Нескучная классика. Еще не всё - Сати Зарэевна Спивакова
В. В. Всегда. Всегда спорили, вечно в процессе были друг другом недовольны! Причем иногда доходило до того, что люди начинали шептаться: “Они, наверно, разойдутся”. Но для нас-то это было нормально, потому что у каждого было свое ощущение музыки, свое ощущение ритма, акцентов.
С. С. Вы были не только танцовщиком, ее партнером, но и начали со временем пробовать себя в качестве хореографа. Тем самым вы осознанно продлевали ее существование на сцене?
В. В. Да, конечно. Особенно последние, скажем, десять лет. Она очень уставала и часто говорила: “Надо уходить, надо уходить”. А я на это отвечал: “Катюш, вот сейчас это сделаем, вот еще этот фильм, еще это…” И с ней было создано много оригинальных миниатюр. Я же ставил именно на нее.
Люди по-разному уходят со сцены. Некоторые мучаются, просто не могут существовать вне сцены, для них жизнь заканчивается с уходом. А у Кати – нет, у нее этого не было. Как и у меня, потому что были еще и другие увлечения. Кате очень нравилась репетиционная работа с молодыми балеринами. В них она находила продолжение себя. И репетиторство всё больше ее затягивало. Последнее время, уже больная, она все равно вела занятия и только и рассказывала, как она с ученицами что-то проходила, как одна из них сказала то-то, а другая сделала это. “Как выросла девочка. Ты знаешь, когда она пришла, вообще ничего не умела. А сейчас какая!.. И вот эта замечательная совершенно”. Катя просто жила этим.
С. С. А почему она так мало танцевала “Лебединое озеро”? Не любила? Это было не ее?
В. В. Катя не говорила об этом, но, мне кажется, она “Лебединое” не очень любила, потому что знала, что были балерины, которые лучше нее танцевали этот спектакль.
С. С. Объективно лучше или просто по-другому?
В. В. Объективно лучше.
…Катя любила розы. Всю жизнь ее ими засыпа́ли. А я сейчас, когда ее нет, страшно жалею, что я ей один или два раза всего за нашу жизнь принес цветы. Мне казалось, это как-то неловко, потому что она и так завалена цветами от огромного количества поклонников… Но больше всего она любила полевые цветы. Каждый август, для нас это был святой месяц, на протяжении почти полувека мы ездили в Щелыково. Для Кати это было счастье, она обожала собирать грибы, ягоды и цветы. Полевые цветы всегда стояли в вазах. Ромашки, васильки, колокольчики – вот ее любимые цветы. И, конечно, сирень. Был такой случай. Марис Лиепа – вот кто умел быть кавалером, диву все давались! У Катюши был день рождения 1 февраля. В то время они с Марисом репетировали, должны были ехать в Ригу. И представляете, 1 февраля Марис пришел к нам в Брюсов с огромной корзиной живой сирени! Где он ее достал зимой?!
С. С. Расскажите, как родился балет, а потом фильм “Анюта” на музыку Гаврилина? Как появилось это произведение, которое сейчас все ассоциируют с Екатериной Сергеевной?
В. В. “Анюта” была поставлена уже после “Галатеи”. Идею этого телевизионного фильма-балета режиссер Александр Аркадьевич Белинский вынашивал десять лет, и, когда удалось, наконец, снять “Галатею” на ленинградском телевидении, она произвела настоящий переворот, потому что выяснилось, что Максимова еще и блистательная артистка. Вот тогда у Александра Аркадьевича родилась идея, что надо сделать чеховскую “Анну на шее”. Однажды он услышал музыку Валерия Гаврилина и предложил мне ее послушать: “У Гаврилина огромное количество интересных фортепианных произведений, просто кладезь!” Я послушал отрывок вальса и не стал раздумывать. “Саша, – говорю ему, – всё, приезжай”. И мы на даче за два дня разложили все куски. Никому сейчас и в голову не приходит, что ни один фрагмент в балете не был написан специально для балета. Но всё легло так, что и мы, и Гаврилин получили все премии за этот балет. Так “Анюта” и идет. Я очень этому рад.
С. С. Владимир Викторович, очень не хочется задавать грустные вопросы, но не могу не поговорить о драматической ситуации, связанной с вашим уходом из Большого театра. Как на это реагировала Екатерина Сергеевна? На ситуации, которые не связаны с творчеством?
В. В. Она очень не хотела, чтобы я приходил на место директора Большого театра, отговаривала: “Ты что, не понимаешь, что никто тебе спасибо не скажет?” А я идеалистом был всегда, и до сих пор им остаюсь. Пять лет работы в Большом для меня вовсе не годы, просто выброшенные из жизни, нет. Когда в 2000 году, буквально за два дня до открытия сезона, я узнал по радио, что я больше не директор, Катюша была на даче…
С. С. А что, никто из театра не звонил?
В. В. Нет, никто, ниоткуда. Я забрал вещи из кабинета, попрощался и ушел. Не стал ничего обсуждать, ничего спрашивать. Случилось и случилось, всё. Звоню жене: “Кать, ты слышала, да, что меня?..” Она отвечает: “А что я тебе говорила! Давай приезжай на дачу. Можно прекрасно прожить и без этого”. Оказалось, что действительно можно, но мне это стало ясно потом. Катя вообще терпеть не могла разговоров, сплетен. Это все прошло как бы мимо нее. Для Кати театр был местом святым.
С. С. Владимир Викторович, чему вы научились у Екатерины Сергеевны?
В. В. Никогда не задумывался над этим. Когда живешь с человеком, составляешь единое целое с ним… Терпению не научился точно. А это, пожалуй, одно из основных ее достоинств. Катюша была стайером, а я спринтером, потому-то в работе у нас бывали какие-то неувязки. Она всегда постепенно доходила до всего, а мне казалось, если я сразу не пойму, если сразу не сделаю, уже ничего не получится. Чему же я научился? Раньше я был бескомпромиссный человек, в какой-то степени радикал, мог рубануть сплеча. Наверное, это было ей чуждо, и она как-то на меня повлияла. Сейчас я стал более мягок, менее агрессивен.
С. С. Было ли у вас какое-нибудь любимое общее занятие, которому вы посвящали время дома?
В. В. Когда мы только начали жить вместе, именно Катя меня научила играть в шахматы – я не играл до этого. Мы, естественно, читали что-то вместе, смотрели какие-то передачи по телевизору. Первое время, когда были совсем молодые, пробовали на отдыхе делать класс. Потом я понял, что нет, не надо, вернемся, все будет в порядке. Мы как-то с ней разделялись: я рисовал, а Катя обожала, например, перед спектаклем
