Алексей Митрофанов - Повседневная жизнь русского провинциального города в XIX веке. Пореформенный период
Дело обстояло более чем скромно. «Ведомости» сообщали, что редакция «признала возможным поделиться с публикою за самую умеренную плату выписываемыми и получаемыми ею в обмен на «Губернские ведомости» периодическими изданиями. Не ища от того выгод, она избирает целью способствовать по мере ограниченных средств своих делу общей пользы… Благодаря сделанным некоторыми жителями денежным пожертвованиям, кабинет первый год своего существования может считать почти обеспеченным».
Приобщение горожан к невиданной ранее библиотечной культуре проходило не без трудностей. Те же «Ведомости» сообщали в скором времени после открытия «кабинета»: «Однажды утром, нечаянно… собрались три господина, знакомые между собою, и усевшись около стола, занялись рассматриванием иллюстрированного издания, делая свои замечания на помещенные в нем политипажи. Изображения были забавны настолько, что они позволили себе смеяться и разговаривать, вероятно забывши, что этого делать не должно по правилам, или может быть, думая, что в пустой комнате, в которой кроме них никого не было, можно дозволить такую смелость, или, наконец, может быть, они возмечтали о своем значении: но как бы то ни было, а жестоко они обманулись. В самый момент смеха вошел к ним кабинетный смотритель и подал молча (какая точность!) печатный листок правил, указывая пальцем на пункт о молчании. Три господина, взглянув друг на друга, как провинившиеся школьники, вспомнили, что находятся в заведении, где посетители должны принимать на себя обязанности траппистов, и смолкли. Случай этот, правда, неважный, но значение его знаменательно, он показывает, как отстало наше общество! Даже для соблюдения приличий, установляющихся в других местах обычаем, у нас нужно установлять и утверждать правила!»
Ясно, что «кабинетный смотритель» поступил не по духу, а по букве указанных правил — ведь господа никому не мешали. Здесь скорее показательно другое — та покорность, с которой респектабельные жители Самары подавили свои позитивные эмоции.
Кстати, закон о тишине был очень строгим. Он гласил:
«Чтобы занимающиеся в библиотеке не могли быть развлекаемы, запрещается всякий шум и громкий разговор. Если кто из посетителей вопреки напоминаниям библиотекаря стал бы упорствовать в подобном нарушении тишины, то такому лицу навсегда запрещается вход в библиотеку».
Библиотека постепенно разрасталась, совершенствовалась. Но имелись в ней и недостатки. Один из современников писал о ней: «Крошечная передняя, в которой вешается верхнее платье посетителей, служит вместе и курительной комнатой для приходящих. Направо из этой передней небольшой низенький зал, довольно, впрочем, светлый, со столами посредине. По столам разложены газеты и журналы, но эти же столы служат и тем, кто занимается каким-нибудь серьезным, ученым делом. Впрочем, для этих занятий не только нет чернильниц на столах, но даже воспрещено писать в читальном зале, хотя бы и из своей чернильницы… Так сказать, картинности, наружной представительности библиотека не имеет никакой. Шкафы низенькие, все с дверцами, что для большой, благоустроенной библиотеки и излишне, и убыточно; шкафы расставлены тесно, применительно к тесноте и неудобству помещения; некоторые шкафы даже днем плохо или вовсе не освещены, что должно крайне затруднять библиотекарей».
Зато сотрудники читальни с нескрываемым азартом придумывали новые и новые ограничения. В частности, по поводу проекта новых правил, составленного в 1876 году, гласный городской думы Петр Алабин говорил:
— О собаках не следует в этих правилах вести разговора — просто приказать швейцару не пускать собак, и только. Посетителей просят не ложиться на диван… В печатных правилах, публикуемых на всю Россию, помещать такие указания нахожу неприличным.
Нравы, царившие в библиотеке, могли обескуражить любого. Как-то раз сюда зашел Иегудиил Хламида (так подписывал свои статьи сотрудничавший с «Самарскими ведомостями» Максим Горький). С трудом нашел свободное местечко, сел за стол и сразу получил удар по голове тяжелой лампой.
— Позвольте, милостивый государь, вы сели на мою книгу! — недовольно произнес ударивший.
— Извините, — сказал господин Хламида и, естественно, поднялся.
А ударивший расхохотался и с размаху плюхнулся на освободившееся место. Естественно, там не было никакой книги.
Иегудиил опять отправился искать себе пристанище и, обнаружив его, сел… в музейную витрину. После чего решил больше не искушать судьбу и вышел в гардероб, где обнаружил, что кто-то в темноте пытается надеть на ногу его шапку, приняв ее за калошу. Отняв шапку, незадачливый писатель обнаружил, что его калоши просто-напросто исчезли.
