Григорий Гуковский - Русская литература XVIII векa
В его трагедии Вадим – республиканец, ненавистник тиранов. Конечно, Княжнину чужда историческая точка зрения, и он изображает Вадима в духе идеала свободного человека по понятиям революционных просветителей XVIII в. и в тоже время героем в древнеримском стиле вроде Катона и Брута, как их представляли себе те же просветители XVIII в. Однако же для Княжнина важна и здесь мысль об исконной свободе русского народа, о чуждом для него характере самодержавия. Вадим Княжнина – блюститель вольности, свойственной его родине, и он добивается не новых форм правления, а сохранения того, что принадлежит Новгороду по праву и по традиции. Выше уже указывалось, что эта точка зрения была унаследована декабристами.
Во время отсутствия Вадима из Новгорода произошло важное и печальное событие: власть перешла к Рурику и республика превратилась в монархию'. Вернувшись, Вадим не хочет примириться с потерей вольности его отечеством; он поднимает восстание; но он побежден и гибнет. Кончает самоубийством вместе с ним и его дочь Рамида, влюбленная в Рурика и любимая им. Такова сюжетная схема трагедии Княжнина. Вадиму, пламенному республиканцу, противопоставлен в трагедии Рурик, идеальный монарх, мудрый и кроткий, готовый царствовать на благо страны; но тем острее и глубже постановка вопроса у Княжнина, что он все-таки осуждает тиранию, ибо он хочет раскрыть проблему в ее существе, в принципе. Он хочет сказать, что царь может быть хорошим человеком, – и все же он ненавистен как царь. Дело не в людях, а в самом принципе. Суровые республиканские доблести, могучая и мрачная фигура Вадима, для которого нет жизни вне свободы, который приносит в жертву идее и отечеству не только свою жизнь, но и счастье и жизнь своей любимой дочери, придает трагедии Княжнина величественный и сумрачный характер. Несколько слащавая кротость Рурика меркнет перед титаническим образом Вадима, великолепным, несмотря на условность его. Республиканские тирады Вадима и его единомышленников звучали как революционные прокламации и речи в 1789 г., когда трагедия была написана, и в 1793 г., когда она была напечатана, тем более, что читатели того времени привыкли видеть в трагедиях «аллюзии», намеки на живую политическую современность; да и сам Княжнин имел в виду в своей пьесе, конечно, не девятый век, а восемнадцатый, и в речах своих республиканцев обращался прямо к своим соотечественникам и современникам. При этом несущественно то, что Княжнин, говоря о свободе, представляет ее себе, может быть, достаточно ограниченно. Важна была пламенная проповедь ненависти к самодержавию.
Вадим вопрошает своих друзей и единомышленников:
Так должно на богов нам только полагаться,
И в стаде Человек без славы пресмыкаться?
Но боги дали нам свободу возвратить
И сердце – чтоб дерзать, и руки – чтоб разить!
Их помощь в нас самих! Какой еще хотите?
Ступайте, ползайте, их грома тщетно ждите;
А я один за вас во гневе здесь кипя,
Подвигнусь умереть, владыки не терпя!..
Что вижу здесь? Вельмож, утративших свободу,
Во подлой робости согбенных пред царем
(И лобызающих под скиптром свой ярем.
Скажите: как вы, зря отечества паденье,
Могли минуту жизнь продлить на посрамленье?
И если не могли свободы сохранить –
Как можно свет терпеть и как желать вам жить?
Это – обращение Княжнина к его современникам. Знаменитым стал рассказ помощника Вадима, Пренеста, о том, как он говорил речь новгородским вельможам, «которых гордый дух против венца роптал...
И гнева молнию в молчании питал...
...Уж с воинством Вадим принес тиранству кары;
Коль также, как ему, противен вам венец,
Паденья своего не избежит гордец,
Который нам, дая вкушать соты коварства,
Нас клонит к горести самодержавна царства.
Великодушен днесь он, кроток, справедлив,
Но укрепя свой трон, без страха горделив,
Коль чтит законы днесь, во всем равняясь с нами,
Законы после все и нас попрет ногами!
Проникнув будуше вы мудростью своей,
Не усыпляйтеся блаженством власти сей:
Что в том, что Рурик сей героем быть родился?
Какой герой в венце с пути не совратился?
Величья своего отравой упоен,
Кто не был из царей в порфире развращен?
Самодержавие, повсюду бед содетель,
Вредит и самую чистейшу добродетель,
И невозбранные пути открыв страстям,
Дает свободу быть тиранами царям...
Замечательна по своеобразию замысла и развязка трагедии Княжнина: Рурик победил Вадима. Мало того, он решается вступить с Вадимом в спор. Он заявляет, что он не хотел венца, что сам народ, истомленный распрями, просил его стать монархом; он говорит о своем намерении царствовать добродетельно. Затем он снимает с главы венец и говорит, обращаясь к народу:
...Теперь я ваш залог обратно вам вручаю;
Как принял я его, столь чист и возвращаю.
Вы можете венец в ничто приобратить,
Иль оный на главу Вадима возложить.
Вадим
Вадима на главу! Сколь рабства ужасаюсь,
Толико я его орудием гнушаюсь!
