Михаил Армалинский - Соитие (Альманах эротической литературы)
Тогда как я: вылизал все её отверстия и выпуклости. Поднял тост за волшебство любви. Восхищался её телом, одеждой, утончённостью мышления. Восторженно обонял запах её пизды. Предложил ей остаться на ночь, встретиться на следующий день и на день после следующего. Повел её в ресторан и угостил обедом. Целовал её руки. Сказал, что исполнилась моя мечта. Согласился дать почитать Генри Миллера.
И после всего этого она не пожелала встретиться со мной немедля и тотчас.
О женщина! Выебать тебя и забыть! Но последнее мне не под силу.
Я чувствовал, что влюбляюсь — это выворачивающее наизнанку чувство, когда, ещё не расставшись, уже мечтаешь о следующей встрече, когда ты хочешь выбалтывать ей все свои слабости и еле сдерживаешься, чтобы она не воспользовалась признанием и не стала помыкать тобой. Это мгновенно устанавливаемое плановое хозяйство, когда начинаешь планировать, как ты с ней будешь встречаться, как поедешь с ней за город или в путешествие на несколько дней, где вы будете друг с другом все дни подряд и спать каждую ночь вместе.
Когда хочется постоянно касаться её руки, талии, бёдер. Хочется залезть в её прошлое и узнать обо всех любовниках, которые у неё были и исподволь сравнить их с собой и, конечно же, в свою пользу. Узнать обо всех её мыслях и стремлениях, стараться помочь ей, сделать её зависимой от себя, а себя — от неё.
И непременно — фантазии о женитьбе, каким бы омерзительным ни оказывался брак при приближении к нему. Издали женитьба по-прежнему представляется торжеством любви, тогда как это — похороны любви. И никак не избавиться от этого наваждения, несмотря на два развода.
Во мне такое обилие способности любви, что она изливается на всякую, которая умудряется подвернуться и понравиться. Но конечная моя цель в том, чтобы быть с женщиной только тогда, когда её хочешь. А жизнь состоит в том, что ты вынужден быть с ней и в моменты, когда она тебе противна или безразлична, ради того, чтобы она была рядом и готова тогда, когда ты её захочешь.
Манифестацией такого компромисса является брак.
Паллад сказал: «Женщина это — зло, но дважды она бывает прекрасна, на любовном ложе и на смертном одре.» Нет, я не желаю женщинам смерти, и я вовсе не некрофил. Я бы сказал так: «Женщина это — зло, но дважды она бывает прекрасна, на любовном ложе и когда убирается с глаз долой.»
Самое сильное наслаждение от половых связей, которые коротки, как медовый месяц, где ебля как приветствие, как общение, как прощание. А длинные связи, плодящие ответственность и вытесняющие еблю, приносят больше всего боли.
Духовные отношения, которых якобы так жаждет женщина, нужны ей для того, чтобы мужчина не ушел от неё после его первого оргазма, а оставался бы с ней до возрождения желания, которое даст женщине больше шансов испытать оргазм, коий она, по всей вероятности, ещё не успела испытать. А если успела, то одного ей мало. Духовные отношения нужны таким образом, не для того, чтобы морально оправдать половые сношения, а для того, чтобы их продлить.
Но я чувствую отстраненность Карен, и я сдерживаю трепет внутри себя, хоть он, я знаю, и просвечивает сквозь мои глаза и жесты. Я поворачиваю её на живот и развожу ягодицы — прекрасная звездочка ануса с лучами морщинок сбегающимися, а не исходящими, чуть омраченная желвачком. Может, это и есть воплощение черной дыры во вселенной, которая затягивает лучи света. Я тяну ягодицы чуть наверх и вытягиваю вход во влагалище. С этой стороны оно такое открытое и беззащитное — ведь губы обнимают его только спереди, а сзади их нет и их роль выполняют ягодицы. Я вожу хуем по анусу и по влагалищу.
— Нет, только не анальный секс, — неправильно понимает меня Карен, — я это не люблю.
Я заверяю её, что на этот раз у меня того и в мыслях не было, хотя это не вполне так, и чтобы убедить её, я опускаюсь и лижу ей анус. Она смеётся, оправдываясь, что щекотно. Мне это не нравится, ибо это указывает, что она действительно ничего не понимает — ни одна из женщин, что любили принимать мой хуй в зад, не смеялись, а урчали от моего языка. Что ж, — подумал я, — будет чему тебя поучить.
Я переместился по ней и, послюнив хуй, поднял ягодицы наверх и ввел его в традиционное место. Карен удивленно и радостно застонала. Потом она, как и многие женщины, поведала мне, что она ещё так не пробовала, и не думала, что это возможно. Женщины, если сзади подпускают, то обязательно, стоя на коленях или перегнувшись пополам, тогда как всё оказывается доступным, лежа на животе и даже при почти не разведенных ногах.
