Владимир Большаков - Кофе и круассан. Русское утро в Париже
У вас Ridicule
Если не брать раздела «наши достижения», то современная статистика вряд ли польстит французскому обществу. И, быть может, поэтому многие мои коллеги во Франции предпочитают ее не замечать, превознося достоинства своей нации. Помню, вскоре после того, как я начал работать в Париже корреспондентом «Правды», я опубликовал статью «Кто вы, месье Дюпон?» Основные данные для той своей статьи я взял из свеженького тогда справочника «Франкоскопия» и никак не ожидал, что во французской печати кто-то меня осудит за такого рода цитацию. Но, как оказалось, справочник был слишком свежим и еще в обиход не вошел. Многие приведенные там данные, например, о потреблении мыла, о живущих ниже уровня бедности, как правило, не публиковались. А я добавил к опубликованному еще и некоторые данные статистики по Европейскому сообществу, чтобы «бездна социального неравенства», говоря терминами тогдашнего нашего Агитпропа, выглядела еще глубже. Публикация этих цифр вызвала тогда у моих французских коллег самую резкую реакцию. Одно дело, когда мелькают отдельные мало приятные для репутации французского «процветания» цифры, а другое, когда они приведены все сразу и складываются в общую достаточно мрачную статистическую панораму. Меня решили проучить. Классический метод французской журналистики, известный со времен придворных острословов, – это описанный Фонвизиным «ридикюль», т. е. выставление на осмеяние. В здешней печати не станут разбирать по косточкам не понравившуюся редакции статью. Оттуда возьмут несколько одиозных строк и высмеют автора. Первый залп по мне выдал из Москвы корреспондент газеты «Фигаро» Дени Легра. Затем, уже с его подачи меня пригласили выступить в популярной утренней радиопередаче господина Эль-Кабаша, сообщив мне при этом сочувственно: «Вы, знаете ли, оскандалились с вашими цифрами…» Я понял, что меня ждет, но к Эль-Кабашу пошел. Мне казалось, что все у него прошло удачно. Я доказал, что цифры в «Правде» взяты не с потолка, а из французских источников, но тем самым только добавил масла в огонь. Эль Кабаш откомментировал мои аргументы двумя-тремя фразами на арго и в результате, как всегда, в таких публичных спорах во Франции победил не за счет серьезных аргументов, а за счет своего остроумия. Мне пришлось не раз потом выступать по радио и по телевидению, защищаться. И только, когда один из самых блестящих журналистов Франции Ж. Поллак в своей популярной передаче показал «Франкоскопию» с экрана и объявил: «Следует признать, что корреспондент «Правды» все-таки сказал правду», от меня отстали.
Теперь, когда уже нет Агитпропа, повторять любимую тему коммунистической пропаганды о социальных «контрастах» уже не принято. Но, если серьезно, такие контрасты – не выдумка марксистов. Во Франции это тема больная. Богатые на Западе, действительно, становятся с каждым годом богаче, а бедные – все беднее. Однако, в отличие от России, где нувориши из числа новых русских кичатся друг перед другом даже не богатством, а его вульгарными признаками, в отличие от США, где вместе с рукопожатием нового знакомого вы получите из его уст информацию о том, сколько он «стоит» в «баксах», во Франции богатство не бросается в глаза. Считается хорошим тоном его скрывать. Там столь же неприлично спрашивать, сколько человек зарабатывает, как спрашивать у женщины сколько ей лет. Богатые люди могут иметь в своем гараже «роллс-ройс» и даже не один, но на работу будут ездить в «клио» фирмы «Рено» или в «ситроене», причем не самой последней модели. Они могут иметь на счету десятки миллионов евро, но непременно вам пожалуются, как трудно живется сейчас во Франции, как растут налоги, как все труднее стало сводить концы с концами…
И все же богатого француза узнать при определенной практике несложно. Есть внешние признаки, которые столь же функциональны во французском обществе, как пестрое оперение самца перед весенней случкой у птиц. Человек, обладающий искусством жить, а тем более человек со средствами, знает, что он может не демонстрировать фирменные этикетки на своей одежде: француз, сведущий в специфическом «оперении» благополучия немедленно «вычислит», что откуда и что почем. Отметит про себя костюм от Пако Рабан, пальто от Кензо, ботинки от Стефана Кельяна, галстук от Диора, заколку от Бальмена, туалетную воду от Аззаро. И больше ничего не надо для того, чтобы определить, сколько зарабатывает одетый и надушенный таким образом мужчина. Очень важны при этом и аксессуары: часы, нагрудный платочек, носки, перчатки, кашне, запонки, носовые платки, авторучка, перстень, цепочка на шее, браслет на руке… В ансамбле это может быть целое состояние. А уж у богатой женщины тем более. Но только в ансамбле все это и ценится. Человек может даже рта не раскрыть за весь вечер – все поймут, кто он. Такого рода язык символов и фетишей очень четко делит французское общество на страты, т. е. те социальные слои, которые не смешиваются друг с другом, как не смешиваются отделенные друг от друга кремом пласты слоеного пирога. Каждый сверчок знает свой шесток, несмотря на все декларации о свободе, равенстве и тем более братстве. Все эти лозунги годятся для речей, митингов, манифестаций, для того, чтобы просто поскандалить, когда какой-нибудь министр вздумает, спеша по делам, пробиться сквозь плотную автомобильную пробку с помощью полицейского сопровождения. Тут ему скажут (в окно) все, от души и дружно погудят клаксонами, что вообще у французов – общепринятое средство самовыражения, возмущения и наставления нарушителей правил уличного движения, социального равенства и душевного спокойствия автомобилиста.
