Нескучная классика. Еще не всё - Сати Зарэевна Спивакова
С. С. А что прибавилось?
С. Ю. В свое время это были и Пастернак, и Мандельштам, и Шукшин, которого я обожаю. И я горжусь, что в моих программах эти авторы звучали раньше, чем вошли в общее употребление. Это был в какой-то мере жест против разрешения читать их публично.
С. С. В восьмисерийном телефильме “Евгений Онегин” 1999 года звучит музыка Шнитке…
С. Ю. Это идея режиссера.
С. С. А вы против были?
С. Ю. Я не был против, просто доверял режиссеру, но полагаю, что где-то эта музыка ложится на текст, где-то нет. Я три раза целиком снимал “Онегина”: и в самые давние года, в 1960-е, когда был еще молодым совсем, потом в 1990-е на натуре и, наконец, восьмисерийный фильм в 1999-м. Я пробовал разные варианты музыкального сопровождения: и Моцарта для третьей главы “Онегина”, и балалаечку, и “Русские песни” Чайковского для второй главы. Пробовал – и всегда чувствовал: нет, начинается битва.
С. С. Пушкин перешибает, да?
С. Ю. Или музыка перешибает. Зависит от того, какой будет баланс. Но вместе – это такой бутерброд, который ртом не ухватить…
Понимаете, музыка не должна становиться просто подкладкой. Конечно, иногда нужно чуть-чуть подложить, но нельзя пользоваться музыкой, чтобы она за артиста объясняла: “Он здесь переживает!”, “Сейчас будет страшно”… Ты сделай так, чтобы и без этого стало страшно, а музыка сыграла бы свою собственную могучую роль. Я верю в силу музыки и поэтому полагаю, что драматический театр, речь, слово и музыка должны быть равноправными партнерами.
С. С. Раньше существовала целая традиция снимать телеспектакли. Благодаря этому мы можем посмотреть то, что тогда шло в театрах. Ну и продукцию, сделанную специально для телевидения.
С. Ю. А вот это самое главное. И актер, и режиссер заранее понимали, что их будет видеть зритель, не просто “мы играем и нас снимают”.
С. С. В самом начале 1970-х вы поставили на ленинградском телевидении “Фиесту” по роману Хемингуэя “И восходит солнце”. Это был ваш первый спектакль как режиссера?
С. Ю. Нет, уже не первый. Но этот спектакль по обстоятельствам драматическим был на экран не допущен, запрещен.
С. С. Чудом сохранилась пленка – ее спасла режиссер видеомонтажа. И что меня потрясло – возможно, вы об этом и не подозреваете, – сейчас на форумах в интернете по “Фиесте” идет очень серьезная дискуссия.
С. Ю. Да ты что?!
С. С. Да-да-да. Например, один человек пишет: “Такие шедевры, как «Фиеста», – там перечисляются еще два других спектакля, – показывать не стоит, ибо зритель наш не осилит”. Второй отвечает: “Мне кажется, что люди несколько умнее, чем думают телевизионщики. Я спал только во время рекламных пауз”. То есть на то, что вы сделали в 1971-м, сегодня, в эпоху интернета, технологий, когда любой фильм, любой спектакль можно посмотреть онлайн, по-прежнему существует запрос.
С. Ю. Для меня, для моей жизни это этапная работа. В “Фиесте” Владислав Стржельчик, Григорий Гай, Владимир Рецептер исполнили чуть ли не лучшие свои роли. И Михаил Барышников, который уже был очень знаменитым балетным артистом, солистом. Впоследствии он стал мировой звездой – я видел фильмы с ним, снятые на Западе, – но заговорил он впервые здесь. Он очень трепетно к этому отнесся. Он же чуть-чуть пришепётывал. Это сейчас все разрешено, а тогда он сокрушался: “Как же я буду играть, как буду говорить?”
С. С. А почему все-таки спектакль запретили? В чем была основная причина?
С. Ю. Сам Хемингуэй был вроде бы не запрещен, хотя начальство недовольно кивало: “Что-то они слишком много пьют на экране”. Телефильм недолгое время все же существовал. Он идет два с половиной часа, мы его показывали на большом экране, в больших залах – тайно, естественно, но публика набивалась битком, – в Доме кино, где сидело, наверное, человек восемьсот и еще стояло человек двести. Но когда Миша остался в Канаде – не в упрек ему, ни в коем случае, это биография, судьба, и судьба блистательная и звездная, – картину приказали просто изничтожить, и всё. Ну вот, видите, им это не удалось.
С. С. Расскажите про “Лысую певицу” Ионеско.
С. Ю. В первый раз – по-моему, это 1951 год – пьеса была поставлена в Париже в Театре ля Ушетт[98]. Шестнадцать лет спектакль шел каждый день. Я посмотрел ее в 1966 году, когда пьесу играли уже в три тысячи восемьсот какой-то раз. Зальчик маленький – сто мест. Иностранцы на нее ходили, потому что это был знаменитый парижский аттракцион. Им надо было отсидеть и уйти, чтобы потом сказать: “Я был”, – хотя в этот абсурд они совсем не врубались. И вот они сидят и недоумевают: почему один человек, тоже иностранец, смеется… нехорошо, нехорошо. А мне так это понравилось, что я перевел пьесу еще тогда, в 1960-е годы. Но Ионеско был запрещенным у нас автором аж до 1990-х. Недавно, два или три года назад, на телевидении вдруг решили: “Давайте еще раз попробуем возродить телевизионный театр”. Я сразу предложил: “А давайте «Лысую певицу»”. По-моему, никто даже особенно не вчитывался, сейчас время свободное, запретных авторов нет. Ионеско так Ионеско. Только я должен был заплатить наследникам за авторские права. А так – да ради бога! И мы сняли этот фильм[99]. Первый опыт в кино на тему “Лысой певицы” Ионеско, этой абсолютной классики. Спектакль в Париже и сейчас идет. По-прежнему каждый день, теперь уже не знаю, сколько наберется дней за эти годы, за шестьдесят с лишним лет. В “Театре ля Ушетт” каждый вечер морочат людям голову.
С. С. Сергей Юрьевич, есть ли спектакль, который вы мечтали поставить, но до сих пор так и не получилось это сделать?
С. Ю. Великое счастье – я осуществил все постановки, какие хотел. И “Мольера” Булгакова, и “Стулья” Ионеско, в которых играл сам. Последнее время я мечтал поставить “Пер Гюнта”. Ибсен – один из любимых моих драматургов. Но так вышло, что мы опоздали, сейчас уже он поставлен в одном месте, ставится в другом. А когда пьеса становится расхожей, я точно за нее не возьмусь.
С. С. Сергей Юрьевич, в какое время мы живем, как вам кажется?
С. Ю. В переломное. Я чувствую перелом в буквальном смысле слова. Вот доска, прямая доска, а вот перелом. Вот тут она сломалась.
С. С. Вы сейчас про связь времен или про что-то другое?
С. Ю. Про связь времен. Они связаны еще, связаны. Но для тех,
