Ранние тексты. 1976–1990 - Борис Ефимович Гройс

классическая традиция полагает, напротив, что связь между внутренним и внешним осуществляется не в сознании человека, а в его бессознательном, которое выступает для человека как внешнее, ибо определяет его мышление извне, но для «внешней» реальности выступает как внутреннее, ибо не регистрируется никакими объективными методами исследования. В результате человек оказывается посредником не между внутренним и внешним, а между бессознательным и сознательным, причем под понятие сознательного подпадает и реальное, и идеальное, различие между которыми провозглашается производным от более глубокого различия между бессознательным и сознательным. Разумеется, соответствующее изменение в понимании посреднической роли человека чревато многими важными последствиями, однако ключевое представление о человеке оно оставляет без изменений. Специфически человеческим действием признается в этой традиции акт творчества, который принимается как обнаружение скрытого, объективация духовного, манифестация бессознательного и т. д. Иначе говоря, деятельность человека понимается как переведение содержания у-топоса в содержание топоса, то есть утопическая деятельность. И если даже полагают, что у-топос есть «ничто», то это неизбежно приводит к убеждению, что и в основе человека лежит «ничто», и творчество понимают как творчество «из ничего».

При этом не следует упускать из виду, что творцом оказывается во всех этих случаях не сам человек. Он служит здесь лишь медиумом, посредством которого силы, оккупирующие у-топос, обнаруживают себя в топосе. Этими силами могут быть как Идея, Разум, Трансцендентальная субъективность, Субъект феноменологического опыта, Ничто, так и Воля к власти, Эрос, язык как таковой, Онтологическая дифференция и т. д. Все эти силы вместе взятые образуют своего рода топологию у-топоса – однако топологию особого рода. Каждая из них понимается таким образом, что все остальные как бы выталкиваются ею в обычный топос, то есть во внешнее, в реальность. Между ними нет, таким образом, различия, дифференции, но есть отношение противоположности. Этого отношения не избегают ни Гегель, ни Хайдеггер, ни Деррида в той мере, в которой они, определяя положение своего философствования среди многообразия других философских конструкций, настаивают именно на этом месте в противоположность другим возможным.

В этой перспективе само различие между внутренним и внешним начинает представляться проблематичным, ибо оно предполагает, что реальность не распадется, так сказать, на куски вследствие разделяющих ее противоположностей. Топология реальности обычно признается дифференцированной, но непрерывной. Между тем справедливо и то, что реальность изначально собирается как реальность вокруг у-топоса хотя бы потому, что вне различения внешнего и внутреннего говорить о реальности не приходится. Отсюда кажется справедливым сделать вывод, что на деле и нет никакой реальности, кроме утопии, точнее, кроме множества утопий, не соединенных между собой ничем, кроме закона исключенного третьего, то есть кроме принципа логической несовместимости.

Действительно, нам дана реальность социального мира, физического мира, психического мира и т. д., которые все очевидным образом несводимы друг к другу. Каждая идеология, философия, мировоззрение, теория – в этом смысле обо всех них можно говорить, их не различая, – порождает мифы, фрагменты реальности, которые взаимно исключают друг друга и которым всем в равной мере присуща структура утопии, ибо в них предполагается и внешнее, и внутреннее, и связь между ними, и место человека, осуществляющего эту связь. Утопия не есть нечто, чего нет, чего не может быть, что нас ожидает в будущем или то, что мы оставили в прошлом, – утопия есть то, в чем мы повседневно живем с того момента, как мы вступили в эпоху философствования.

Утопия, в которой мы живем, не оставляет места ни для внешнего, ни для внутреннего, ни для посредника между ними, ибо все это уже интегрировано в саму структуру утопии. Утопия, следовательно, не оставляет места и для традиционной роли человека как медиума, через которого в творческом акте внутреннее превращается во внешнее. Это не означает, что человек является полностью пленником утопии, – хотя бы потому, что утопий, как уже сказано, много и человек живет одновременно во многих из них. Но это означает, что мы не вправе предполагать, что человек «изнутри» и «изначально» причастен чему-то такому, что подлежит выявлению. Свобода, позволяющая человеку маневрировать между различными утопиями – и которую можно определить как абсолютный цинизм, не может быть редуцирована ни к какому внутреннему и, следовательно, не может найти себе ни выражения, ни воплощения, ни завершения ни в какой утопии. Преодоление утопического мышления возможно, таким образом, только на основе признания утопии реальностью и, следовательно, на основе признания невозможности преодоления утопии как реальности.

Маневрирование между различными типами утопии не может быть, однако, признано единственно возможной перспективой для человека. Для него очевидным образом открыта также возможность творчества. Но эта возможность уже не может быть обоснована посредством признания природы человека двойственной: частью определенной «внешним» и частью соединенной с чем-то «внутренним», что и объективируется, овнешвляется в творчестве. Свобода манипулирования и ориентирования в мире утопии не есть нечто внутреннее, противостоящее внешнему. Это свобода имеет свои приемы, навыки и уловки, известные человечеству с того момента, как оно возникло, – или, точнее, когда оно было этой свободой сконструировано. Не в меньшей степени известна и техника творческого акта.

Возможность творчества, возможность утопического проектирования открыта уже тем, что утопий много и что известно, как они создавались. Между тем обстоятельством, что мышление человека замкнуто в рамки определенной идеологии, определенного миросозерцания и т. д., и тем обстоятельством, что человек способен как к манипулированию этой идеологией, так и к созданию нового, «собственного» мировоззрения, нет никакого противоречия, которое для своего разрешения требовало бы признания причастности человека чему-то «иному», нежели его заключенное в рамки определенного миросозерцания сознание, – будь это «иное» сознательным или бессознательным. Причина этому лежит в том, что во внутреннюю структуру каждого мировоззрения уже входит история его создания, возможного манипулирования им в комбинации с другими мировоззрениями, а также и его возможного преодоления. Это было бы, разумеется, не так, если бы мировоззрения – как реализованные мировоззрения, как воплощенные утопии – действительно порождались бы таинственными силами, оперирующими в у-топосе, для которых человек выступал бы лишь как медиум, то есть если бы социалистическая идеология создавалась бы теми же самыми производственными отношениями, онтологический приоритет которых она провозглашает (как и предполагается этой идеологией), мышление Хайдеггера и Деррида порождалось бы онтологической дифференцией, платонизм возник бы вследствие воздействия идей на душу Платона и т. д. В этом случае процедура изгнания бесов, которую практикует современная мысль, – то есть доказательство того, что, скажем, и идеи, и онтологическая дифференция являются буржуазными идеями, производными от производительных сил, что концепция производительных сил порождена онтологической дифференцией, равно как и платонизм и т. д., – вся эта процедура имела бы смысл. Но если предположить, что мы всегда уже живем