Анатолий Иванов - ЦИВИЛИЗАЦИЯ МАДОННЫ
Симфония эта была нарушена не столько французской революцией и наполеоновскими войнами, сколько Крымской войной. «Европа» поддержала Турцию против России. Самую гнусную роль в этом деле сыграла Англия, но антиевропейские чувства в России почему-то приняли резко антикатолическую направленность.
Особенно усердствовал в этом Достоевский, который и сам, и устами героев своих романов неустанно доказывал, что католицизм это «не христианская» вера, что Рим поддался на третье искушение Диавола и т. п. Достоевский шел в данном случае по дорожке, проторенной Хомяковым, а тот, как известно, понося католицизм, льстил себя безумной надеждой обратить в православие англикан…
Когда страсти, возбужденные Крымской войной, поутихли, стали раздаваться более трезвые голоса. К. Леонтьев открыто провозгласил «твердый католицизм очень полезным не только для всей Европы, но и для России». «Нравится нам католицизм или нет, но не признавать его истинно великой религией было бы большой и тенденциозной натяжкой», — писал он. Будучи идейным антиподом В. Соловьева, человека «непонятных кровей» и потому начисто лишенного национального сознания, К. Леонтьев тем не менее отдавал ему должное: «Учение В. Соловьева, впервые в России осмелившегося хвалить Рим, есть прекрасный противовес морально-протестантским симпатиям славянофилов».
Интересны в этом плане и признания М. О. Меньшикова: «Чем более я знакомился с причинами раскола в христианстве, тем ничтожнее они мне казались. Еще до разделения церквей папа римский признавался первым среди патриархов, и я считал огромным несчастьем для Востока, что греки подняли бунт против этого первенства. Напротив, в интересах Вселенской Церкви следовало укреплять это первенство и доводить его до главенства, до наместничества Христа на земле. Основную мысль папства я считаю до сих пор глубоко верной, только, к сожалению, плохо осуществленной…. Существуй в XIII веке одно неделимое христианство, может быть, Россия отстояла бы себя от монгольского ига и, может быть, через два столетия Византия не была бы взята турками».
Но в истории, как известно, нет сослагательного наклонения. Христианство раскололось, потому что оно не могло не расколоться, и зря М. О. Меньшиков возлагал надежды на церковные соборы, которые, по его мнению, могли бы вновь объединить христианство. Преодоление противоречий на христианском уровне невозможно, оно возможно только на сверх-христианском уровне. Речь идет именно об этом, а вовсе не о каких-то «униях» или «экуменизмах».
Подозрительная София
И поднялся на этот уровень, как ни странно, Владимир Соловьев. О его антинациональных взглядах и смешанном происхождении уже говорилось, но даже в не подлежащей очищению смеси можно иногда найти крупицы золота. У В. Соловьева такими крупицами были его поэтические прозрения.
А. Блок писал: «Есть Вл. Соловьев и его стихи — единственное в своем роде откровение, а есть «Собр. сочин. В. С. Соловьева» — скука и проза». Андрей Белый в данном случае с ним соглашался: «А.А. Блок по времени первый из русских приподнял задания лирики Вл. Соловьева, осознавая огромности ее философского смысла… пусть впоследствии говорили: здесь — крах чаяний Вл. Соловьева и болезненно эротический корень их (таковы были мнения религиозных философов С. Н. Булгакова, кн. Е. Н. Трубецкого, Г. А. Рачинского и других)».
И действительно: поэзия В. Соловьева это ускакавший далеко вперед авангард, а его философия — это обоз, который еле тащится где-то позади, сгибаясь под тяжеленным грузом христианской догматики.
У побережья Кипра, там, где некогда родилась Афродита и где в ее честь совершались богослужения в Амафунте, воспетые в знаменитом стихотворении Шиллера «Боги Греции», В. Соловьева посетило видение, которое подсказали ему пророческие строки:
Знайте же: вечная женственность нынеВ теле нетленном на землю идет.В свете немеркнущем новой богиниНебо слилося с пучиною вод.
Ныне Амафунт (соврем. Фамагуста) находится в той части Кипра, которая оккупирована турками. Некогда христиане устраивали крестовые походы для освобождения Гроба Господня. А кто теперь освободит от мусульман священные центры на Кипре?
