Леонид Беловинский - Жизнь русского обывателя. От дворца до острога
Специфической чертой студенческой жизни даже молодых людей из более или менее обеспеченных семей, если им приходилось жить далеко от дома, была бедность, нередко сочетавшаяся с грубостью и распущенностью нравов. Выходец из богатой нижегородской помещичьей семьи П. Д. Боборыкин, поступивший в 1850-х гг. в Казанский университет и имевший при себе крепостного слугу (!), писал: «Мне пришлось сесть на содержание в тысячу рублей ассигнациями… что составляло неполных триста рублей, – весьма скудная студенческая стипендия в настоящее время, да и тогда это было очень в обрез, хотя слушание лекций и стоило всего сорок рублей…
И в наше время было много бедняков. Казенных держали недурно, им жилось куда лучше доброй половины своекоштных, которые и тогда освобождались от платы, пользовались некоторыми стипендиями (например, сибиряки), получали от казны даровой обед и даже даровую баню… Мы должны были довольствоваться очень скудной едой. В Дерпте, два года спустя, она стала еще скуднее, и целую зиму мы с товарищем не могли тратить на обед больше четырех рублей на двоих в месяц…» (18; 95, 98–99).
Масса студентов была крайне плохо обеспечена материально, жила в дешевых меблирашках, даже в трущобах, плохо питалась, не имела хорошей одежды и обуви, нередко пьянствовала. Недаром среди студенчества в конце XIX в. больных было больше, чем в других группах населения. На первом месте среди заболеваний стояла чахотка (плохая одежда, обувь, скудное питание), на втором – желудочные заболевания, на третьем – венерические болезни (от 20 до 30 % студентов!).
Историк искусства Н. П. Кондаков вспоминал: «Все годы университетского курса я должен был давать уроки, совершая почти ежедневные походы с Покровки на Арбат и даже на Девичье Поле, по рублю, а иногда по полтора рубля за час. Будучи освобожден от платы, я получал также стипендию – восемь рублей с копейками в месяц, что было для меня большой находкой. Я мог расходовать на завтраки и даже обеды по 20 и 30 копеек, на расстегаи с парою чая в трактире по 25-ти копеек и даже ходить в театр, конечно, в рай (то есть на верхний ярус балкона. – Л. Б.)…» (90; 66). Отметим, что Кондаков жил в собственном доме, то есть не платил за квартиру. Учившийся в Петербурге туляк В. В. Вересаев писал: «Получали мы с братом Мишею из дома по двадцать семь рублей в месяц. Приходилось во всем обрезывать себя. Горячую пищу ели раз в день, обедали в кухмистерской. Утром и вечером пили чай с черным хлебом, и ломти его посыпали сверху тертым зеленым сыром. Головки этого сыра в десять копеек хватало надолго. После сытного домашнего стола было с непривычки голодно, в теле все время дрожало чисто физическое раздражение. Очень скоро от обедов в кухмистерской развивался обычный студенческий желудочно-кишечный катар: стул был неправильный, в животе появлялись жестокие схватки, изо рта пахло, расположение духа было мрачное… Основным моим настроением… была глубочайшая душевная угнетенность… Условия студенческой жизни били по здоровью под самый корень. Плохой стол, студенческий желудочный катар от него, запоры и геморрой; сидячая, исключительно умственная жизнь; отсутствие физических упражнений; курение по двадцать-тридцать папирос в день; безобразная половая жизнь с многонедельным воздержанием, бунтующими в крови сладострастными чертиками и со страстно желаемыми объятиями проститутки, после которых было омерзение до тошноты…» (33; 239, 369).
