Ричард Пайпс - Русская революция. Книга 1. Агония старого режима. 1905 — 1917
Если поставить задачу определить конкретную дату начала февральской революции, то такой датой можно считать 27 февраля (12 марта) 1917 года, когда «рабочие демонстрации превратились в солдатский бунт»36 и царские власти потеряли контроль над столицей. Самый значительный из описанных в истории, военный бунт начался с Павловского полка. Всю ночь солдаты митинговали, выражая возмущение расстрелом на Знаменской площади, и в конце концов проголосовали за неподчинение приказам стрелять в демонстрантов. Были отправлены гонцы в расположенные поблизости Преображенский и Литовский гвардейские полки, которые присоединились к этому решению. На следующее утро уже три полка вышли на улицы. В Павловском полку убили офицера. Солдаты громили казармы жандармских рот. Сметая с пути верные правительству пикеты, бунтовщики продвигались на Выборгскую сторону, где к ним присоединились восставшие рабочие. Мятежные солдаты разъезжали по городу в захваченных бронемашинах, крича и размахивая оружием. Всякий, кто попадался им на пути, рисковал оказаться жертвой самосуда. Часть солдат устремилась в Петропавловскую крепость и освободила узников. Толпа разгромила министерство внутренних дел. Над Зимним дворцом вознесся красный флаг. Полицейских, на свою беду оказавшихся в форме, избивали и убивали. Вечером толпа ворвалась в охранное отделение и начала крушить и жечь архивные документы — особое рвение при этом, по наблюдениям очевидцев, проявили тайные осведомители. Взламывались оружейные склады и похищались во множестве винтовки. Повсюду грабили магазины, рестораны и даже частные квартиры.
К ночи Петроград оказался в руках крестьян в шинелях. Из 160 тыс. солдат гарнизона половина бунтовала, а другая сохраняла «нейтралитет». Хабалов мог полагаться только на тысячу—две верных частей, в основном из Измайловского полка37. Лишь с полдюжины общественных зданий оставалось в руках правительства.
Скорость, с которой бунт распространился по Петроградскому гарнизону 27 февраля, нельзя объяснить только накопившимся у солдат крайним недовольством, хотя и это тоже, конечно, имело место. Но развитие бунта говорит о том, что ничего нельзя было сделать, чтобы его остановить. Это был вовсе не армейский бунт из тех, что в период войны случались в других странах, в том числе во Франции и Германии, но типичный русский бунт с мощным анархистским оттенком. [В апреле — июне 1917 года бунты происходили во французских войсках на Западном фронте. Поводом для недовольства послужили крупные потери, понесенные в Нивельском наступлении, однако весть о русской революции, приведшая к восстанию русских частей, стоящих во Франции, также сыграла свою роль. Беспорядки охватили 54 дивизии: в мае 1917 года французская армия была неспособна вести наступательные операции. И все же бунт, который французское правительство сумело долгое время держать в тайне, был подавлен и ни в коей мере не угрожал гибелью государства — весьма показательный пример национальной и политической крепости Франции в сравнении с Россией (см.: Williams J. Mutiny 1917. Lnd., 1962; Watt R. M. Dare Call It Treason. N. Y., 1963)]. Взбунтовавшиеся были в большинстве своем рекрутами из крестьян 80-х годов рождения, и наследие трехсотлетнего рабства было у них в крови. Они оставались покорными лишь до тех пор, пока непослушание влекло за собой возмездие, но едва почувствовав безнаказанность за самые дикие свои поступки, мгновенно выходили из повиновения. Хронология бунта указывает на то, что начался он с Павловского полка, восставшего в ночь с 26-го на 27 февраля вслед за безуспешным выступлением одной из рот. Беляев предлагал участников беспорядков отдать под трибунал, признанных виновными казнить, но Хабалов своей властью распорядился только арестовать зачинщиков38. Это было фатальным слабоволием. Троцкий, сам в подобной ситуации без колебаний применявший жесткие меры, следующим образом описывал психологию русских на пороге военного бунта: «Критический час соприкосновения напирающей массы и преграждающих путь солдат имеет свою критическую минуту: это когда серая застава еще не рассыпалась, еще держится плечо к плечу, но уже колеблется, а офицер, собрав последнюю силу решимости, отдает команду «пли». Крик толпы, вопль ужаса и угрозы заглушают голос команды, но только наполовину. Ружья колышутся, толпа напирает. Тогда офицер направляет дуло револьвера на самого подозрительного из солдат. Из решающей минуты выступает ее решающая секунда. Гибель наиболее смелого солдата, на которого невольно оглядываются остальные, выстрел по толпе унтера из винтовки, выхваченной у убитого, — застава смыкается, ружья разряжаются сами, сметая толпу в переулки и дворы»39.
