Андрей Буровский - Величие и проклятие Петербурга
Петербург строился и формировался добрые двести лет. Три плана застройки города аккуратно сменяли друг друга[44]. Поразительное дело, но стоило только закончиться строительству города — тут и настал всему петербургскому периоду нашей истории конец... Ну как тут не проникнуться мистическими настроениями!
В каждом городе присутствуют здания разных эпох. В любом городе можно попытаться представить, как он выглядел в ту или иную эпоху. Можно, мысленно вычленив сооружения «нужного» периода, мысленно достроив имеющиеся — снесенными, попытаться представить, как выглядела, скажем, Красная площадь в эпоху Ивана Грозного. Или Крещатик — в эпоху наполеоновских войн. Можно даже построить макет города, каким он был в соответствующую эпоху.
Но Петербург и сейчас выглядит так, как выглядел в петербургский период. Не нужно ничего мысленно сносить или достраивать. Нет смысла строить модели и макеты. Стоя возле бронзовых львов на набережной, около Дворцового моста, мы видим, по сути, то же самое, что видел еще А.С. Пушкин. Конечно, тогда не было телеграфных столбов и трамвайных проводов... Но, во-первых, были коновязи. Во-вторых, над Невой даже эти незначительные детали не очень заметны. И уж тем более не изменилась набережная, на парапет которой Александр Сергеевич, если верить его собственному рисунку, в свое время опирался попой.
Точно так же улица профессора Попова или набережная Каменного острова и сейчас таковы же, какими видели их тот же Попов, Тимирязев, Вернадский, Бутлеров... Здания университета таковы, что очень легко представить себе — вот сейчас из-за угла вынырнет Менделеев...
За восемьдесят лет, с 1760 по 1840-й, центр Петербурга застроен так последовательно, красиво, так удобно, что время почти не внесло изменений в архитектурный ландшафт его центра. Петербург обречен быть символом той эпохи, на протяжении которой он был столицей Российской империи, и в первую очередь — этих восьмидесяти лет.
Петербургский период русской историиЛюдям свойственно идеализировать прошедшее. Для С. Говорухина «Россия, которую мы потеряли», — это, конечно, в первую очередь Россия петербургского периода. Убирать из книг и учебников шизофренические бредни коммунистов о старой России, восстанавливать правду о своей Родине — благородное дело. Но идеализировать ли любой период жизни страны? Стоит ли считать его потерянным раем?
Петербургская эпоха нашей истории была и неоднородной, и непростой. Не так уж много общего между московитами начала XVIII века, ряжеными в европейские мундиры, и их собственными внуками, пресловутым «третьим непоротым поколением» русских дворян. Еще меньше общего между дворянами XVIII — начала XIX века и образованными разночинцами начала XX столетия, — а ведь эпоха-то одна.
Если мы о неоднородности — кем приходятся друг другу крещеный еврей родом из Орши и татарин, окончивший в Казани русскую гимназию? А ведь и тот и другой назовут себя русскими и без особенных проблем поселятся в Петербурге. Они даже смогут стать соседями и (чем черт не шутит?) подружиться (а дочка татарина выйдет замуж за сына еврея, и они обвенчаются в храме Спаса-на-Крови). А ведь таких историй очень много.
Считать ли петербургский период сплошь великим и славным, добрым и замечательным? Для всех дворян и разночинцев, мужиков и купцов, татар и евреев? Эпоха была громадная по продолжительности и по значимости — уже поэтому вместилось в нее очень уж многое.
Это была великая эпоха побед над Фридрихом и Наполеоном, эпоха взлета национальных чувств 1812 г. — но и позорного проигрыша Крымской войны, которую надо было еще ухитриться проиграть. Эпоха благородства, рыцарского отношения к угнетенным и обиженным, когда «В России у нас взбунтовалася знать// В сапожники, что ль, захотела», — и эпоха массового доносничества; времена Фаддея Булгарина и Греча. Эпоха культурного расцвета, когда просто называть имена великих людей можно часами; когда, описывая достижения русского гения, не знаешь, о чем и заговорить — о поэзии ли, о химии, или о путешествиях в Центральную Азию? И одновременно — эпоха, на протяжении которой изрядную часть народа искусственно держали в рабстве и сказочном невежестве и мордовали как хотели.
В эту эпоху в России создавались культурные инновации, способные разрешать общеевропейские проблемы, открыта Периодическая система, создано почвоведение и биогеохимия... нет, не буду перечислять, слишком много всего было за эти полтора столетия. Перечислять нету смысла, да и долго.
