Пол Стратерн - Медичи. Крестные отцы Ренессанса
Наконец у Козимо III иссякло терпение — сын и наследник ему был нужен во Флоренции. Узнав, что жена отказывается ехать с ним в Италию, он разработал план, как выманить ее из замка. По просьбе Козимо III папа Климент XI направил в 1707 году в Райхштадт архиепископа Пражского, который в самых категорических выражениях напомнил принцессе, что долг жены обязывает ее сопровождать мужа во Флоренцию. Принцесса пришла в ярость и наконец, все более распаляясь, вполне недвусмысленным образом заявила архиепископу, что никакого смысла в этой совместной поездке нет, потому что муж ее — «полный импотент».
В 1708 году Жан Гастон вернулся домой один. Жену ему больше не суждено было увидеть, и принцесса Анна Мария Франческа Сакс-Лауэнбургская весь остаток жизни провела в своих захолустных богемских имениях. Уже достигнув пожилого возраста, она по-прежнему оставалась страстной охотницей, но в старости сделалась отшельницей с весьма своенравным характером. Умерла Анна Мария Франческа в 1741 году семидесяти лет от роду. Родственные ей семьи продолжали исправно поставлять королей и королев для Пруссии и Англии, но ее прямая линия пресеклась, как и род Медичи.
Жан Гастон поселился в Тоскане вместе со своим неразлучным Джулиано Дами, взявшим на себя организацию его быта. Исключительная чувствительность заставляла Жана Гастона по-прежнему искать одиночества. Ночами он подолгу молча сидел на кровати, не отрываясь от бокала с вином и глядя на луну. Оставшееся время Жан Гастон проводил в переездах с одной семейной виллы на другую, тщательно избегая при этом встреч с родичами. Его отталкивала религиозность отца, и он не любил свою невестку (вдову старшего брата Фердинандо) за ее постоянные поучения. Несколько позднее, по смерти своего немецкого мужа-сифилитика, во Флоренцию вернулась его любящая сестра Анна Мария Луиза де Медичи, но теперь и она вызывала у него крайнее отторжение, ибо именно ее он винил в своем неудачном браке (и действительно, как жена курфюрста, Анна Мария действовала в качестве посредницы Козимо III при европейских дворах и в конце концов порекомендовала в жены Фердинандо принцессу Сакс-Лауэнбургскую). Так, в безделье протекали во Флоренции дни наследника великого герцога Тосканы, жившего в трепетном страхе наступления того дня, когда отец умрет и бремя правления ляжет на его плечи.
Известный французский путешественник Гийо де Мервиль, живший в ту пору во Флоренции, отмечает «редкостную апатию (Жана Гастона). Он настолько ленив, что, говорят, даже писем не читает, чтобы не отвечать на них. При таком образе жизни он мог бы прожить до глубокой старости, если бы не астма, которая к тому же усугубляется сильными сердечными средствами, которые он принимает в больших количествах. Некоторые опасаются даже, и не без оснований, что он уйдет раньше отца». Но получилось иначе.
К моменту смерти Козимо III Жан Гастон превратился в настоящую развалину. Во многих отношениях он был гораздо старше своих пятидесяти двух лет; в то же время в его расплывшейся от жира фигуре было что-то удивительно детское. Случалось, он целыми днями не вставал с кровати, и его полусонное состояние могло даже навести на мысль о преждевременном старческом слабоумии. Джулиано Дами набрал целую команду бродячих артистов, призванных развлекать Жана Гастона; как правило, это были миловидные молодые люди — выходцы из обедневших флорентийских семей. Называли их ruspanti — от ruspi (монеты), которыми с ними расплачивались, хотя у этого слова имеются и иные коннотации: уборка мусора, подметание дворов. Жадность этих артистов не знала никаких моральных пределов. Жан Гастон лежал на своей необъятной кровати, рядом с ним сидели двое или больше ruspanti, а остальные, по указке Джулиано Дами, разыгрывали импровизированные эротические сценки. Жан Гастон осыпал их грязными ругательствами, заставлял развратничать самым бесстыдным образом, а потом засыпал с открытым ртом. Его маленькие толстые губы прикасались к округлому двойному подбородку.
Ко всеобщему удивлению, новый великий герцог Тосканы начал свое правление весьма энергично; он даже всерьез отнесся к своим обязанностям. Памятуя о том, сколь много вреда принесло великому герцогству долгое царствование его отца, Жан Гастон начал с целого ряда реформ. Прекратил публичные казни. Резко уменьшил властные возможности священства. Отменил антисемитские законы. В попытке оживить анемичную экономику резко уменьшил налоги с рабочих и ремесленников, организовал учет нищих и направил их на общественные работы. Разрешил университету Пизы расширить образовательную программу, не ограничиваясь долее окостеневшим учением Аристотеля: теперь можно было даже пользоваться работами Галилея, на многие из которых до сих пор распространялся церковный запрет.
