Путешествие в Сибирь 1845—1849 - Матиас Александр Кастрен

в переднему углу. Эта забывчивость и не совсем обыкновенное мое появление так перепугали полунагих дикарей, что они тотчас же бросились на двор и за печку. Тем лучше нам осмотреть юрту. Первое, что бросается здесь в глаза, — это особенный подозрительный серый цвет скамей, столов, стен и пола. Тот же цвет — единственная роспись и всей домашней посуды и утвари: блюд, чашек, ножей, наполненной снеговой водой кружки и берестяной кошелки. Пол крив и кос и местами опустился, стены растрескались и все в щелях, наполненных тысячами насекомых, наведших Лютера на мысль: какого-то вида они будут на небе. Кругом по стенам идет скамья. Стульев и кроватей нет, последние заменяются широким помостом, заканчивающим оба конца скамьи. Печь обыкновенной русской кладки и с трубой, но не примыкает к стене, а соединяется с ней посредством другой низенькой печки, употребляемой днем для приготовления кушанья. В верхней части ее находится отверстие, в котором почти всегда видишь котел, наполненный ухой, похлебкой, молошной кашей или другим каким-либо кушаньем. Окон четыре — по два в двух стенах, образующих угол, в котором стоят образа; каждое окно шести-стекольное, но стекол только два, остальные заменены сосновыми дощечками, корой, пузырем, бумагой и другими непрозрачными вещами. Происходящая от этого темнота мешает подробнейшему осмотру. Да и хозяин, узнавший от ямщика, что я не людоед, является приветствовать высокоблагородного гостя своего. Это делается здесь обыкновенным образом, без коленопреклонения и целования рук, обычных в Обдорске. Интересен, однако ж, взгляд, которым остяк окидывает меня вначале. Это взгляд охотника, надеющегося на добычу и в то же время опасающегося, как бы самому не сделаться жертвой. В этом взгляде выражается желание слабого существа обезопасить себя и, если возможно, овладеть своим противником. Это проявляется, впрочем, и во всем обращении остяка. В нем хитрость и обман, притворное смирение и покорность. Он беспрестанно толкует о Боге и великом государе, расхваливает избранных царем и господом, жалуется на свою бедность и на убытки, которые терпит от поселенцев. Но лишь только разговор коснется предметов, кажущихся остяку подозрительными, он тотчас же прикидывается глупым, бестолковым, жалким, уверяет, что ничего не знает, и то и дело напоминает свои остяцкие привилегии. Впрочем, некоторая степень скрытности действительно есть в характере остяка, все же остальное — мелочная хитрость; крайнее смирение и жалкий вид — маска, надеваемая при случае и вскоре сбрасываемая, и тут остяк становится простым, прямым, честным сыном природы, немного только угрюмым, грубым и упрямым. Этой шероховатости характера соответствует и внешность: выдающиеся скулы, значительно углубленные глаза, широкие плечи, коренастый, неуклюжий стан, черные стоящие волосы и т.д. Несмотря, однако ж, на все это, уверяют, что никто не превзойдет бедного остяка в доброжелательстве, услужливости и других качествах доброго сердца. И сама грубость, неповоротливость и неуклюжесть смягчаются некоторым образом принадлежащим всему финскому племени добродушным юмором, который русские называют востротой, сознавая, что по этой части они должны уступить остякам и самоедам.

Но я совсем забыл, что мы еще в юрте и что я не познакомил еще вас с хозяйкой. Она уже оправилась от испуга и спокойно сидит за ткацким станом. Конечно, она не рассердится, если мы подойдем к ней поближе и похвалим ее прекрасное тканье. В самом деле оно заслуживает похвалы не только по плотности, но и по самому материалу. Это не конопля и не лен, а растение, гораздо более распространенное — крапива, по-остяцки puden[31], хозяйка умеет вырабатывать из нее рубашки, которые прочнее обыкновенных русских и не уступают им в тонине, белизне и чистоте. Такая точно рубашка и на нашей хозяйке, и притом пес plus ultra[32] щегольства. Рукава, грудная и спинная части и все края ее изукрашены изящнейшим шитьем. И кто бы мог подумать, что и это богатство красок, которым блестит шитье, — ее собственное произведение? Она сама выпряла пряжу, сама выкрасила ее, сама приготовила из кореньев красную и зеленую краску, и, наконец, сама же вывела в досужие часы эти великолепные азиатские узоры. Стеклянные бусы на воротнике и отворотах, конечно, куплены, но она сама нанизала и расположила их так красиво. Кроме прекрасной рубашки, она может показать нам еще красивый праздничный наряд, тоже ее собственной работы. Наряд этот состоит из тонкого, спереди открытого, суконного полукафтанья, окаймленного бусами и блестящими оловянными украшениями. На праздничных рукавицах и башмаках ее также нашиты бусы, почти из одних блестящих бус и ожерелье. Все это свидетельствует о трудолюбии, искусстве и тонком вкусе нашей хозяйки. Жаль только, что в ежедневной своей жизни она нисколько не думает о чистоте и опрятности. В этом, без сомнения, виноваты мужья. Они обременяют бедных жен всякого рода тяжелой работой, притупляющей их способности и не дающей времени для присмотра за хозяйством. Остяки до сих пор обращаются с женами, как с рабынями. Меня самого несколько раз пробуждали крики жены, вырываемые побоями мужа; с год тому назад в Цингалинских юртах производилось даже формальное следствие о том, что один остяк буквально засек свою жену до смерти. Но еще постыднее и унизительнее для женщины позорная торговля остяков дочерьми. Девушка, пока она в родительском доме, лелеется. О ней заботятся, хлопочут. Для чего? Для того, чтобы сделать ее хорошей женой, хорошей хозяйкой? Нисколько. К чести человечества можно, пожалуй, допустить, что тут иногда действует бессознательно и родительская любовь, но справедливость требует все-таки сказать, что при воспитании дочерей остяк имеет в виду выгоду точно так же, как и при выкармливании лисиц. Выкормил хорошо — хорошо заплатят. Хороший товар никогда не залеживается, и дочерей продают в жены более дающему. Вот обыкновенная плата за жену на Иртыше[33]:

1. От двух до трех сот рублей деньгами.

2. Одна лошадь, один бык и одна корова.

3. От 7 до 10 различных платьев.

4. Пуд муки, ведро водки и несколько хмелю для свадебной пирушки.

Приданое, получаемое женщиной из родительского дома, заключается только в нескольких платьях, и к этому иногда прибавляется лошадь и корова. Понятно, что не всякий в состоянии заплатить за невесту требуемую сумму (по-татарски калым, по-остяцки tanj), и поэтому часто случается, что молодой парень, вкравшись в сердце девушки, крадет и ее самое и обвенчивается в ближайшей церкви. Между живущими по Иртышу остяками это обыкновенный способ отделываться от платы за невесту. Вот и наша хозяйка, краснея, признается, что и она была похищена, или, вернее, что «от любви убежала с отца с матери». Но пощадим ее стыдливость и обратимся с расспросами