Но все те же полтора столетия петербуржского периода накапливались, не разрешаясь, проклятые «вопросы» — национальный, еврейский, польский, рабочий, земельный... Накопились — и взорвали наконец Российскую империю. Да так взорвали, что едва и Европу не смело тем же взрывом.
Что ж! Эпоха русской модернизации была именно такой. Правительство, которое и во времена А.С. Пушкина было «единственным европейцем», стремилось освоить европейскую премудрость. Петербург был основан как город, через который должна пойти «цивилизация» из Европы. Может быть, возможен был другой вариант модернизации? Путем не заимствования, а саморазвития? Без дурного самооплевывания, без маниакального обезьянничания с Запада, без шизофренического разделения нации на «интеллигенцию» и «народ»?
Об этом спорят историки не первое десятилетие. Но было только то, что было. Период русской модернизации реализовался именно так, и Петербург — воплощение его. Время стерло грязь и безобразие. Время заставляет забыть бытовой, мелкий эпизод городской жизни, описанный А.Н. Некрасовым: «Здесь били женщину кнутом...», — и множество аналогичных эпизодов, на которые не нашлось своих Некрасовых. Канула в Лету мелочная регламентация быта, зависимость от воли (часто — блажи) начальства, по сути дела, всех; неравноправие, осознание которого стало национальной чертой, вплоть до того, что «на пирах у них гостям //Носили блюда по чинам». И стал Санкт-Петербург воплощением исключительно достижений и заслуг периода.
Слияние разных понятийВ сознании (и подсознании) людей оказались слишком прочно спаяны три весьма разных явления:
1. Петербург как знамя исторического периода (город отождествляется с эпохой).
2. Петербург как знамя культуры петербургского периода русской истории (город отождествляется с развитием культурного типа).
3. Петербург как реально существующий город — однажды возникшее и существующее до сих пор, застроенное домами и населенное пространство.
Эти явления почти не различала русская эмиграция. Г.Иванов — едва ли не единственный человек этого круга, который любил Петербург до Катаклизма. Но и для весьма равнодушного к этому городу Ф.В. Ходасевича; и для легкомысленной по молодости лет И. Одоевцевой; и для А.И. Куприна, чьей деятельной натуре ближе была теплая, динамичная Южная Россия; и для космополита А. Вертинского — стоит им оказаться вне России, олицетворять ее начинает именно Петербург. Столица? Ну а для многих ли в современной России, окажись мы навсегда в Китае или в Австралии, символом России станет Москва?
Явления «слепились» так плотно, что последнее время в «интеллектуальных» кругах принято скорбеть о «конце Петербурга», понимаемом именно как конец петербургского периода русской истории[45].
Но, впрочем, даже эти рассуждения имеют косвенное отношение к городу Санкт-Петербургу. Исторический период канул в Лету — но город-то остался на месте и даже пострадал не очень сильно. И продолжает играть в Российской истории свою великую и загадочную роль.
Глава 4
ГОРОД-ВЫЗОВ, ИЛИ ТО, ЧТО САМО ПОЛУЧИЛОСЬ
Неясен путь морской ладьи,
Где можно приказать
Гребцам на веслах стать людьми,
Но весел не бросать.
И. Губерман
На протяжении веков и тысячелетий не переводились цари и чиновники, свято убежденные: они могут предусмотреть все последствия собственных поступков и решений! Порой цари даже вполне серьезно требовали от чиновников, чтобы они предусматривали абсолютно все последствия того, что они делают. А чиновники так же искренне, с таким же патриархальным невежеством считали — если что-то и происходит независимо от них и без их разрешения — они виноваты в чудовищном преступлении.
Ахти им! Цари, придворные, чиновники — они знать не знали и ведать не ведали о последних данных науки. Современная наука волей-неволей занимается более сложными сущностями, чем в классическую эпоху, во времена Дарвина и Пастера. Работа с такими явлениями, как биосфера Земного шара или биоценозы целого материка, заставили развивать такое направление, как теория сложных систем. Если выразить как можно короче главное в этой теории устами лидеров направления И. Стэнгерс и И. Пригожина[46], получится нечто подобное: «Если можно внести изменения в один из элементов системы, а потом можно предсказать изменения, произошедшие во всей системе, то эта система недостаточно сложная». Говоря еще проще: достаточно большая и сложная система непредсказуема по определению.