С. Евхалашвили - Беседы о режиссуре
Сегодня, когда многие театры исповедуют условность декораций, когда режиссеры все чаще заключают договор с актерами на один сезон или даже спектакль, эта часть спора вряд ли будет воспринята как нечто из ряда вон выходящее. Но тогда, когда все мы были поставлены в жесткие рамки своих театров и замыслы строили, исходя из возможностей собственных трупп, все, о чем говорил Вилар, кружило голову, хотя и казалось несколько нереальным. И я не знал, что очень скоро вступлю на путь, который сразу многое сделает возможным, а через некоторое время позволит мне пригласить играть и самого Вилара.
ИТАК: ТЕЛЕВИДЕНИЕ
Переломным стал для меня май 1959-го года. Мне позвонили с Ленинградского телевидения и предложили поставить спектакль. В то время «КВН-ы» с крошечными экранами, на которые лучше было смотреть через линзу, были далеко не у каждого. «На телевизор» ходили по приглашениям друзей и соседей. Это было новшество, чудо. Никто бы не посмел сказать, к сожалению, сегодня звучащую порой остроту: «Водопровод, сработанный рабами Рима». Передачи бурно обсуждались. Режиссеры и актеры, участвующие в немногочисленных художественных программах, мгновенно приобретали городскую популярность. Давая согласие, я одновременно ощущал и почетность миссии, и живое любопытство, и смешанную с беспокойством неуверенность.
«Путеводная звезда» — так называлась пьеса — была небольшой по объему и вполне укладывалась в 45 минут живого эфира. (В то время все передачи шли непосредственно в эфир). Прочитав сценарий, начал думать над распределением ролей и поймал себя на том, что мыслю возможностями труппы Ленинградского драматического. Но ведь труппы-то у меня не было, а на вопрос: «Кого я могу пригласить из актеров?» получил ответ: «Кого хотите».
- Даже самых знаменитых?
- Конечно. Составьте сборную Ленинграда.
О, это оказалось совсем не просто — выбрать лучшего из лучших. По сути, знаменитости были мне не знакомы. Я судил о них по сыгранным ролям. Но открывает ли сыгранная роль все возможности актера?
После довольно долгих и мучительных раздумий играть в спектакле пригласил Валентину Титову, Павла Луспекаева и Александра Борисова. Начались застольные репетиции. Шли они удивительно легко. Впервые я ощутил, как прекрасно не вариться в собственном соку, приподняться над привычным, вырваться за рамки обусловленных возможностей. Я объяснял актерам, чего хочу от них в той или иной сцене, и на следующий день они приносили в десять раз больше ожидаемого. Порой замечательные мастера становились моими учителями. Но как тактично это делали! Помню, как Борисов, согласившись со всеми моими пожеланиями, решил эпизод совершенно в ином ключе.
- Помилуйте, Александр Федорович, — сказал я ему, — мы же говорили о другом.
- Да нет, Сергей Сергеевич, вы сами меня просили об этом, вчера еще. Верно, запамятовали.
И он продолжал так убедительно, что мне начинало казаться: и впрямь я хотел именно этого. Только после премьеры, которая была тепло встречена, он признался мне в своем надувательстве и подарил совет: «Ты поступай так в дальнейшем с нашим братом, Сережа. Актер обидчив. Не обрывай его, не кричи, а скажи: «Вы же сами мне вчера говорили о другом, помните...» И он поверит, что именно его чутье подсказало это единственно верное решение. Актер должен знать, что он вместе с режиссером создает образ».
Я не только принял совет, но и успешно им пользовался в дальнейшем, хотя, надо признать, применим он не к каждому актеру. Однако на телевидении удача спектакля зависит не только от успешного воплощения актером режиссерского замысла. Это еще и верный ракурс операторской съемки, и раскадровка действия, и иное, чем в театре, пространственное мышление. Работа захватывающая, но чрезвычайно сложная. Достаточно актеру было во время прямого эфира забыть текст — и это означало провал. Достаточно было ошибиться оператору, и в кадр попадал, вызывая смех зрителей, осторожно пробирающийся между декорациями помощник режиссера, сжимающий в руках необходимую заставку... Нажми ассистент не на ту кнопку на пульте, и на экране происходило вообще нечто невразумительное. А когда подводила техника и неожиданно пропадало из-за отключившейся камеры изображение или исчезал звук, и актеры, шевеля губами, уподоблялись немым обитателям рек и морей? Проколы не только не проходили незамеченными, их обсуждал весь город так же эмоционально, как и телевизионные удачи. А удачи требовали собранности и невероятного напряжения всего коллектива, осуществляющего прямой эфир. Помню, что когда я впервые наблюдал за тем, как ведутся трансляции, то не мог отделаться от чувства: передо мной фокусники-иллюзионисты, совершающие некое таинство; так работать я никогда не смогу. Но, пожалуй, не предполагал, что меня ждут «сюрпризы» и на поприще, где чувствовал себя профессионалом.
