Николай Вахтин - Русские старожилы Сибири: Социальные и символические аспекты самосознания
Праздник, конечно, был грандиознейший, когда 350 лет отмечали. В нас это с детства вдалбливали: вы – потомки русских землепроходцев. В школе нам говорили: вот – потомки, потомки русских. А в Чокурдахе не сильно любят русских, русскоустьинцев. Потому что мы русские. А вот вообще-то, если так вот разобраться, мы-то вообще коренное население, мы-то с юкагирами перепутались. <…> И вот мы местнорусские все, местнорусские (ж 70 РУ).
Одним из результатов проведенной кампании на сегодняшний день стала обида верховских на то, что «потомками первопроходцев» и «покорителями Индигирки» были объявлены только русскоустьинцы, верховских же совсем не упоминали, и роль их предков в освоении низовьев Индигирки оказалась забыта.
Справедливости ради надо сказать, что право быть русскими не всегда шло на пользу индигирским жителям. Дело в том, что и до революции 1917 года, и в советское время правительство предоставляло разного рода помощь коренному населению. Часто эта помощь была в самом деле жизненно необходима. В условиях значительной отдаленности от других населенных пунктов система товарообмена давала сбои. Несмотря на то что русскоустьинцы жили в точно таких же условиях и сталкивались с точно такими же проблемами, как коренное население, они числились русскими и, соответственно, никакой помощи им не полагалось. Участник ленско-колымской экспедиции Воллосовича 1909 года астроном Е.Ф. Скворцов писал: «Русские обращались к нам с просьбой помочь им, ибо, по их словам, их обращения к местной администрации остаются без последствий. Инородцы через свои управы (вблизи Индигирки расположены Устьянский и Абыйский улусы Верхоянского округа) получают пособия от местной администрации в случае нужды, но далекие русские лишены их совсем. Они жаловались, что не получают даже волоса для сетей, хотя последний выдается инородцам, а в волосе нуждаются они весьма серьезно, ибо, в сущности, и все их благополучие зависит от количества сетей, которые они могут пустить в промысел» (Скворцов 1930: 77).
И в советские годы русскоустьинцы были лишены всех льгот, полагавшихся коренному населению: значительно бóльшие квоты для рыболовов и охотников, прием детей без экзаменов в высшие учебные заведения (на специальные факультеты народов Севера), более высокая стипендия, обеспечение их бесплатной одеждой и питанием и т. д. По свидетельству того же А.Г. Чикачева, «сейчас есть русскоустьинцы, которые записали своих детей юкагирами, эвенами – из-за льгот» (интервью 1998 года). Материалы районных архивов и наши интервью показывают, что еще в середине ХХ века, в 1950-е годы, число малограмотных (т. е. людей, фактически умеющих только поставить подпись) и неграмотных в Русском Устье было поразительно велико. До сих пор многие люди, родившиеся в начале 1930-х годов, не умеют читать и писать. Это также можно отчасти считать следствием официального этнического статуса русскоустьинцев: при советской власти была развернута специальная государственная образовательная программа для коренных народов Севера, но, разумеется, русскоустьинцы в эту программу не попали. Что касается обычных ликбезов, работавших в регионе в 1930–1940-е годы, то деятельность их была не слишком эффективна.
Походск
Население Нижней Колымы, по сравнению с индигирскими жителями, представляло собой картину несколько более пеструю. Большая часть населения была, как и на Индигирке, приписана к мещанам. Встречались и крестьяне, а также лица духовного звания. Важным социальным компонентом в регионе были казаки. Как и во многих других регионах России, на Колыме была заметна тенденция к превращению сословного звания «казак» в этническое самоназвание. Казаки противопоставляли себя другим сословиям. Чикачев (1993: 9) приводит шуточную казацкую песню, обращенную к мещанам:Что вы глупые мещане, нерассудливые,
Если б с нами побывали,
Обо всем б горе узнали,
Нам ведь хлеба дают мало,
На работу гонят рано,
Не оглянешься назад,
Плети с палками летят.
Содержание песни (казаки объясняют завистливым мещанам, что и у них жизнь не сладкая) указывает на то, что одним из факторов, которые определяли осознание казаками себя как отдельной группы, было их несколько лучшее экономическое положение. В этом отношении особенно выделялись среднеколымские казаки (Колесов 1991: 54; Третьяков 1993: 33—34), однако и на Нижней Колыме звание казака давало повод для зависти.