Студент Технологического института
Если в первой половине XIX в. такое явление, как «нищий студент», было практически неизвестно, хотя современники и отмечали случаи бедности, то в 1870-х гг. в Казанском университете только 28 % студентов могли существовать на собственные средства, в Киевском недостаточными были от 60 до 70 %, а в Одессе их число доходило даже до 80 %. При этом, количество студентов, пользовавшихся теми или иными льготами, то есть не имевших собственных средств, возросло с 49 % в 1866 г. до 78 % в 1874. К началу ХХ в., по данным обследований, не все студенты имели теплые пальто, включая, например, Томский университет, что в условиях Сибири – далеко не последнее дело: нужно учесть, что теплых автобусов и троллейбусов, не говоря о метро, тогда не существовало, и даже на извозчике ехать было холодновато; обувь и брюки многими участниками обследований характеризовались, как «дрань» и «рвань». Требование иметь форменную одежду в этих условиях для многих было чрезвычайно болезненным, и значительная часть студентов ограничивалась купленными на толкучке студенческими тужуркой и фуражкой. Один из студентов Петербургского университета вспоминал: «Своего рода комиссионерами в этом деле были сторожа университетских шинельных… Они же торговали тужурками и шинелями окончивших. Сюртук имели далеко не все, большинство ходило в форменных черных тужурках с синим кантом и петлицами… На улицу надевали шинель… и фуражку… Форма была не обязательна, носили ее по двум причинам: во-первых, сразу видно, что студент, а это обеспечивало известное положение в обществе; во-вторых – так было дешевле – потрепанная студенческая форма не считалась чем-то неприличным, а старая штатская «тройка» – считалась. Существовал, по слухам, какой-то университетский мундир с золотым шитьем, треуголкой и шпагой, но мы на студентах такого не встречали» (75; 159). Питание… Что говорить о питании, если знаменитая «собачья радость», колбаса из обрезков, отходов мясной торговли, была характерной студенческой пищей и с полным правом могла быть названа «студенческой радостью»: «Питались студенты по-разному, как по-разному и жили, – воспоминал современник-студент. – В общежитии всегда был кипяток, приходил булочник, по пути с занятий покупали полфунта дешевой колбасы… Университетская столовая, где обедало множество студентов, помещалась за северными воротами – там же, где и теперь. Обстановка ее была скромной: длинные столы, покрытые клеенкой, на них большие корзины с черным и серым хлебом, в дешевом буфете – кисели, простокваша. Было самообслуживание, цены бросовые: обед без мяса – восемь копеек, с мясом – двенадцать, стакан чаю – копейка, бутылка пива – девять. Конечно, подавались обеды и подороже. Столовая с самого утра была переполнена. Шум стоял необыкновенный: спорили, смеялись. Некоторые любители проводили в ней больше времени, чем на лекциях: их интересовало дешевое пиво. Кое-кто, выбившись из бюджета, ограничивался чаем и бесплатным хлебом, несколько кусков его еще и прихватывали в карман. На это никто не обращал внимания, наоборот, относились даже сочувственно. Иной студент, совершенно незнакомый, скажет: «Коллега, я вам куплю обед, у меня хватит на двоих». Администрация столовой иногда предлагала бесплатно тарелку щей без мяса. Это очень выручало бедных студентов» (75; 160–161). Крайне плохо обстояло дело с жильем; жили или в самых дешевых «номерах», фактически вертепах, рядом с проститутками и уголовниками всех мастей, или снимали «углы» в различных «живодерках» или открытых благотворителями «Ляпинках», проживание в которых скрывалось даже от товарищей ввиду их крайней непрезентабельности. Часть студентов, имевших из дома небольшую помощь или достаточно зарабатывавших репетиторством, снимала «углы»: «Цены были разнообразные, полный пансион вместе с комнатой дешевле двадцати рублей было не найти (речь идет о Петербурге начале ХХ в. – Л. Б.). Мы знавали хозяйку, сдававшую с полным «коштом» две комнаты трехкомнатной квартиры, выходившей во двор, на Четвертой роте Измайловского полка. Сама она ютилась в одной комнате с тремя детьми. Муж этой женщины куда-то сбежал, вот она и держала студенческий пансион. В каждой комнате жили по двое, а столоваться приходили и еще несколько, так что кормила она человек десять». Казенных общежитий было крайне мало, и они, хотя и весьма благоустроенные и благопристойные, даже с подачей кипятка, вмещали лишь по несколько десятков человек.
Контрастно выглядели в сравнении с «вольной» студенческой жизнью в открытых учебных заведениях быт и учеба студентов полузакрытых или сохранивших традиции закрытых технических училищ. Кораблестроитель В. П. Костенко, поступивший в 1900 г. в Инженерное училище, писал: «Я часто искал ответа, как Инженерное училище успевает в четырехлетний срок достигать тех же целей, которые гражданские институты – Технологический, Путейский и Горный – осуществляют только в 6–7 учебных лет… И мне стало ясно, что основной причиной этого ускоренного обучения полноценных инженеров является чрезвычайное уплотнение процесса учебы.
В училище мы получали жилье, питание, одежду и все необходимые учебные пособия, следовательно, были избавлены от докучливых материальных забот. Беготня по урокам, переезды и поиски дешевого жилья поглощали у большинства студентов половину дорогого времени, которое пропадало для учебы. Это я хорошо знал из жизни моих гимназических товарищей и младшего брата-технолога.
