Людмила Черная - Антропологический код древнерусской культуры
Большое значение приобретало деление на мужские и женские локусы двора и внутреннего пространства жилища. Так как мужчина был хозяином дома, то его территорией считалась правая сторона дома – красный угол, место вокруг стола и угол у порога. Женской считалась левая часть дома у печи, именуемая у русских «бабий кут», да и сама печь преобразовывала женское естество. Многие предметы домашнего обихода наделялись «полом», и мужчине нельзя было не только заниматься женской работой, но и брать в руки или прикасаться (порой даже заглядывать) к «женским» вещам, что грозило ему большими неприятностями вплоть до утраты потенции и превращения в женоподобное существо. Дом как образ мира (например, в былинах) перенял и усилил телесную маркированность пространства. Особенно ярко это прослеживается в трактовке печи и стола. Как один из сакральных центров дома, печь (заменившая очаг как символ рода) хранила связь с предками. Она сугубо женский «персонаж»: ее внутреннее пространство сродни женскому лону, в котором «перепекаются младенцы», с тем чтобы «заменить» недоношенного или больного на здорового. Сам процесс выпекания хлеба ассоциировался с зачатием и ростом ребенка в женской утробе. На печи люди рождались и умирали, через печную трубу уходила из дома душа покойника и прилетал огненный змей и нечистая сила. Чтобы печь выполняла свою функцию поддержания огня, ее «кормили», оставляя одно-два полена, «поили», ставя на ночь горшок с водой.[122] Огонь в печи сравнивали с огнем в теле человека (любовным жаром) и использовали в любовной магии. Так, по свидетельству А. Н. Афанасьева, в Новгородской губернии в так называемом «вмазывании в печь» с целью приворожить любимого брались два волоса, мужской и женский, переплетались и втирались в печную стенку, при этом произносились слова: «Как эти два волоса дружно свились, так бы и мы с рабом божиим (имярек) дружно сжились. Как в этой печке жарко, так и рабу божьему такому-то было бы меня жалко». С той же целью запекали в печи яйцо и давали съесть избраннику, нашептывая во время запекания: «Как это яйцо печется, так чтобы сердце милого пеклось обо мне».[123] Стол, в противовес печи, образовывал чистый – мужской – центр дома, находившийся, как правило, в красном углу. Стол как бы сливался с домом и был неотделим от него, поэтому при продаже дома стол оставляли новому владельцу. В ряде обрядов стол выполнял функцию центра, вокруг которого совершались ритуальные действия (перед отправлением в долгий путь, перед рождением ребенка и др.), сдвигать его могли только с обрядовой целью (во время свадьбы или похорон).[124]
Телесный код пространства включал не только мужское и женское начала (которые в отдельных случаях могли смещаться, смешиваться, меняться местами и значениями), но и оппозиции чистое – нечистое, правое – левое, верх – низ и другие, навеянные все той же телесностью мировосприятия. Женское начало составляло более подходящую пару для нечистого, низшего, левого, плохого, злого и т. п. в силу «приземленности и приводненности» женского тела. Женщина прочно ассоциировалась с водной и земляной стихиями и их функциями: вынашивала и рождала плод, вскармливала ребенка грудным молоком, напоминавшим о «быстрой воде», в ее организме постоянно курсировала «нечистая» кровь и т. п. Оппозиция верх – низ, безусловно, строилась на восприятии человеческого тела: до пояса человека считали чистым, ниже пояса – нечистым.[125] Устоявшийся образ подобного деления человека со временем дополнился сравнением с небом и землей: «Человек яко неба и земли подобие. От полу человека вышняя часть, яко небо, и паки от полу вниз его часть, аки земля».[126] Низ однозначно маркировал женское начало, а верх – мужское. По многочисленным приметам древние славяне устанавливали пол будущего ребенка, и часто эти приметы строились на оппозиции верх – низ. Так, к примеру, русские в Новгородской губернии при постройке избы привязывали к матице хлеб, завернутый в шубу, а затем перерубали веревку, и шуба с хлебом падала на пол; если хлеб падал горбушкой кверху, то это значило, что в новом доме будут рождаться мальчики, если же переворачивался вверх дном, то – девочки.[127]
