Анатолий Штейгер - Мертвое «да»
ЦАРСКОЕ СЕЛО
1. «Червонный лист, беспомощно шурша…»
Червонный лист, беспомощно шурша,На землю падает и умирает,Осенний ветер в зарослях играет,Надламывая стебли камыша.
И на дорожку медленно сквозитИз голубых полуоткрытых оконПечальный силуэт… Упавший локонПо кружеву измятому скользит.
Императрица сумрачна, бледна,Густые брови сведены сурово.Она тоскует. Издали виднаМогила сероглазого Ланского…
2. «Последний лебедь в стынущем пруду…»
Последний лебедь в стынущем пруду,Раскинув крылья, голову наклонит,Последний отблеск мимолетно тронетДеревья в зачарованном саду,
И все уснет… Медлителен и хмур,На мрамор ляжет тканью синеватойГлубокий снег. У величавых статуйСтрелу опустит раненый амур.
И зазвучит тогда, невесела,Неповторимой песней лебединой,Отходная пленительной, единойИ странной жизни Царского Села.
«Эти странные жуткие сны…»
Эти странные жуткие сны…Эти полосы бледного света…Не люблю я шумливой весныИ нарядного яркого лета.
Под окном осыпается клен,Свежий ветер неровен и волен.Я тобою, сентябрь, ослеплен,Я тобой очарован и болен!
Не звенит утомительный плуг,И река не смывает плотины,По деревьям развесил паукЗолотую парчу паутины.
Бледный свет обозначил виски,И глаза улыбнулись смелее.Неотступное бремя тоскиНадвигается все тяжелее
И безжалостно сводит с ума.…Но уже неподвижным черниломСтали воды… И машет зимаЛедяным и жемчужным кропилом.
Ste-Genevieve des Bois«Кое-где оставались снега…»
Кое-где оставались снега,Но уже зеленели посевы.На высокой колонне строгаНеусыпная тень Приснодевы.
(Приснодева спасла от чумыЭтот город в пятнадцатом веке.)Поздней ночью на площади мыРасставались с тобою навеки.
В черной башне потухли огни,Замолчали в тоске переулки.Мне осенние вспомнились дни,Мне припомнились наши прогулки,
И любимые наши места,Древний крест, потемневший и строгий.По полям разошлись от крестаРазорвавшейся лентой дороги.
В бледном небе сквозили леса,Но не грели лучи золотые.Неотступные эти глазаВ Октябре я увидел впервые.
И за их ослепительный взглядПолюбил эту местность и осень.Только выпив заманчивый яд,Я заметил, что он — смертоносен.
…Перелески белели, лески,В горностай разодетые срубы…А теперь и напиток тоскиПусть попробуют бледные губы.
После милой короткой зимыСолнце подняло сонные веки.На проснувшейся площади мыРасставались с тобою навеки.
И когда уж совсем занялисьНебеса, согревая посевы, —Нас покинуло счастье и ввысьУлетело к ногам Приснодевы!
«Воспоминанием невмочь…»
Воспоминанием невмочьДуша сегодня истомилась.По небосклону покатиласьЗвезда пылающая в ночь,
И из земного шалаша,Как друг испуганный к невесте,К ней сорвалась моя душаЛететь в неведомое вместе.
«Придти сюда, когда невыносимо…»
Придти сюда, когда невыносимоМне у людей остаться одному,И на меже, среди полей озимых,О Нем мечтать и каяться Ему.
Глядит на лес и снеговые тучи,Молчит земля, пустынна и темна,И только ветер медленный и жгучийПриносит стук далекого гумна.
И возвращаясь кладбищем унылым,Не думая о людях, не таясь,Перед твоей заброшенной могилойПрипомнить всех, кто больше не у нас.
На повороте скрипнула телега…Окраин низкие и темные дома…Сегодня саван медленного снегаОпустит ночью ранняя зима…
1927«Мы на крыше высокой стояли вдвоем…»
Мы на крыше высокой стояли вдвоем,Мы на бледно-зеленое небо глядели,А под нами в саду умирал водоем,И сияла заря, и деревья скрипели.
Бледный отблеск зари, задержавшись, тогдаНаших рук и волос мимолетно коснулсяИ растаял в ночи… И потом никогда,Никогда ни к тебе, ни ко мне не вернулся.
Замолчали последние вздохи струи,И деревья в саду шелестеть перестали.Но холодные, бледные руки твоиХолоднее еще и прозрачнее стали…
«Миниатюры Изабэ…»
Миниатюры Изабэ,Полуистлевшие гравюры,Дагерротип: на серебреЕдва заметные фигуры,
И весь тот милый, старый хлам,Что завещали наши предки,И в парке, строгие, как храм,И колоннады, и беседки…
Но дальше, дальше! Пыль и тленНе могут долго душу нежить.В глубоких нишах темных стенВодилась всяческая нежить.
Ах, бедный Вертер! Не без слезМы расстаемся, верно, с вами.… И, уходя, букетик розЯ прикрепил к какой-то раме.
Grasse«На блеклом шелке медальоны…»
На блеклом шелке медальоны,А в них веселые пастушки,И принц, поймавший СандрильонуУ развалившейся избушки.
Жива идиллия Руссо —Луга, барашек и качели.Маркиза катит колесо,А фавн играет на свирели.
И ночь спускается, шуршаРазлетом темно-синих крылий,А за стеною камышаКороль ломает стебли лилий…
1927«За белым домом сонный сад…»
За белым домом сонный сад,Дубы, зеленые поляны.Веселый фавн потупил взгляд,Слегка взволнованный и пьяный.
И между вязов светлый лучНе устает безмолвно биться,На небосклоне дымка тучТо застывает, то клубится.
А у воды заснула тишь,Сковав летящие пушинки.Неумолкающий камышДо ночи шепчется с кувшинкой.
Искатель жемчуга
Взлетом упругим и смелым,Мощью неслыханной полным,Ринулось смуглое телоВ темно-зеленые волны.
С ним разъяренные гребниВлились в провалы глухие,Шепчут испуганно щебниГимны холодной стихии.
Ближе надвинулись тучи,Ждут с затаенным вниманьем —Выйдет ли снова могучимИль уплывет бездыханным?
Вышел… И водные кониБьются в беспомощном гневе.В новой жемчужной коронеСкоро блистать королеве!..
1927ЭТА ЖИЗНЬ. (Париж. 1932)
«В сущности так немного…»
В сущности так немногоМы просим себе у Бога:
Любовь и заброшенный дом,Луну над старым прудомИ розовый куст у порога.
Чтоб розы цвели, цвели,Чтоб пели в ночи соловьи,Чтоб темные очи твоиНе подымались с земли.
Немного? Но просишь года,А в Сене бежит вода,Зеленая, как и всегда.
И слышится с неба ответНе ясный. Ни да, ни нет.
Mahrisch Trubau, 1930«Мы знаем — любовь бывает…»