Естественно, для осуществления всех этих реформ требовалось время, и все же постепенно Флоренция обретала хотя бы подобие былой живости. Скандальная частная жизнь Жана Гастона давно перестала быть для кого-либо секретом, но воспринималась теперь с добродушной терпимостью. Он был лучше своего отца-ханжи; по крайней мере по городу перестали шнырять шпионы, выискивающие отклонения от установленных правил поведения. В своем роде новый великий герцог даже сделался популярной фигурой: он делал все, что мог.
К сожалению, мог Жан Гастон немного. Постепенно он вернулся к своему привычному безделью, и реформы начали сворачиваться. Тоскана обнищала настолько, что, посетив ее, французский писатель Монтескье заметил: «Нет города, в котором люди были бы настолько же лишены роскоши, как во Флоренции». При этом он парадоксальным образом добавил: «А вот власть во Флоренции исключительно либеральна. Никто не знает и даже не подозревает о существовании государя и его двора. Одного этого достаточно, чтобы признать редкостную чистоту атмосферы в этой маленькой стране».
Подобного рода неведению вряд ли следует удивляться, ведь Жан Гастон теперь, случалось, неделями не поднимался с кровати. И жизнь его по преимуществу протекала не на публике: он просыпался в полдень, после чего советники могли хотя бы попробовать добиться аудиенции и решить текущие дела. Как правило, Джулиано Дами должен был останавливать их еще у входа во дворец, но иногда, ценой взятки, кое-кому удавалось проникнуть внутрь через боковую дверь. Аудиенция продолжалась максимально краткое время и часто напоминала игру в испорченный телефон, после чего великий герцог, нащупав где-то в простынях колокольчик, звонил Джулиано, чтобы тот выпроводил надоедливого гостя. В пять подавался обед, затем, после продолжительной трапезы, начинался «спектакль» в исполнении ruspanti, в ходе которого Жан Гастон, откинувшись на подушки, рыгал и грязно сквернословил. Около двух ночи подавался обильный ужин; герцог выходил к нему, надев длинный муслиновый шарф, вскоре покрывавшийся сальными пятнами и крошками табака, который он нюхал в паузах между переменами блюд. Под конец Жан Гастон, случалось, повелевал открыть окна и всем удалиться, задумчиво взирая на луну, отбрасывавшую свой бледный неземной свет на крыши домов, башни и купола городских соборов. Звон стекла от выпавшей из его рук бутылки указывал слугам, сторожившим вход в спальню, что его королевское высочество заснул.
В попытке хоть как-то вывести Жана Гастона на люди его невестка принцесса Виоланта организовала несколько официальных приемов, на которых великий герцог должен был играть ведущую роль. Цель ее состояла в том, чтобы оторвать Жана Гастона от его ruspanti и ввести в цивилизованное общество. Остроумные, светские друзья принцессы, составляющие аристократический круг Флоренции, обмахиваясь веерами, с некоторой настороженностью смотрели, как великого герцога ведут к креслу во главе стола. К сожалению, в новом для себя обществе великий герцог почувствовал себя настолько неловко, что начал опрокидывать в себя один бокал за другим и в конце концов «расслабился» так, что повел себя, словно был в компании ruspanti. Парик его сбился на сторону, он выкрикивал какие-то ругательства, которые, к счастью, было почти невозможно разобрать. Конец социальному эксперименту, предпринятому принцессой Виолантой, положил следующий эпизод: в самый разгар застолья великий герцог обильно отрыгнул себе на салфетку половину только что отправленной в рот пищи и принялся вытирать рот развевающимися локонами своего напомаженного парика, не обращая внимания на скрип стульев и шелест платьев поспешно удаляющихся дам.
После того как Жан Гастон практически перестал подниматься с кровати, по Европе — что неудивительно — поползли слухи о его смерти. Дабы положить им конец, его сестра Анна Мария Луиза настояла на его появлении на скачках 1729 года в Порта аль Прато, приуроченных к Дню святого Иоанна Крестителя.
Приготовившись психологически к встрече со своими подданными, Жан Гастон с трудом поместил свое тучное, китообразное тело в экипаж, поджидавший его у входа в палаццо Питти, и тронулся через прилегающую к нему просторную площадь. Последовало то, чего можно было ожидать: на глазах у любопытствующих граждан, провожающих глазами удаляющийся экипаж, его пассажир то и дело высовывался в окно, изрыгая на улицу очередную порцию рвоты. Достигнув западных ворот, Жан Гастон немного оправился и вскоре, заняв в окружении сливок флорентийского общества почетное место на трибуне и с интересом наблюдая за скачками, принялся по привычке весело сквернословить. В конце концов он впал в глубокую дрему, и в палаццо Питти его пришлось переносить на носилках, — так что те из горожан, что вышли на улицы встретить его, имели возможность сами убедиться, что их постанывающий, распростертый на носилках великий герцог отнюдь не мертв, просто пребывает в бессознательном состоянии.
