруг себя, вокруг друг друга и вокруг меня. Мой мир бунтует, и творения мои уходят от меня. Круг замыкается. Все норовят сгубить друг друга. Время губит землю! Камень раскалывает пустоту, но корень точит камень, а зверь обгладывает корень, и зверя убивает человек, а человека — Бог! Бог. Где же Бог? Кто Он? И почему молчит? Кто Тот, что там, над Омейоканом двуединым? Выше всего и всех возможностей? Кто Он — спокойный и недвижный? Бог! Я пред Тобой сейчас, пока я есть, пока я еще что-то, таков пока, каков я есть. А что потом? А завтра что?
Безмолвие легло на побережье, ветра свист утих. Встал на ноги Кецалькоатль и, повернувшись к юношам, вскричал:
— Се-Акатль Кецалькоатль, Первый Стебель, Змей Пернатый! Это я, еще я существую! Слушайте! Теперь я будущее вижу! Близок отход мой, я уйду и скоро буду там, где мой отец. Уйду один. И мой уход не потревожит никого. Внимайте, слушайте! Оповестите всех и вся, что возвращение мое жизнь здешнюю изменит, растревожит!
Вернусь я! Возвращусь! Люблю я земли здешние — мои, чужие. В них я прожил пятьдесят два года, здесь я грешил и покаянья приносил. Я возвращусь! Придут мои собратья! Слушайте! Внимайте! Боги обратятся в дьяволов! Цари — в вассалов, а рабы — в ничто! Все боги ваши рухнули! Напрасно чтите их. Поймут все это почитатели Тескатлипоки. Я вижу, вижу я сейчас все то, что они увидят в будущем! Внимайте, слушайте, и то услышите, что видеть они будут, что будут говорить жрецы Тескатлипоки!
Свершилось предсказание… Они идут. Весь мир, все люди содрогнутся в ужасе: метаться станут в страхе диком. Словно землетрясенье горы заколышет, закорчится и задрожит земля, и пред глазами затанцуют, закружатся предметы все. Настанет царство мракобесия. Охватит всех отчаянье. И люди будут собираться вместе, чтоб плакать, плакать, плакать. И кругом голова пойдет у всех. Приветствовать друг друга будут слезно и со слезами расставаться, все станут утешения искать взаимного и убаюкивать младенцев, приговаривая: «Горе, горести идут к нам, дети! Сможете ли вы перенести все то, что надвигается на нас», — отцы им скажут. Матери им скажут тоже: «Дети, сможете ли вы перенести весь этот ужас, беды страшные, что ждут нас впереди?»
Вот что нас ожидает в будущем. Кто примет на себя удар? О, раньше я могучим был! Но смертная тоска сжимает сердце, жжет оно, как будто жгучим перцем начинили.
Они идут. Они пришли. Пришли большой толпой, вздымая тучи пыли. С палками железными, огонь плюющими, с ножами длинными, как волны моря; в мантиях железных, звякающих, как колокольцы. В шлемах железных. Руки и ноги тоже в железе кованом. И кажутся они железными людьми под солнцем. Воинство, металлом скрытое. Псы страшные несутся вместе с ними иль впереди них, служат им и с ними отдыхают, везут их на себе. Псы исполинские с висячими ушами, с огромным языком, с горящими глазами, с толстым или поджарым животом. Как дьяволы свирепые, храпящие, мотающие странными хвостами, пестрые, как ягуары.
Люди, скрывающие тело в платье из железа, лишь только лица открывают взорам — белые, как известью измазанные лица. Волосы черные, но чаще рыжие. И бороды у них большие, рыжие. То дети солнца, бородатые, пришедшие с востока. Здесь пришлые на этих землях господами станут. Люди белые, эпоха новая… Готовьтесь к их приходу!
С неба сходит Близнец-брат светлый, мальчик белый, и дерево святое белое опустится с небес. Пришельцев вопли вы услышите вдали, они вам возвестят о их приходе. А с их приходом ночь для вас наступит!
Все приберут к рукам — и лес, и камень. Белые стервятники земли. И вылетит гремящий пламень из рук предлинных, но до времени они припрячут яд и петли, чтобы потом своих отцов травить и вешать. Встречайте же гостей рыжебородых, отмеченных печатью Божьей. Жертв и даров они идут просить у вас. Земля воспламенится! И в небо полетит огонь и клочья дыма белого. Подходит время страшное. Рабами сделаются люди и слова, леса и камни — все рабами станут, когда они придут сюда. Увидите со временем все сами. Мир переполнится печалью. Крылья забьются, вздрогнет сердцевина края здешнего с их появлением страшным.
