Игорь Богданов - Unitas, или Краткая история туалета
Она же является составной частью шутки, которая иногда скрашивает нелегкий быт заключенных. В большой, битком набитой камере кто-то, стоя у дверей, вдруг выкликает фамилию одного из сокамерников. Все тотчас замолкают. Когда вызванный наконец откликается, шутник сообщает: «С вещами на парашу!» (В следственной тюрьме, впрочем, это считается дурной шуткой — там вообще не до шуток.)
Слово «параша» трансформировалось в понятия «слух», «молва». («Ходят параши, что инвалидов 1-й группы будут отпускать домой». Услышав такое, новоприбывший в камеру может даже со страхом посмотреть в сторону параши.) Отсюда того, кто распространяет непроверенные слухи, на зоне называют парашником.
В столыпинских вагонах (вагонах для перевозки заключенных, введенных П. А. Столыпиным, министром внутренних дел при Николае II) оправка полагалась два раза в сутки, но чаще выпускали лишь один раз. Из каждого купе конвоир выпускал по одному человеку и сразу задвигал за ним дверь, заставляя быстрее бежать в уборную в конце вагона. В уборной двери не было, и стоявший там второй конвоир мог наблюдать из коридора за заключенными. Некоторые заключенные ухитрялись через отверстие уборной выбросить письмо.
Еще одна категория советского народонаселения — колхозники — пользовались так называемыми люфтклозетами там, где не было водопровода и канализации, т. е., по сути, в большинстве сел и деревень. Люфтклозет устраивался так, чтобы в него выходила стенка печи. В ней делали вытяжной канал, через который из выгребной ямы удалялись зловонные газы. Когда печь топили, только в этот период туалет и проветривался, поэтому им пользовались только осенью — зимой — весной. Перед наступлением теплых дней выгребную яму очищали и засыпали хлорной известью. Летом же пользовались уборной во дворе — как это делали предшественники колхозников за тысячу лет до появления колхозов и дворов, и как это до сих пор делают многочисленные садоводы, их родственники и гости.
Продукцию деятельности человеческого организма садоводы берегли, чтобы потом использовать в огородах (многие и поныне бережно к ней относятся). Герой Войновича Кузьма Гладышев рассказывал об этом так:
«Вот, Ваня, мы привыкли относиться к дерьму с этакой брезгливостью, как будто это что-то плохое. А ведь если разобраться, так это, может быть, самое ценное на земле вещество, потому что вся наша жизнь происходит из дерьма и в дерьмо опять же уходит… Посуди сам. Для хорошего урожая надо удобрить землю дерьмом. Из дерьма произрастают травы, злаки и овощи, которые едим мы и животные. Животные дают нам молоко, мясо, шерсть и все прочее. Мы все это потребляем и переводим опять на дерьмо. Вот и происходит, как бы это сказать, круговорот дерьма в природе. И скажем, зачем же нам потреблять это дерьмо в виде мяса, молока или хотя бы вот хлеба, то есть в переработанном виде? Встает законный вопрос: не лучше ли, отбросив предубеждения и ложную брезгливость, потреблять его в чистом виде, как замечательный витамин?»
Вопрос остается открытым, ибо природа рождает не только злаки и овощи, но и изобретателей, некоторые из коих только и ждут, как бы воплотить задумку в жизнь.
В 1960-е годы в центральной части Петербурга было около пятидесяти бесплатных общественных туалетов. Работу этих отхожих мест контролировали в горкоме КПСС. Между тем в основном эти сортиры находились в подвальных или полуподвальных помещениях и имели несколько выходов. По этой причине в Министерстве обороны СССР общественные туалеты причислили к разряду потенциальных укрытий — шла «холодная» война. Согласно тогдашним расчетам, в случае ядерного удара в сортирах могли спастись минимум полторы тысячи человек — и, надо полагать, не те, кто там оказался по нужде, а те, кто успел укрыться, т. е. те, кто знал, где нужно укрываться.
В 1990-х годах общественные туалеты в городе на Неве находились в ведении муниципального предприятия «Спецслужба». С 1991 года стала формироваться сеть частных общественных туалетов, количество которых резко увеличивалось. Почин пошел в искусство. Герои фильма «Операция «Кооперация»», не без оснований рассчитывая на неиссякаемый наплыв клиентов, открыли платный туалет.
А ведь кому-то можно было и бесплатно, и везде, и это несмотря на высокий чин (раньше это было привилегией простого народа). Писатель Константин Мелихан передает следующую леденящую душу историю: приехал в Ленинград Л. И. Брежнев награждать орденом какой-то завод. После церемонии награждения во Дворце культуры, как и полагается, начался банкет (для чего, собственно, и собрались). Спустя какое-то время Леонид Ильич ощутил надобность облегчиться. Вышел в коридор и, разбудив дремавшего милиционера, спросил у него:
— Где тут у тебя, дорогой, по маленькому можно сходить?