Очевидна связь с телесным мировосприятием и оппозиции правый – левый, шедшей от значимости правой и левой рук в человеческом теле. Сила, ловкость, выносливость и т. п. качества правой руки человека вызвали наделение правой части всего на свете мужскими качествами. Женщина и по силе, и по положению в обществе и семье ассоциировалась с более слабой – левой рукой. «Левосторонность» женщины проявлялась в том, что она должна была стоять или идти с левой стороны от мужчины, с левой стороны вынашивала младенца-девочку, а с правой – мальчика. У белорусов этнографы зафиксировали примету, говорящую о том, что если женщина зачала ребенка лежа на левом боку, то родится девочка, а если на правом, то, соотвественно, родится мальчик. У русских сохранились пословицы и поговорки, негативно оценивающие левую сторону – «Встать с левой ноги», «Никогда не плюй на правый бок, на праву сторону».[128]
Оппозиция чет – нечет также продиктована мужской и женской телесностью. Неслучайно четные числа связывались с женским началом, а нечетные – с мужским. Целостность и неделимость единицы соответствовала статусу мужчины, воплощавшему космос, мир, первочеловека. Вторичность женщины, ее детородная функция, предполагавшая наличие второго тела внутри первого, проецировались на числовую привязку и количественный аспект женского начала. Четные числа (в особенности число два) несли в себе угрозу присутствия нечистой силы с того света, поскольку удвоения, раздвоения, двойничество обусловливалось вторжением того света в мир живых; второй считался не просто излишним по отношению к первому, а потусторонним удвоением первого, его зеркальным отражением, «двоедушником»-двутелесником. Ведьмы и вампиры – наиболее часто встречающиеся представители последних. Пока одно тело ведьмы, как правило человеческое, спит, второе, приняв образ животного, птицы, насекомого, растения, предмета или вещи (клубка ниток, веника, стога сена, палки, колеса, решета и т. п.), совершает колдовские действия. Оборотничество – основное свойство двутелесников. Но поскольку двойственность являлась признаком разрушения границы между этим и тем светом и присутствием их одновременно вместе в данный момент в данном месте, постольку удвоение использовалось в отгонной магии, в обрядах, направленных на отпугивание или изгнание нечистой силы. И если живому нельзя было дважды совершать то или иное действие, говорить одни и те же слова и т. п., то мертвому полагалось все делать дважды (на русском севере покойника обмывали дважды, нечистая сила оживала, если ее били дважды, и пр.).[129]
Наконец, добро и зло также имело мужскую и женскую природу в своей основе, что сохранилось до наших дней в приметах и разного рода суевериях. Повсеместно у славян считалось, что женщина приносит несчастье: не к добру было встретить женщину первой в новом году или если женщина перейдет дорогу пахарю, отправляющемуся на первую пахоту по весне, и т. д.[130]
Телесность мира была всепроникающей. Чтобы придать телесность пространству, его необходимо было замкнуть в некую геометрическую форму, лучше всего в правильную: круг, квадрат, равнобедренный треугольник. Мотив опоясывания – древнейший мотив в мировой мифологии. Форма и ее границы – яркий выразитель телесного кода языческой культуры, ее символ. Как известно, при закладке городов древние греки и римляне вспахивали борозду вокруг будущего города, размечая места для будущих ворот, ведущих в крепость. Тем самым они отделяли свое пространство от чужого, давали ему форму-тело, а значит, и жизнь. Скорее всего, так же действовали и другие народы при закладке городов, сел, мест своего обитания. Хождение вокруг того или иного центра составляло первичный элемент многих обрядов наших предков. Опахивание вокруг сел и деревень применялось древними славянами, по свидетельству этнографов, например, с целью предотвратить или остановить эпидемию, «коровью смерть», падеж скота. В обряде участвовали старухи, вдовы и девушки с распущенными волосами, в одних рубахах или обнаженные, с серпами, косами, печными заслонками, ухватами в руках. Глубокой ночью они впрягались в соху и вспахивали борозду вокруг села, причем если эпидемию только ожидали, то обряд совершался в полной тишине молча, если же падеж скота уже начался, то женщины старались как можно громче шуметь, стучать в заслонки, кричать, визжать, петь обрядовые песни.[131] У древних славян принято было обходить дома, двор, хозяйственные постройки, конюшни, сараи и т. п. на Рождество, Чистый четверг, Пасху, Юрьев день. Очерчивая круг, человек воздвигал невидимую глазу, но хорошо им ощущаемую «телесную» границу между собой и нечистой силой.[132]