Экономический фактор (хотя он, конечно, не единственный) – один из наиболее мощных факторов, побуждающий людей «принимать игру» государства и отстаивать какой-либо этнический или социальный статус или, напротив, отрицать свою принадлежность к какой-либо этнической или социальной группе (см. об этом применительно к камчадалам: Мурашко 1996; Мурашко 1997). Экономические факторы поддержания и формирования этничности – это открытие отнюдь не нашего века. Еще И. Шкловский писал о пайках, которые государство выделяло как взрослым казакам, так и казачьим сыновьям (с момента рождения – в половинном размере, а с семи лет – полный): «Мальчики, прижитые девушками-казачками, причисляются к казачьему сословию. Когда девка-казачка забеременела, ей от женихов нет отбоя… всякий жених рассчитывает, что может родиться „паек“, но обыкновенно родители ни за что не отдадут беременной девки, из тех же соображений. Девка, родившая несколько „пайков“, может рассчитывать на самую блестящую партию: ее приезжают сватать даже индигирщики, за 2 тысячи верст. Казак, у которого жена бесплодна, отдает свою жену „детному“ казаку, который обязуется, что баба родит „паек“. В случае удачи он целый год получает в виде гонорара паек за новорожденного; если же баба не родит или же родит девочку, то „детный“ казак платит в виде неустойки свой полный месячный паек» (Шкловский 1892: 73—74).
Это положение, естественно, не могло не стимулировать мещан и крестьян записываться «в казаки» (см., например: Сафронов 1978: 54—56); быть казаком было не просто престижно, но и экономически выгодно.
На первом этапе освоения Сибири основной обязанностью казаков был сбор ясака и доставка его в Москву. До закрытия Анюйской ярмарки главную службу нижнеколымских казаков составлял ежегодный поход к Островной крепости на Анюе для поддержания порядка. Кроме того, казаки сопровождали почту, грузы, несли охрану государственного имущества. При этом казаки никогда не проходили военного обучения и не знали строевой службы (Сафронов 1978: 70). Какие это были казаки, видно из следующей истории. В 1851 году окружной исправник, раздраженный, видимо, отписками и отлыниванием своих подчиненных, приказывает нижнеколымскому станичному казачьему командиру, «не входя ни в какие посторонние рассуждения, стараться всеми средствами о заведении станичными казаками положенной форменной одежды, оружия и обучении казаков действовать оружием». Станичный голова и станичный старшина пишут в ответ, что они охотно завели бы все указанное, но проблема с деньгами: казаки не способны приобрести обмундирование и оружие за свой счет, и в конце концов станица купила на всю команду «одно ружье, которое и по настоящее время употребляется при карауле» [46] . Ситуация типичная: оружия не имело даже большинство командного состава. Практически никто из казаков никогда не держал в руках ружья и не умел стрелять (там же, 71).
Таким образом, правительство стремилось приписать жителей к тому или иному сословию. Жители же, в свою очередь, принимая «правила игры», старались использовать это положение с максимальной выгодой для себя. В предыдущей главе упоминалось зафиксированное статистикой резкое уменьшение числа крестьян в Нижнеколымском округе между 1856 и 1884 годами (соответственно, 120 и 71 человек) и увеличение числа мещан (в 1850 году их насчитывалось в Нижнеколымске 156 человек, в 1897-м – уже 310). Причина такого изменения численности сословий в том, что крестьяне обратились к властям с просьбой о переводе в мещанское сословие.
Возвращаясь к казакам, следует заметить, что на Колыме тенденция осознания казаками себя как этнической группы проявлялась не так очевидно. Причина заключалась, видимо, в относительно небольшом проценте казаков. Сначала число их уменьшилось, так как первыми в мещане были переведены станичные казаки, а потом и часть служилых. В результате в 1891 году в Походске и Нижнеколымске их числилось 53, в том числе 19 отставных казацких вдов и сирот (Чикачев 1993: 10). Современные потомки казаков помнят о своем происхождении и любят подчеркнуть это, но не настаивают на своей принадлежности к казакам, как это происходит, скажем, на юге России.
Что касается официальной этнической принадлежности, то колымчане (независимо от сословия), как и жители Индигирки, всегда числились русскими. Очевидно, власти находили какие-то признаки, позволявшие считать их русскими. Как и в случае с индигирщиками, это прежде всего язык, а также православное вероисповедание и некоторые особенности быта. Хотя, справедливости ради, надо отметить, что внешний облик колымчан, которые, по сравнению с индигирщиками, заключали даже больше браков с женщинами из коренного населения, был далек от стереотипного представления о славянской внешности. То же самое касалось и языка. Замена некоторых согласных звуков придавала речи колымчан специфический облик (особенно это касается явления, получившего название «сладкоязычие» [Богораз 1901: 6], см. подробнее ниже в главе 3), который скорее можно было принять за иностранный акцент, чем за проявление каких-то особенных «старорусских» черт. В отличие от индигирщиков, не отказывавшихся (по крайней мере, открыто) от своей русскости, колымчане относились к полученному официальному ярлыку более скептически: юкагирский писатель Текки Одулок приводит следующую реакцию колымчан, старательно передавая «сладкозвучие»: «Какие мы йусские? Мы так себе, йуди» (Текки Одулок 1933: 43). [47]
