Лидия Либединская - Зеленая лампа (сборник)
Школ тогда в Москве было мало, и после Указа о всеобщем образовании их не хватало. Потому учились в три смены. Малыши – это мы – начинали занятия в 8 утра и заканчивали в 12. Средние садились за парты в половине первого, а самые старшие – в 6 и заканчивали занятия в 10, а то и в 11 вечера.
Классы были переполнены. В нашем классе, который тогда именовался «1-я группа Д», было сорок два ученика. Парты из школьного обихода были почему-то изъяты, в три ряда стояли длинные столы с круглыми отверстиями для чернильниц и ящиками, куда можно было положить ранец или портфель. Скамейки, правда, были со спинками, тоже черные, но так как крышки на столах не поднимались, то, если надо было встать, когда тебя вызывал учитель, вставали сразу все четверо сидящих за столом и скамейку отодвигали назад, что сопровождалось изрядным шумом. Мальчишки, конечно же, старались, чтобы шума и грохота было побольше.
Молоденькая учительница поздравила нас с поступлением в школу, сказала, что зовут ее Дора Марковна, и предложила нам первым делом выбрать санитаров, которые каждое утро будут проверять чистоту рук, шеи и ушей, следить, подстрижены ли ногти, а также за чистотой белых воротничков. Меня тоже выбрали санитаром, выдали белую нарукавную повязку с красным крестом.
Поначалу у меня от гордости за оказанное доверие закружилась голова, но, когда Дора Марковна сказала, что санитары должны после уроков остаться на собрание, мой восторг поугас – мне уже хотелось поскорее вернуться домой и рассказать бабушке обо всем увиденном в школе.
На следующий день я пришла в класс очень рано и приступила к своим обязанностям. Руки все показывали охотно – у всех они были чистые, с розовыми, аккуратно подстриженными ногтями. А вот когда дело доходило до шеи и воротников, мальчишки поднимали визг, уверяли, что им щекотно, и отталкивали меня, приговаривая:
– Попробуй только наябедничай!
Ябедничать я не собиралась, угрозы меня не пугали, но я понимала, что должна выполнить свои обязанности, и потому, когда один из моих подопечных стал яростно сопротивляться, я влепила ему звонкий подзатыльник и уже сама произнесла громко и угрожающе:
– Попробуй только наябедничай!
Подзатыльник мой произвел должное действие, мальчишки стали поглядывать на меня с уважением, и вскоре с большинством из них мы подружились.
Учителя у нас были хорошие, в основном уже немолодые, с большим, еще дореволюционным опытом, а если и встречались молодые, вроде нашей Доры Марковны, – первые выпускники советских вузов, то к старшим коллегам они относились уважительно, советовались с ними и изо всех сил старались им подражать.
Первый учебный год завершился благополучно: нам выдали табели с отметками, и я очень гордилась, что по чтению и письму у меня в табеле значилось «отл», что означало отлично, а вот по арифметике красовалось «уд», то есть удовлетворительно. Это «уд», будь то арифметика, алгебра, геометрия или тригонометрия, сопровождало меня все школьные годы, иногда сменяясь на «пл» или «оч. пл», что и вправду было очень плохо, так как чревато было репетиторами и переэкзаменовками.
Итак, первый год завершился благополучно. А вот в следующем году нас постигли искания и новаторства. На уроках появлялись незнакомые люди, они приносили с собой кипу листков с чертежами или рисунками, которые мы должны были дорисовывать по своему усмотрению. Этих незнакомых людей называли педологи. Они тщательно собирали у нас свои листочки, на следующий день приходили снова, и мы опять что-то дорисовывали или дописывали. А когда эксперимент был окончен, вдруг пришло распоряжение свыше, из Наркомпроса, и как я теперь понимаю, к ужасу старых учителей, разбить группы, то есть классы, на сильных, средних и слабых учеников.
Мы, дети, тоже были озадачены этим распоряжением, так как все четыре вторых класса перетасовывались и приходилось расставаться с подружками и друзьями. Я попала в «сильную» группу, а это означало, что я должна была покинуть Дору Марковну, нашего групповода, как ее называли. Она осталась работать со «средними», а нашим групповодом стала Нина Ивановна.
«Сильная группа» заканчивала учебный год, то есть второй класс, 1 марта, «средняя», как обычно, 1 июня, а «слабые» 1 ноября следующего учебного года.
1 марта состоялось торжественное собрание в физкультурном зале, где нам объявили, что отныне мы уже ученики третьей группы «А», и если и впредь будем учиться хорошо, то к Новому году станем учениками четвертой группы.