Извед
(Рурику, указывая на народ, ставший перед Руриком,
на колени для упрощения его владеть над ним.)
Увиди, государь, у ног твоих весь град!
Отец парода! зри твоих моленья чад;
Оставь намеренья, их счастию претящи.
Итак, Рурик прав; народ сам просит его быть монархом, народу люба монархия; так и поняли Княжнина некоторые критики – и поняли неправильно.
Княжнин весь – с Вадимом. Но он признает, что победила монархия, Народ обольщен, он верит в принцип царизма, древняя вольность Руси забыта. Благородные свободолюбцы гибнут, не поддержанные народом. Им остается одно – умереть свободными. Ведь признание победы тирании не есть ее одобрение. Княжнин ненавидит ее, борется с нею своим художественным словом, – но он пришел в «Вадиме» к пессимистическому выводу; зло победило, борьба идет к концу, если не окончена. Позор стране, покорившейся тиранам. И видя, как народ просит Рурика «владеть над ним», Вадим, т.е. сам Княжнин, восклицает, опять обращаясь к своим современникам:
Вадим
О гнусные рабы, своих оков просящи!
О стыд! Весь дух граждан отселе 'истреблен!
Вадим! Се общество, которого ты член!
Рурик
Коль власть монаршу чтишь достойной наказанья,
В сердцах граждан мои увиди оправданья;
И что возможешь ты против сего сказать?
Вадим
Вели отдать мне меч и буду отвечать!
(Рурик подает знак, чтоб Вадиму отдали меч.)
Вадим теперь доволен; он обещает, что будут довольны и Рурик, и Рамида. И Рурик так самоуверен, что думает, будто Вадим может отступиться от своих взглядов и может стать ему отцом. Но Вадим Княжнина – не Вадим Екатерины II; он говорит:
Вадим!
Я боле не могу сносить столь гнусна вида!
Внемли ты, Рурик, мне, народ, и ты, Рамида.
(К. Рурику.)
Я вижу, власть твоя угодна небесам;
Иное чувство ты гражданей дал сердцам;
Все пало пред тобой; мир любит пресмыкаться;
Но миром таковым могу ли я прельщаться?
(К народу.)
Ты хочешь рабствовать под скипетром попран!
Нет боле у меня отечества граждан!»
И, «заколаясь», Вадим побеждает Рурика:
В средине твоего победоносна войска,
В истце, могущий все у ног твоих ты зреть,
Что ты против того, кто смеет умереть?
Было бы наивно думать, что пессимизм Княжнина мог заставить его отказаться от борьбы. Ведь сама его трагедия «Вадим Новгородский» – мужественный подвиг борьбы с всевластной тиранией, которая дала «иное чувство сердцам граждан», смелая попытка обратить эти сердца к их старинным правам, к свободе, к русской доблести. Прошло немного дней, началась французская революция, и Княжнин, получивший историческую поддержку, пишет: «Горе моему отечеству».
«Вадим Новгородский» был закончен автором перед самой французской революцией. Княжнин отдал новую трагедию в театр для постановки, но когда революция грянула, он взял «Вадима» обратно; вероятно, здесь сыграла роль, и может быть решающую, и история с «Горем моему отечеству». Трагедия осталась ненапечатанной и непоставленной. Через два года после смерти Княжнина, ,в 1793 г., в год якобинской диктатуры, наследники Княжнина (в частности, его зять) дали его неизданные пьесы издателю Глазунову для напечатания. Глазунов отдал «Вадима» в типографию Академии наук. По положению, трагедия была цензурована в Академии О.П. Козодавлевым, литератором и чиновником, которому поручила просмотреть пьесу Дашкова, президент Академии. Козодавлев одобрил трагедию, и она вышла в свет отдельным изданием в июле 1793 г. Затем тот же набор (с незначительными отличиями) был использован при напечатании «Вадима» в XXXIX томе сборника русских драматических пьес «Российский Феатр», издававшегося Академией. В конце сентября и этот том вышел в свет. И вот трагедию стали усиленно раскупать; она произвела сильное впечатление. В то же время генерал граф И.П. Салтыков, которому сообщили о том, какой характер имеет трагедия, донес о ней фавориту Зубову, а тот Екатерине. В 1793 г. она не хотела терпеть у себя пропаганды якобинских идей; она была очень напугана французской революцией и сильно боялась, чтобы «зараза» не перекинулась в Россию. В 1790 г. она уже расправилась с Радищевым. Теперь появился «Вадим» того самого Княжнина, о «преступной» рукописи которого «Горе моему отечеству» она не могла, конечно, забыть. Екатерина рассердилась на Дашкову, допустившую напечатание трагедии при Академии наук. Княжнин не мог уже подвергнуться каре разгневанной самодержицы, но его трагедия понесла кару. Екатерина распорядилась, и сенат приговорил: конфисковать по возможности все экземпляры «Вадима» и публично сжечь их. Из XXXIX тома «Российского Феатра» «Вадима» выдирали, захватывая при этом и соседние пьесы. Два сына Княжнина, сержанты гвардии, были допрошены и у них спрашивали, действительно ли «Вадима» написал их отец, а не кто-нибудь другой, скрывшийся за именем умершего поэта. Арестован был на время Глазунов; допрашивали и других лиц.