26 февраля рука имперской власти дрогнула: как только она поколебалась расстрелять «самых подозрительных солдат», порядок рухнул и бунт стал разгораться подобно пожару.
Государь император все еще не представлял себе тяжести положения. Понятно поэтому, как он был раздражен, когда 26-го вечером ему показали телеграмму от Родзянко, столь несоответствующую донесениям Хабалова и Беляева: «Положение серьезное. В столице анархия. Правительство парализовано. Транспорт продовольствия и топлива пришел в полное расстройство. Растет общественное недовольство. На улицах происходит беспорядочная стрельба. Части войск стреляют друг в друга. Необходимо немедленно поручить лицу, пользующемуся доверием страны, составить новое правительство. Медлить нельзя. Всякое промедление смерти подобно. Молю Бога, чтобы в этот час ответственность не пала на венценосца»40.
Царь предпочел проигнорировать предостережение Родзянко, уверенный, что тот распространяет панику, чтобы вырвать политические уступки для Думы. На следующий день пришла еще одна телеграмма от председателя Думы: «Положение ухудшается. Надо принять немедленно меры, ибо завтра будет поздно. Настал последний час, когда решается судьба родины и династии»41. Николай взглянул на телеграмму и обратился к своему адъютанту барону Фредериксу со словами: «Опять этот толстяк Родзянко мне написал разный вздор, на который я ему не буду даже отвечать»42.
Но уже в тот же день царское хладнокровие подверглось суровой проверке, ибо панические известия Родзянко получили подтверждение из источников, которым царь доверял несравненно больше. Пришла телеграмма от Хабалова, в которой он сообщал, что не в состоянии предотвратить запрещенные сборища, так как войска взбунтовались и отказываются стрелять в население43. Было несколько телеграмм от императрицы, в одной из которых она настойчиво убеждает: «Уступки необходимы»44. Вел. кн. Михаил советовал распустить Совет министров и заменить его кабинетом, ответственным перед Думой, под председательством князя Г.Е.Львова. Он предлагал себя в качестве регента. [Мартынов. Царская армия. С. 105; КА. 1927. № 2(21). С. 11–12. Сообщение подписал вел. кн. Михаил, но оно явилось результатом совместного творчества его самого, премьер-министра Голицына, Родзянко, Беляева и Крыжановсгого (см.: Революция. Т. 1. С. 40)]. В два часа пополудни Голицын от имени Совета министров сообщал царю, что бушующая толпа вышла из-под контроля и что Совет собирается уйти в отставку в пользу думского министерства, предпочтительно под председательством Львова или Родзянко. Кроме того, он рекомендовал ввести военное положение и назначить ответственным за безопасность в столице популярного генерала с боевым опытом45. Николай попросил Воейкова связаться с военным министром Беляевым, чтобы получить подтверждение. Беляев подтвердил, что Петроград стал неуправляем46. Решающую роль сыграла телеграмма от обер-гофмаршала графа П.К.Бенкендорфа, который спрашивал, желает ли государь, чтобы его жена и дети выехали к нему. Дети в это время болели корью, и царь, не желая, чтобы они пускались в дорогу, принял решение вернуться в Царское Село и отдал распоряжение подготовить свой поезд к отправке этой же ночью (с 27-го на 28 февраля)47.
Николай, наконец, понял, что в столице серьезные неприятности, но все еще не осознал их глубину и силу: подобно Людовику XVI 14 июля 1789 года, он полагал, что имеет дело с восстанием, а не с революцией. Он верил, что беспорядки можно подавить силой. Об этом говорят два его решения. Отвергнув предложение председателя Совета министров о передаче правления думскому кабинету, он повелел министрам оставаться на местах48. Однако предложение того же Голицына о назначении военного диктатора, ответственного за безопасность Петрограда, он принял. На эту роль он выбрал шестидесятишестилетнего генерала Н.И.Иванова, который отличился в галицийской кампании 1914 года и имел солидный опыт службы в жандармерии. Во время обеда в Ставке в тот день царь, выглядевший бледным, печальным и взволнованным49, отозвал в сторону генерала Иванова и имел с ним долгую беседу. Иванову было приказано отправиться в Царское Село во главе лояльных армейских частей для обеспечения безопасности императорской фамилии, а затем, в качестве новоназначенного командующего Петроградским военным округом, взять на себя командование полками, направленными с фронта ему на подмогу. Все министры переходили в его подчинение50. В девять часов вечера Алексеев передал генералу Данилову, начальнику штаба Северного фронта в Пскове, распоряжение обеспечить отправку двух кавалерийских и двух пехотных полков, состоящих из «самых прочных, надежных» солдат и «смелых» офицеров, в помощь генералу Иванову51. Сходный приказ был получен и штабом Западного фронта52. Размер военного контингента — восемь боевых полков, усиленных пулеметными командами, — указывал на то, что Николай и генералы планировали провести крупную операцию по подавлению бунта.