Слуги и рабы их вознесут превыше всех домашних кровель. Лошади[34] уже их тащат на хребте, а колокольцы звякают, звенят на лошадиных шеях, звякают, позвякивают колокольцы в ржании вспотевших лошадей, а с лошадей пот наземь льет и хлопья пены в стороны летят, подобно хлопьям мыльной пены. А на бегу они ногами бьют, стучат, как будто камень дробят. Небо и земли дрожат, когда бегут они, и рушатся дороги.
Мир перевернулся. Гром грянул, молнии сверкают, дым стелется в низинах, дым расползается повсюду, дым обращает ясный день во тьму, дым плотно землю пеленает и нависает над страной: мутится разум от дымящей серы. Грустная звезда льет свет во мраке ночи. Ужас и страх безмолвием наполнили дома. Лишь тихий, душу леденящий вой трубы несется из домов, где кто-то еще жив. Жизнь словно замерла…
Бросайте всё! Будь проклят этот мир! Что делать нам, Тольтеки? Мы скоро встретим смерть! Чего вы ждете здесь? Не будет больше Тулы. Сгинула она. Идите. Время истекло. Вот что нас ждет. Вот что грядет. Они придут. Потом наступит время новое. Но дальше — ничего не слышу я и ничего не вижу…
Сказал Кецалькоатль так и замолчал до следующего дня.
НА БЕРЕГУ ПОКОЯ
День новый народился мрачным. Туча черная, тяжелая застряла крепко-накрепко между землей и низким небом. Волны хлесткие стегали берег — пена легкая с песком взбивалась, дыбилась и растекалась. Ветер буйный бороду Кецалькоатля белую взлохматил, когда старик поднялся на ноги и юношей-кокомов разбудил:
— Осталось Дерево мое поставить мне на плот змеиный. Мне помогите Дерево соорудить.
Они все сделали, как он велел, и крест на плот поставили. Он мантию свою на крест набросил, — парусом затрепетала мантия под ветром. Море снова его нагим оставило, как много лет тому назад. Его сухое тело в брызгах пены казалось чешуей покрытым. Он сказал:
— Года и луны, дни, ночи и ветра приходят и уходят. Кровь тоже устремляется на берег своего покоя, как устремляется она к могуществу и к трону. Был у меня и трон, и власть была. И долго кровь моя бурлила Ныне она покоя хочет. День мой и час пришли. Иду я в бурю, иду я в море. Я ухожу. Иду я к месту своего покоя. Я на своем последнем берегу.
Торжественно взметнули юноши его одежды в воздух; подхваченные ветром, они взвились, как бабочки иль как цветы. Упали юноши к ногам Кецалькоатля, он нагнулся, дотронулся до них дрожащею худой рукою.
Три раза сталкивали в море плот[35], и все три раза плот им море возвращало. В четвертый раз их попросил его к кресту веревкой привязать. Тогда огромная волна плот унесла с Кецалькоатлем, который наконец отправился к своей неведомой отчизне.
ЭПИЛОГ
Услышав о прибытии каравелл Кортеса, властитель всех ацтеков царь Моктесума[36] молвил: «Наш господин Кецалькоатль прибыл, он возвратился к нам, пришел, чтоб снова в землях наших воцариться».
Встретившись с Кортесом, конкистадору так сказал злосчастный Моктесума: «О господин наш, после мук и страшных испытаний ты смог вернуться в Мексику, в наш общий дом. Садись же на свою любимую циновку, на этот трон, что я храню здесь для тебя. Уже давно ушли твои вассалы и цари: Искоатль, Первый Моктесума, Ацаякатль, Тисок, Ауицотль, которые свое положенное время тоже хранили трон твой. Правили они в этом городе, здесь, в Мехико, под покровительством которого живет отныне твой народ. О, если бы усопшие могли однажды посетить живых! О, как желал бы я, чтоб мои предки тоже смогли увидеть чудо дивное, что предо мной предстало ныне: я вижу пред собою всех пережившего властителя и господина нашего Кецалькоатля. Я не сплю, я вижу наяву твое лицо».