Однако, к нашему счастью, эксперимент себя, видимо, не оправдал и осенью мы как ни в чем не бывало начали заниматься нормально.
Но тут на нас обрушилось еще одно новшество: так называемый бригадный метод. Всю нашу третью «А» группу разбили на бригады по семь человек, мы сами выбрали себе бригадира – отличника Шуру Либмана. Он должен был отвечать за нас всех. Отвечать в буквальном смысле этого слова. Каждый из нас, членов бригады, мог спокойно бездельничать, так как нас никто не спрашивал и даже к доске не вызывал. Отвечал только Шурик, всегда на отлично, и его отлично механически переползало в наши табели! То-то была жизнь!
Но когда через несколько месяцев бригадный метод был отменен, выяснилось, что девяносто процентов группы не знает ничего! Весь курс четвертого класса пришлось начинать с ноля… Однако наши мудрые учителя на удивление быстро с нами справились. Искания, что поделаешь?!
14
Впрочем, «искания» происходили не только в педагогике. Они проникали во все сферы обыденной жизни. Помню, как шли мы с мамой по Столешникову переулку к знаменитому фотографу-художнику Напельбауму. Его фотоателье находилось на углу Петровки и Кузнецкого Моста. Едва дойдя до Петровки, мама в недоумении остановилась: по первому тротуару все пешеходы двигались в одну сторону – от Театральной площади к Бульварному кольцу, а по левому – в противоположном направлении, от Бульварного кольца к центру. Если кто-то пытался нарушить это странное шествие и пойти против потока, к нему немедленно подходил милиционер с маленькой книжечкой в руках, брал штраф, вручая взамен заранее заготовленную квитанцию, ссылаясь на постановление Моссовета, и вежливо предупреждал, что отныне так будет на всех главных улицах Москвы.
Странное и жутковатое это было зрелище!
К счастью, нашлись умные люди и отменили вскоре это странное нововведение…
Однажды утром отец, как всегда за завтраком просматривающий утренние газеты, уже собирался налить себе кофе, как, взглянув на чашку, вдруг отложил газету и с недоумением спросил бабушку:
– Что это?
– Кто-кто, а вы, Борис, должны были бы знать, что страна вступила на путь индустриализации! – высокомерно ответила бабушка.
Конечно же, отец, который принимал участие в разработке первого пятилетнего плана, прекрасно знал, на какой путь вступила страна, но чашки… У чашек этих, которые мама вчера принесла из «распределителя», не было плоского донышка, и они покачивались и крутились на блюдцах, как ваньки-встаньки, расплескивая содержимое и обжигая руки. Зато на них были изображены трактора и шестеренки на фоне фабричных силуэтов и дымящих труб. У меня эти чашки вызывали патриотический восторг. Но, кажется, только у меня.
Во время диалога между отцом и бабушкой в дверь постучали, и в комнату вошла соседка, став невольной свидетельницей происходящего. Оглядев чашки, она глубоко вздохнула и грустно сказала:
– Чтоб у них жизнь была такая, как эти чашки на блюдечках!
В школе «искания» тоже продолжались, только теперь уже в сфере нашего патриотического воспитания, – нас изо всех сил старались приобщить к общественной деятельности. Лозунг «Знания – всем» коснулся и нас. При школе были организованы кружки ликбеза для окрестного населения, и каждый из учеников должен был записать в такой кружок хоть одного неграмотного жителя.
Хотя в наших коммуналках такие, несомненно, были, но все мои старания приобщить их к светлому миру знаний ни к чему не приводили. Люди эти в основном пожилые, и кто-то ссылался на плохое здоровье, на занятость, кто-то говорил, что внучка не на кого оставить. Короче, никто у меня в кружок не записался.
Я впала в отчаяние: как смогу я, октябренок, признаться в школе, что не смогла выполнить столь ответственное поручение?! Кто-то должен был меня выручить… Но кто? Конечно же, бабушка!
Я достала чистый лист бумаги, крупными буквами написала имя, отчество и фамилию бабушки и попросила ее расписаться или хотя бы поставить крестик, как расписывались неграмотные.
Бабушка пристально взглянула на меня сквозь стеклышки пенсне, и в ее карих, всегда таких ласковых глазах засветились недобрые огоньки.
– Что это должно означать? – сурово спросила она.
– Понимаешь, каждое третье и восьмое число в восемь вечера ты будешь ходить к нам в школу, в кружок ликбеза, ну, ликвидации безграмотности… – пролепетала я, чуя недоброе.
