Цветы в тумане: вглядываясь в Азию - Владимир Вячеславович Малявин
Изгнание бесов есть, конечно, дело государственной важности. Чжан Лин взял себе титул Небесного наставника и установил в округе собственные порядки. До сих пор во многих крестьянских домах Сычуани можно видеть лубок с изображением Небесного наставника, который едет верхом на «полынном тигре» и держит в руке «тростниковый меч» (полынь и тростник в Китае наделяли свойством изгонять злых духов). А созданная им община стала «даосской церковью», занявшейся общением с потусторонним миром и умиротворением демонов в государственном масштабе.
Гору Эмэйшань облюбовали буддисты, которые долго жили здесь вместе с даосами. Соседство поклонников Дао и поклонников Будды далеко не всегда было мирным, чем объясняется возникновение здесь целого ряда знаменитых на весь Китай школ боевых искусств – буддийских и даосских. Постепенно буддисты взяли верх. Даосские монастыри на горе почти исчезли, а вот буддийских храмов и кумирен два-три столетия назад здесь насчитывалось около 170. Сегодня их осталось менее трех десятков, в большинстве своем почти пустынных.
У каждой горы своя красота. Очарование Цинчэншань с древности определяли термином ю, что может означать «сокровенное», «уединенное», «отдаленное в глубине» или даже «таинственный сумрак леса». Цинчэншань невелика, ее можно обойти за день. Поэтому и красоты ее больше связаны с ближним и средним планами – с незримой, но влекущей к себе глубиной лесной чащи. Красоту же Эмэйшань принято называть «пышной» или «изумительной»: гора эта славится роскошными панорамными видами с глубокими пропастями и цепями прихотливо изгибающихся хребтов, окруженных вереницами облаков.
Обе горы привлекают толпы туристов. Теперь их подножия облеплены комфортабельными гостиницами, отремонтированы или ремонтируются пешеходные дорожки, ведущие к вершине, вдоль дорожек выстроились приюты и закусочные. В некоторых местах построены даже канатные дороги, очень облегчившие подъем, но изрядно испортившие пейзаж и к тому же лишившие путников возможности уподобиться паломникам былых времен. Впрочем, китайцы, предпочитающие веселье аскетическому подвигу, с удовольствием пользуются этим удобством. Подъем на фуникулере напомнил мне путешествие по транспортным путепроводам в китайских и японских городах: то же ощущение открытости небу и свободного полета, тот же возвышенный, наполняющий душу восторгом «взгляд из поднебесья».
Увы, в 2010 г. к Цинчэншань подвели железную дорогу от Чэнду, и накатившиеся на гору девятым валом современной туристической индустрии толпы искателей развлечений окончательно похоронили романтическую атмосферу колыбели даосизма. Воздвигнутая чуть раньше на вершине горы огромная китчевая фигура Лао-цзы верхом на быке точно обозначила новое назначение этого славного места: быть местом праздного глядения по сторонам. Грустная метаморфоза…
Но вернемся к нетленным красотам мирозданья. Они, как ни странно, ничего не значат сами по себе, но должны быть открыты и опознаны человеком. В феномене знаменитых гор Китая природа и человек сплетены в гармоническом единстве, живут наравне друг с другом. Гора с ее достопримечательностями и сопутствующими им преданиями несет на своем могучем стане коллективную память общества. А храмы и кумирни имеют вид легких, изящных павильонов, которые не заслоняют пейзаж, но скорее соучаствуют в игре музыкальных созвучий природы. Скиты и пещеры отшельников уже буквально растворяют человеческое бытие в физической массе горы. Но чаще всего человеческое присутствие накладывается на гору в виде разного рода надписей, в изобилии украшающих архитектурные постройки, большие камни и отвесные склоны. Эти надписи не только своим смыслом, но и формой, и даже цветом иероглифов задают определенное настроение и, подобно камертону, определяют «тональность» окрестного пейзажа.
Заброшенных и разрушенных зданий нигде не видно. Китайской культуре вообще чужда эстетика руин, подчеркивающая противостояние цивилизации и природы, а культуру делающая объектом созерцания. Руины и есть такой знак подлинности, выявляющий историческую перспективу. Между тем китайцы относятся к своей среде обитания чисто практически, ценят вещи за их полезность и не склонны превращать предметы обихода в музейные экспонаты, изъятые из повседневной жизни. Они даже антикварным предметам стараются найти новое применение – например, превратить древние бронзовые сосуды в вазы для цветов, древние застежки от халатов использовать как крючки для одежды и т. п. (отметим элемент эстетической игры в этих новациях: в конце концов все образы – только мнимость). Здания в Китае хрупки и часто перестраиваются. В глухой деревне вас могут запросто отвести на ночлег в дом пятисотлетней давности, набитый старинными вещицами: удобства прежде всего. Когда же здание приходило в ветхость, китайцы предпочитали снести его и построить новое. Современный человек знаком с этой чертой китайского мировоззрения по склонности китайцев делать яркие, блестящие, но недолговечные вещицы – в сущности, те же игрушки, безделицы – и в особенности по страсти китайцев к подделкам. Доходит до абсурда: все уверены, что лучшие сорта китайской водки, продаваемые в магазинах – подделка, и при том никто не знает, где же достать настоящий продукт. Вся штука в том, что отличить поддельную китайскую вещь от настоящей невозможно: даже если перед нами явно китчевая поделка, она же все равно китайская! Если не верите, пройдитесь по любому чайна-тауну мира.
Итак, китайское – это прежде всего удобное, полезное и забавное. В результате китайцы, за исключением разве что интеллигентов с западным образованием, не горюют об исчезновении древностей, ведь их всегда можно заменить новоделом! Все равно Китай не знает идеи единственно верного образа, как и единственно истинного слова. Для китайцев все видимое – и взором, и умом – только симулякр, «тень» и «след» реальности, весь мир, как сказал бы Ницше, только копия утраченного оригинала. Но бесплотная тень долговечнее физического предмета. Можно уничтожить вещь, но как устранить ее тень? В этом смысле нет ничего достовернее и долговечнее иллюзии.
Вспоминается двор в храме Конфуция на его родине: перед тремя древними кипарисами стоит каменная плита с надписью: «Деревья, собственноручно посаженные Учителем». На самом деле кипарисы, посаженные древним мудрецом, давным-давно приказали долго жить. На их месте растут уже другие деревья, но, кто знает, может быть, они выглядят точь-в-точь как те, которые когда-то посадил сам Учитель Кун? Этот мир, может быть,