«Если вас поразила красотой какая-нибудь женщина, но вы не можете вспомнить, во что она была одета, – значит, она была одета идеально».
(Коко Шанель)По законам политеса
В Булонском лесу Парижа, у входа в семейный ресторан «На старой ферме» посетителей встречает за деревянной изгородью вся непременная для деревенского двора живность. Тут и козы, и собака, и кролики, и куры. Но самая большая достопримечательность – гусь по кличке Оскар. Я не сразу понял, почему с одними посетителями он по-своему, по-гусиному, приветлив, а других норовит ущипнуть за щиколотку.
«Секрет» полностью открылся, когда за изгородь зашел старичок и сказал: «Бонжур, Оскар! Как поживаешь? Хорошо? Спасибо, и я тоже хорошо». Доброе слово, оказывается, не только кошке, но и гусю приятно. Оскар дал себя погладить, беспрепятственно пропустил старика к бару и вернулся к загородке учить других посетителей «политесу».
Мы как-то забыли это понятие. А ведь было время, когда на Руси «политес» внедряли, упорно, при Петре I прививали едва ли не силой. Знаменитый словарь «Ларусс» толкует это понятие так: «Манера действовать или разговаривать цивилизованно и благовоспитанно». На русский язык «политес» переводится не только как «вежливость», но еще и как «учтивость». В этом втором значении, пожалуй, и заложен секрет цивилизованного поведения.
В петровские времена термин «проявить учтивость» переводили с французского буквально: «сделать политес». Речевых оборотов с этим словом немало, но вот один особо показателен. О человеке, который плохо воспитан, уходит, не попрощавшись, или даже не является на свидание, говорят (опять же в буквальном переводе) как о каком-то Нероне: «Он сжег политес».
В детском саду одного из округов Парижа воспитательница средней группы (малыши от 5 до 6 лет) во время обеда учила детей вести себя правильно за столом. «Жакоб, ты очень далеко сидишь от стола. Нет, не так близко. Не неси себя к тарелке, а неси к себе ложку. Не ешь так быстро, Ани. Никто не отнимет твой обед. Локти на стол не ставьте… Вилку, Жан-Мари, в какой руке держат вилку? Правильно, в левой. Сначала прожуй, Франсуа, с полным ртом нельзя разговаривать, никто тебя просто не поймет. Тебе не нравится салат, Люсьен, но зачем ты портишь аппетит другим? Разве это учтиво?» И так целый день, что называется, с первых шагов. Сценку эту я наблюдал не в каком-нибудь частном, закрытом детском учреждении, а в обычном, муниципальном.
В любом детском саду, да и в школе Парижа воспитатели при встрече утром уже у входа обмениваются с каждым из своих питомцев одной-двумя приветливыми фразами. На прощание в детском саду обязательно «своего» малыша поцелуют, а в школе – пожмут ему руку, обнимут. Проявляется уважение к маленькой личности, и личность платит взрослому сторицей. Авторитет старшего, особенно родителей, весьма высок. 68 процентов французов, согласно опросам, считают, что образование и воспитание следует строить именно на принципе уважения к старшим и на строгом соблюдении дисциплины. Правда, 22 процента решительно против этого и выступают за более вольные порядки. Но и те, и другие при всем различии взглядов на дисциплину сходятся в одном: если ты будешь уважать права других, то и другие будут уважать твои права.