Милиционер вскочил, да как закричит:
— Вам везде, Леонид Ильич!
Рассказывают также, что, когда Брежнев был во Франции, он, разумеется, и там посещал туалет (не везде, конечно), но и думать не мог, что хитроумные французы установят в его апартаментах «шпионский» унитаз. А между тем экскременты генсека подвергались анализу, что позволяло французам узнать, чем болен руководитель советского государства, что ест, пьет, чем дышит. Здоровье Брежнева было едва ли не самой большой государственной тайной в годы его правления, но французы докопались до этой тайны. Как в окружении первого лица государства не догадались запастись на этот случай ведром для отправления нужды — вот в чем загадка!
А ведь опыт такого рода работы у нас был — в дни всенародных праздников, за спинами махавших демонстрантам руководителей государства стояло ведро, куда вожди писали по очереди. Туалет в подтрибунном помещении архитекторами предусмотрен не был — да никто и не жаловался на его отсутствие!
5. В годы блокады Ленинграда
Во всех своих книгах по истории Петербурга я обязательно по возможности посвящаю отдельную главу ленинградской блокаде, уникальному периоду в жизни нашего города, когда на долю его жителей выпали поистине нечеловеческие испытания. Казалось бы — что можно еще сказать о блокаде Ленинграда? Между тем после окончания войны в продолжении нескольких десятилетий коммунистическая пропаганда всячески замалчивала некоторые, «не особо героические» стороны тяжелейшего девятисотдневного существования ленинградцев, не допуская к широкому читателю откровенные и честные дневники и воспоминания многих жителей блокадного города. И только в последние несколько лет стали публиковаться документальные материалы, воссоздающие подлинную обстановку тех лет.
Далее я не буду подробно описывать, каково приходилось тогда людям, лишившимся элементарных бытовых удобств и оказавшимся в условиях страшной антисанитарии, лишь приведу несколько свидетельств очевидцев. Эти свидетельства, полагаю, не известны даже тем, кто наслышан о страданиях ленинградцев в годы войны. Они служат более чем убедительным доказательством того, что блокада — не только артобстрелы, бомбардировки, голод и холод.
Уже к началу первой блокадной зимы водопровод и канализация не работали, и возникла серьезнейшая угроза эпидемии.
«В комнатах ленинградцев горшки и ведра… чтобы затем вылить в люк канализации. Это днем и ночью, уборные не работают», — читаем в «Блокадной книге» А. Адамовича и Д. Гранина.
Мемуаристка А. И. Воеводская навсегда запомнила подробности блокадного быта. В книге, писавшейся во время блокады, но опубликованной только в 2005 году, т. е. спустя полвека после окончания войны, говорится следующее:
«Представилась возможность согреть воду и вымыться (во второй половине декабря 1941 г. — И. Б.).
Увы, нашей мечте не суждено было осуществиться. От зажженной плиты оттаяли трубы в уборной, и из унитаза хлынул поток вонючей жидкости. Он быстро затопил уборную и пошел в коридор. Мы с мамочкой подбирали тряпками эту холодную вонючую воду, отжимали в ведро, пока там, наконец, все снова не застыло».
Как же выходили из положения ленинградцы в случае нужды? Воеводская пишет: «В уборную поставлено ведро, но там ведь холод, и к утру все так замерзает, что, когда выношу во двор, ни за что не выбить, хоть зубами грызи. Так и пришлось бросить на дворе несколько посудин, пока не научились. Как-то папа пришел с работы и говорит:
— Какие мы неприспособленные к жизни люди, оказывается, многие поступают так: подкладывают твердую бумагу и каждый свой пакет выносит.
У нас была подборка журналов «Нива» за 1914 год, вот она и пошла на это дело. А пакеты такие иногда не доносили до помойки, они валялись на улице. Я однажды подняла такой пакет в дикой надежде, что это хлеб. Впрочем, экскременты голодающих были тверды и почти без запаха. А вот с другим делом тоже надо было как-то устраиваться, тем более что пили много и, кроме хлеба, вся пища была жидкая. Оставлять ведро на ночь в уборной нельзя было (уже и ведер на это не было, и мы ставили под кровать большой таз для семейного употребления), а утром выносили его в ванную комнату и сливали прямо в ванну, где это быстро замерзало. К счастью, нашей большой ванны хватило на зиму, а когда все растаяло, оттаял и оказался не засоренным слив, и все сошло — вычерпывать не пришлось».