Когда женщина стоит на четвереньках, ей абсолютно всю равно, кто её ебёт, она полностью погружается в ощущения, которые ей поставляет хуй. Но для мужчины по-прежнему важно тело, поскольку он его видит, миссионерская позиция дала женщине эстетический критерий для оценки самца во время ебли, и это перевернуло её психологию. Она получила возможность видеть, кто её ебёт. Что касается клиторального возбуждения, которое якобы подарила женщине миссионерская позиция, то это чепуха, как в настоящее время, так и в древние времена, женщина, стоя на четвереньках или лежа на животе, всегда могла одной рукой теребить клитор.
Мне нужно внимание, тепло, убежище, радость от моего появления. Воплощение этого я нахожу в пизде. Вне зависимости, кому она принадлежит, она дают мне это, пусть временное (а что, не временное?), но исполнение мечты, нирвану, блаженство, тотальное удовлетворение. Любые отношения с женщиной проходят на основе пизды, как любые операции теперь проводят на фоне антибиотика. О, этот ручной зверек, а также и хуёвый, и языковой как и барьер, который возникает, стоит лишь заговорить с любой женщиной.
О, как я люблю тебя, сторонящаяся моей жизни Карен! Твои темные глаза, которые ты никогда не отводила, а смотрела на меня в упор, предлагая себя мне, так что я рвался к тебе с первого мгновенья твоего второго появления (или пришествия?) Твои длинные ноги, 36 дюймов от ступней до промежности. Или до талии? Всю равно у меня — лишь 31. И ты с ногами, такими длинными, стоящая на четвереньках, напоминаешь мне кузнечика. Вот я подползу к тебе на коленях сзади, а ты резко выпрямишь свои ноги и выпрыгнешь в окно. И стрекочешь, и стрекочешь, как жарким летом, пока я окунаю в тебя своё естество.
Как хорошо, что ты не пожелала длить наши встречи. Как тягостно было бы биться за тебя и отстаивать себя. Ревновать и скрывать это чувство, в попытках вызвать у тебя ответную ревность. Терпеть твои бзики и придури ведь ты не из добрых и мягких — и со временем начать сомневаться, стоит ли твоя пизда всех этих треволнений. И тем не менее держаться за неё потому, что не будет рядом какой-нибудь получше.
И наши юные разговоры в промежутках между оргазмами, выяснение прошлого, настоящего и будущего. Новизна движений, порывов, жестов. Её профиль простоват, и даже блекл, но фас — прекрасен, с бесстыдной улыбкой и заводью глаз, которые заводят меня с полуоборота.
Моё желание тебя так сильно, что ничто не может вызвать во мне отвращение.
Если б тебя пронесло у меня в постели, я думаю, и это не отвратило бы меня.
Ничто физическое. Но духовное… то бишь, словесное. Да, оно здесь может оказаться посильнее физического — например, если ты скажешь мне: «Не люблю жидов» или «твой хуй для меня слишком мал», я бы разозлился, и хуй бы, наверняка, опал, и я бы вышвырнул тебя из постели, забыв о желании. А быть может, всю случилось бы наоборот, и (надеюсь) так бы и получилось всю в зависимости от момента, когда бы ты это сказала — будь это во время ебли — я бы со злости тебя бы ёб до конца, мол, на, получай от жида, хуя малого! Но чтобы сказать такое во время ебли, Карен должна была бы быть совершенно равнодушна или обозлена чем-то. А ты млела и урчала, и тело держало в узде твою душу. Ты могла бы это сказать после оргазма. Но ты кончила, и сладко, отдыхала у меня на груди, целовала мой сосок благодарно. Ты могла бы такое сказать, если бы я кончил один. А я ведь с самого начала дал тебе понять, что твой оргазм для меня священен. Я-то, до тебя добравшись, уж всегда кончу, а удостовериться, что ты кончила, зашлась, как говаривали в девятнадцатом веке, и приложить все к этому усилия — мой священный долг и почетная обязанность. И ты кончила. Тысяча и один оргазм. Тысяча маленьких и один огромный, от которого ты свалилась на меня замертво. А потом я вынудил тебя на второй.
Я не выдержал и позвонил Карен в воскресенье днём. Благо был предлог, поинтересоваться о её здоровье. Мелькнуло воспоминание, как в детстве, захватывало дух от слов с окончаниями женского рода: пришла, красивая, Степанова. Трепет пола слышался в этом грамматическом различии. Сколько эротичности теряет язык, лишенный родовых окончаний.
— Как ты себя чувствуешь? — спросил я.
— Гораздо лучше, — сказала она, и в тоне её голоса я сразу почувствовал, что она не хочет со мной сегодня встречаться. Эта безошибочно холодная интонация женщины, которая удовлетворена своим состоянием и вовсе не ждёт моего вопроса, который я все-таки задал:
