Карлен Даллакян - Новая цивилизационная парадигма
2.2.Парадигмы исторических цивилизаций
Исследование различных цивилизационных парадигм предполагает дифференциацию критериев их идентификации. В самом общем плане можно выделить культурно-цивилизационные и формационные критерии. Хотя следует подчеркнуть, что и формационное деление на практике представляет собой культурно-формационную дифференциацию, так как рассматривает именно западно-европейскую форму и содержание развития общества.
Начнем исследование с парадигмальных основ греко-римской цивилизации. Хотя сразу же следует подчеркнуть условность такого объединения. Конечно же, существовали две самостоятельные цивилизации – греческая и римская, объединение которых может быть правомерным лишь в пространственно-временном измерении, но отнюдь не культурологическом. Что было характерно для греческой культуры? Такие ценности, как свобода, чувство собственного достоинства, противопоставление греков варварам (своего рода зачатки нацизма), понимание силы, прежде всего, как физической мощи, завоевательная стратегия, политеизм, мифологическое сознание, осознание знания одной из высших ценностей, так как истинная свобода достигается посредством знания, внутреннее духовное развитие личности, демократия, право.
Освальд Шпенглер в своей книге «Закат Европы», пытаясь разработать методологию познания социокультурных и исторических явлений, предупреждал об ущербности применения методологии естественных наук в сфере истории. «То обстоятельство, – пишет он, – что кроме необходимости причины и следствия – я назову ее логикой пространства, – в жизни существует еще и необходимость судьбы – логика времени, – являющаяся фактом глубочайшей внутренней достоверности, который направляет мифологическое, религиозное и художественное мышление и составляет ядро и суть всей истории в противоположность природе. … Математика и принцип причинности приводят к систематизации явлений по методу природоведения, хронологии и идея судьбы – по методу историческому. Обе системы охватывают весь мир. Только глаз, в котором и через который этот мир получает свое осуществление, в обоих случаях разный».22 И хотя сегодня существует множество книг, посвященных специфике методологии гуманитарных исследований, подчеркивающих статистичность исторических исследований, вводятся новые специфически для гуманитарного исследования категории вроде «хронотопа» и все же, на наш взгляд, О. Шпенглер прав. Все это рассматривается одним и тем же «естественно-научным глазом».
В гуманитарном, социокультурном исследовании господствует естественнонаучный материализм, причем классической, ньютоновской, одномерной эпохи. Не отсюда ли одномерность политического мышления, умножающего слезы матерей, потерявших своих детей в бессмысленной битве за пространство? Насколько правомерно распространение математических, физических, экономических категорий и ценностей на весь социокультурный мир? Не потому ли, что мы отождествили счастье с успехом и богатством, в одном из самых развитых и процветающих городов Европы самое большое количеств самоубийств среди молодежи – 11 тысяч в год! Более тридцати самоубийств в день! Очевидно, что не все в порядке в «Датском королевстве». В России, находящейся в последнее время в числе стран мировых лидеров по этому печальному показателю, тоже не все в порядке в этом отношении. Выход – прежде всего, в исследовании причин происходящего. И опять – ловушка естественнонаучного мышления!
Если верить О. Шпенглеру, у древних греков не было чувства историчности, они были полностью во власти, что называется, пространственной парадигмы. В Греции не только не было обсерваторий, но, более того, во времена Перикла в Афинах народным собранием был принят закон, «угрожавший каждому, распространявшему астрономические теории, тяжелой формой обвинения, эйсангелией».23 Это было проявлением того, считает О. Шпенглер, что воля античной души стремилась вычеркнуть представление о дали из своего миросозерцания. Чем это могло бы быть вызвано? Существующим типом культуры, то есть способом материального и духовного существования. С одной стороны – города государства – полисы, относительно автономные самодостаточные образования, с другой стороны -рабство, классовое и сословное расслоение, актуализирующее в качестве высшей ценности свободу.
Господство мифологического сознания, не столь отражающее существующий порядок вещей, сколь в символической, фантастической форме выражающее желаемое. Греки не столько хотели знать, что будет, сколько, когда будет то, чего они хотят. Поэтому верили в идею судьбы. Отсюда такое неформальное, можно сказать почти дружеское, общение с богами, от которых зависела их судьба и жизнь. В этом плане мифологически чудоориентированное сознание греков, в какой то мере, напоминает историческое сознание россиян.
Даже в строительстве греки перешли от камня, как строительного материала, которого в Греции всегда было много, к дереву. Согласно О. Шпенглеру грек был человеком, который никогда не становился, а всегда пребывал. То есть для грека идея длительности практически не существовала, у него не было воли к длительности, а значит ко времени. То есть во главу греческой парадигмы была поставлена категория пространства. В противоположность грекам египтяне не признавали идею конечности. «В высшей степени исторично предрасположенная египетская душа, стремящаяся с первобытной страстностью к бесконечному, воспринимала весь свой мир в виде прошедшего и будущего, а настоящее, идентичное с бодрствующим сознанием, казалось ей только узкой границей между двумя неизмеримыми пространствами».24 По О. Шпенглеру, египетская душа является в высшей степени воплощением заботливости о дали, будущем, что вылилось в выбор ими таких строительных материалов как гранит и базальт, не только для сооружений, но и для исторических документов, высеченных на этих почти вечных материалах.
О. Шпенглер обращает наше внимание также на отношение разных культур к смерти, выраженных в погребальных обрядах. «Египтянин отрицает уничтожаемость. Античный человек утверждает ее всем языком форм своей культуры. Египтяне консервировали даже мумию своей истории, а именно хронологические даты и числа. В то время как, с одной стороны, ничего не сохранилось от досолоновской истории греков, ни одного года, ни одного подлинного имени, никакого определенного события, – что придает единственно известному нам остатку преувеличенное значение, – с другой стороны, мы знаем почти все имена и годы правления египетских царей третьего тысячелетия до Р.Х., а поздние египтяне знали их, конечно, все без исключения».25
Греко-римская цивилизация гипертрофировала значимость таких явлений как свобода, слава и власть. Многие античные герои совершали подвиги лишь ради славы, а не для того, что это было им необходимо. Вспомним Ахиллеса, Филиппа и Александра Македонских, Цезаря и многих других. Для них жизнь без подвигов и славы не имела смысла. Видимо, понятие «тщеславие» было им не знакомо. Не многим от нее по характеру отличались Романо-германская и Англо-саксонская культуры, относящиеся, так же как и Греко-римская, к более широкому феномену – западной культуре.
С точки зрения цивилизационных парадигм интересно рассмотрение отмеченного Фридрихом Ницше, а затем дополненного Оствальдом Шпенглером различия между Дионисийской, Аполонической и Фаустовской культурой.
О. Шпенглер противопоставляет аполоническую культуру Древней Греции дионисийской культуре Древнего Рима. Мы, в свою очередь, рассмотрим их взаимоотрицание по гегелевскому закону отрицание отрицания на протяжении всей человеческой истории. Первобытное общество – дионисийская культура, эллинская – аполоническая – римская-дионисийская, средневековая – аполинистическо-фаустовская, Новое время – фаустовская – современный капитализм – фаустовско-дионисийская. Остается открытым вопрос – какой характер культуры ожидает нас в ближайшем будущем? Хотелось бы, чтобы предвидение Гете оказалось пророческим, и победил не Мефистотель.
Дионисийская культура, как радостное, праздничное существование, направленное на удовлетворение человеком своих витальных потребностей получила свое название от имени сына Зевса – Диониса, которого считали богом вина, блаженного экстаза и восторженной любви. Утверждать дионисийское начало – значит преследовать чувственные наслаждения, жить в свое удовольствие. Но кроме этого, он преследуемый бог, страдающий и умирающий. Все, кто идет за ним, вынуждены разделить его судьбу.26 Интересно, что некоторые авторы отмечают особую близость Диониса природе и женщинам. Он мистичен, интуитивен, порой предстает как нежеланная и неспокойная стихия, причина конфликтов и безумия. Часто Дионис олицетворяет женское начало в психике мужчины.