— Где мои калоши? — спросил Хламида у смотрителя.
— Не волнуйтесь, — отвечал смотритель. — Я их положил в карман вашего пальто. Чтобы не потерялись.
Не исключено, что этот случай был вполне типичным для знаменитого самарского культурного учреждения.
Особый путь развития был у библиотеки Таганрога, которая открылась в 1876 году и поначалу включала в себя всего 2000 томов. Любопытно, что кроме серьезных изданий тут можно было увидеть юмористическую периодику — «Стрекозу» и «Будильник». Один из посетителей писал: «Я помню, в воскресенье и праздничные дни мы спозаранку собирались в городской библиотеке… и по несколько часов кряду, забывая об обеде, просиживали там за чтением этих журналов, иногда разражаясь таким гомерическим хохотом, что вызывали недовольное шиканье читающей публики».
Поначалу частым посетителем библиотеки был Антоша Чехов. После, когда он, что называется, встал на ноги, Антон Павлович стал о ней заботиться, пересылать в дар Таганрогу свои собственные книги. Сделать дар было непросто. Чехов обращался к городскому голове: «Посылаю для городской библиотеки книги, в большинстве полученные мною от авторов, переводчиков или издателей. Многие из них, именно те, которые снабжены автографами, имеют для меня особенную ценность, и это обстоятельство объясняет, почему я решаюсь предлагать книги, которые, быть может, уже имеются в нашей библиотеке и не обогатят собою ее каталога. Прошу вас принять их и разрешить мне и впредь присылать книги, причем в следующие разы я буду направлять свои посылки непосредственно в библиотеку».
Городской голова милостиво соглашался. Но начинались новые проблемы, на сей раз цензурные. Антон Павлович сетовал: «Лучшие сочинения по истории и социологии и прочие изъяты. Серьезно пострадала и беллетристика: Гаршин, Златовратский, Каранин, Короленко, Толстой с XII тома, даже Станюкович также изъят».
Даже если книги оседали на библиотечных полках, все равно проблемы оставались, Чехов писал библиотекарю А. Ф. Иоранову: «Вы правы, каталог ужасен… Какая каша! Вагнеров пять, Никольских четыре, Плещеевых два, но все они свалены в одну кучу, отделы перепутаны; многих книг из тех, которые посланы были мною до поездки за границу, недостает. Недостает так много, что уж я собрался предложить Вам: не продолжать ли нам приобретать книги до более благоприятного времени? Ведь если книги будут пропадать так колоссально и если библиотекарь будет и впредь переплетать по пяти-шести авторов в один том, то ведь в конце концов получится не библиотека, а помещение, набитое книжным балластом, который выбросят. Из всех библиотек, которые я знаю, ни у одной нет такого каталога, как у нашей, хотя ни у одной из них библиотекарь не имеет такой хорошей квартиры и так много свободного времени».
Проблемы Чехова с библиотекой, называемой им «нашей», завершились только с его смертью. И тут случилось нечто наподобие посмертного, пусть запоздалого, но яркого подарка. Друг покойного Антона Павловича архитектор Федор Шехтель выстроил для библиотеки Таганрога новое здание (разумеется, в стиле модерн). Его пригласила специальная комиссия, созданная к пятидесятилетию со дня рождения покойного писателя. Комиссия предположила, что Шехтель «отнесется с особенным вниманием и любовью к проектированию здания, имеющего служить памятником его другу». Шехтель ответил: «Я очень польщен предложением вашим… Личный труд я совсем не буду считать и попрошу возместить лишь мои расходы на помощников».
Так в городе Таганроге появился самый, видимо, полезный памятник Антону Павловичу Чехову.
А вот в Ростове-на-Дону дела с библиотеками обстояли не так гладко. Дефицит читален излагался даже в стихотворной форме:
Ростовец зрением страдает,И просвещенья яркий светЕго и мучит и пугает,Уж так ведется много лет.Библиотека прозябалаВ Ростове частного лица,Она хирела без конца —И вот теперь ее не стало…Бог с ней! Зачем Ростову книги —Плоды незанятых умов?К чему ненужные вериги,Обременение голов?
Кстати, именно провинциальные читальни часто помогали состояться будущим великим литераторам. Иван Бунин, в частности, писал о библиотеке города Орла: «Я заходил в библиотеку. Это была старая, редкая по богатству библиотека. Но как уныла она была, до чего никому не нужна. Старый, заброшенный дом, огромные голые стены, холодная лестница во второй этаж, обитая по войлоку рваной клеенкой дверь. Три сверху донизу уставленных истрепанными, лохматыми книгами залы… Я проходил в «кабинет для чтения», круглую, пахнущую угаром комнату с круглым столом посередине, на котором лежали «Епархиальные ведомости», «Русский паломник»».