«Новая богиня» В. Соловьева на самом деле, конечно, никакая не «новая»: речь идет лишь о новом проявлении вечного начала. В. Соловьеву было всего девять лет, когда это начало впервые открылось ему во время богослужения в церкви в праздник Вознесения, о чем он рассказал в своей поэме «Три свидания». А. Ф. Лосев находит в этих стихах «намек на душу мира, вечную женственность, Премудрость Божию, космическую Софию». Второе свидание произошло в Британском музее в 1875 году, когда некий голос велел ему отправиться в Египет. Почему именно в Египет, понятно, если вспомнить, что Деву Марию называют «христианской заместительницей Исиды» (С. А. Токарев). И там же в Египте произошло в 1968 году в Зейтуне явление Богоматери. В описании третьего свидания В. Соловьева, по Лосеву, содержится «уже вполне отчетливое космическое представление о Софии, обнимающей собою весь мир с первого момента его появления».
Но в философии В. Соловьева отчетливого представления о Софии и «монаде» А. Ф. Лосев не находит. У Соловьева получается, что «чистая идея тоже содержит в себе какую-то чистую материю и в совокупности с этой материей является Софией. Но что это за материя в чистой идее, об этом можно только догадываться», — иронически добавляет Лосев. Неясным остается для него также отличие Духа Святого от Софии и от Христа в толковании Соловьева. Соловьевскую концепцию Софии Лосев считает противоречивой, поскольку София у Соловьева, с одной стороны, является «телом Божьим», неразрывно связанным с самим Богом, а с другой стороны, утверждается, что «тело Христово» есть София, и получается, что и София есть не просто божество, но включает в себя и тварный момент, подобно самому Христу. Утверждается также, что Христос как цельный божественный организм есть и Логос, и София.
«София, по Вл. Соловьеву, вообще говоря, как раз и есть материализация идеального», — продолжает Лосев. — «Сущность софийного идеализма Вл. Соловьева заключается в учении, которое проповедует не абстрактно-гипостазированную идею, но духовно и материально насыщенную идею, заостренную в виде страстно ощущаемой заданности». «София — это та сторона глубин действительности, которая, оставаясь идеальным бытием, максимально стремится к реальному и материальному. Когда Вл. Соловьев учит о Софии, то она становится идеальным первообразом многообразия и полноты материального мира, которые хотя пока и не являются чувственными, но уже и не просто идеальны в абстрактном смысле слова. Эта картина всей бесконечной действительности, которая сама еще не стала чувственной и исторической действительностью, но уже является ее прообразом; или, как мы сказали, ее заданностью, замыслом, законом и методом ее бесконечных осуществлений». Трактовку Софии у В. Соловьева Лосев считал «сниженной».
Если перевести все сказанное с философской фени на нормальный человеческий язык, мы поймем, что В. Соловьев в своем учении о Софии, вопреки собственным монотеистическим установкам, пришел к тем же выводам, какие сегодня пропагандирует Пьер Шассар: разнообразие заложено в самой основе мироздания. «Нигде, кроме как в нестойких порождениях воспаленного воображения или фантазирующей мысли, мы не найдем ни Единства, ни Одного, ни Целого. Всегда и везде, на земле и на небе, есть только многообразие и разнообразие. В начале или в безначалии того, на чем всё основано, уже неизбежно было многообразие и разнообразие».
Однако суть этой Потенции разнообразия вовсе не та, какой полагали ее В. Соловьев и иже с ним. «София» означает «мудрость», а, как уже говорилось, нет никакого мирового разумного начала, ни мужского, ни женского пола. Разнообразие включает в себя и всяческое безобразие. Согласно одной из гностических теорий, София родила злое и уродливое существо Ялдабаота, которое и есть библейский Ягве. Понятно, что разумное, тем более божественно-разумное начало ничего породить не могло.
Православные фанатики нутром чувствовали, что «соловьевство» есть ересь, равно как и софийное учение вообще, потому что оно «ниспровергает все христианство». Софианство было для христиан мучительной проблемой по той причине, что они никак не могли определить отношение женской ипостаси Божества к своей однополой или, если употреблять иностранный термин, гомосексуальной Троице.
Собственно говоря, Троица изначально такой не была, потому что Святой Дух («руах») в семитском оригинале — женского рода. Когда он (или она) является «в виде голубине», непонятно, идет ли речь о голубе или голубке. Мигель Серрано уточняет: голубка, «ла Палома», как называлась популярная у нас в 50-х годах кубинская песня. Эта голубка пролетает вдоль всей его «Золотой цепи»: «Катарским символом была голубка, Параклет, Святой Дух, катарская Церковь или община, «Глейса», как они ее называли. Голубка была также эмблемой тамплиеров. И именно голубка приносит священное семя арийской Хаомы и кладет его на камень на манихейском празднике весеннего равноденствия Навроз».