После застольных чтений «Путеводной звезды» вместе с актерами мы начинали репетиции в специальном помещении, где по моей просьбе были установлены детали будущих декораций согласно законам сцены. И оказалось, что при такой фронтальной выгородке совершенно невозможно работать операторам. Пришлось все устанавливать заново с учетом движения трех телекамер. Делал я это, как и свой первый на ТВ режиссерский сценарий, чисто интуитивно, опираясь на тактичные подсказки более опытных коллег. Сценарий был достаточно подробный, и мне казалось, что между мной и операторами установилось полное взаимопонимание. Поэтому, когда мы начали репетировать в студии, я никак не мог понять, почему они требуют в найденных мной мизансценах изменить расстояние между актерами, предельно приблизить одного к другому. И только посмотрев на происходящее через окошечко телекамеры, убедился, что она «видит» иначе, чем наш глаз. Два рядом стоящих человека, волей оптических законов, оказывались друг от друга на почтительном расстоянии. Пространственным пропорциям, принятым на театральной сцене, нужно было искать адекватные замены. Непонятные вещи происходили и с актерами. Когда я находился рядом с ними в студии, то восхищался их игрой. Но стоило мне пройти за стеклянную перегородку к режиссерскому пульту и посмотреть ту же сцену на экране монитора — все казалось удивительно фальшивым. И снова следовала добрая подсказка более опытного коллеги: если игра актеров в театре часто требует особых внешних проявлений — эффектной пластики, повышения и усиления голоса — то на ТВ от этого надо отказываться. Никаких плюсовок.
Так еще совершенно неосознанно я прикоснулся к великому парадоксу телевидения: исповедывать законы камерного искусства и при этом играть для разноплановой многотысячной аудитории.
Во время эфира я не сделал ни одного замечания ни ассистентам, ни помощникам. Я почти не видел происходящего и только утирал градом катившийся со лба пот. Не мог оценить — хорошо идет спектакль или плохо. Было лишь одно ощущение: все мы подобны цирковым акробатам, которые движутся по проволоке под куполом цирка. Одно неверное движение и... Поэтому первое, что запомнилось после финала — это взаимные объятия по поводу того, что эфир прошел без накладок. А уже потом были поздравительные звонки с разбором художественных достоинств нашей работы.
Меня порой спрашивают: «Возможно ли сегодня сыграть спектакль на ТВ прямым эфиром?» И я отвечаю: «Конечно, нет». Следует вопрос: «Почему?» А ведь в самом деле, почему? Техника шагнула далеко вперед. Возросло мастерство операторов, режиссеров. И, наверное, по-прежнему большим творческим стимулом явилось бы то, что актер играет спектакль первый и последний раз в жизни и сразу на всю страну. Вероятно, такая постановка могла бы подарить и актерам, и зрителям минуты удивительного творческого озарения. Но прямой эфир требует огромного напряжения, великой собранности, мобилизации всех сил. А большинство из нас, к сожалению, утратило способность работать подобным образом. Для того чтобы выверить каждую запятую, нас десятилетиями приучали к записям с повторяющимися дублями. К волнениям не по поводу того, как бы что-нибудь эдакое выдать зрителям, а как бы не сказать чего-нибудь такого... Играть спектакль прямо в эфир — подобная мысль кажется нелепостью. Техника ушла далеко вперед, а наша энергия пребывает в состоянии размеренного покоя. Не оттого ли телетеатр сегодня не может зачастую найти новые средства выражения? У меня теперь большой опыт, но я не уверен, что мое сердце нынче выдержало бы постановку спектакля, идущего прямо в эфир. А тогда в Ленинграде опыта не было никакого, но была молодость, азартное увлечение работой, направляющая рука, мудрая подсказка человека, который пригласил меня ставить этот первый спектакль, а затем, увлекая рассказами о настоящем и будущем телевидения, уговорил оставить театр и перейти работать на Ленинградскую студию. Бог теории и практики обретающего себя телевидения — Иван Федорович Ермаков.
