Пол Стратерн - Медичи. Крестные отцы Ренессанса
Сыграл он немалую роль в музыкальном расцвете своего времени, ставшем естественным продолжением более раннего Ренессанса в других искусствах. Особого упоминания в этом смысле заслуживает его тесная связь с уроженцем Сицилии, композитором-сочинителем опер Алессандро Скарлатти. Зародившись за полтора столетия до того во Флоренции, оперное искусство быстро вышло за пределы Италии, сделавшись при Людовике XIV если не достоянием Франции, то достоянием Версаля, который при Людовике XIV стал культурным центром Европы, а при императоре Священной Римской империи Иосифе I — Вены. И все же итальянская опера, особенно в Венеции и Неаполе, оставалась недосягаемой. Скарлатти был ведущим оперным композитором своего времени, он расширил возможности жанра, открыв ему путь от ранних барочных образцов к новой музыкальной эре, именуемой ныне предклассицизмом. Он придал опере законченную форму, построил ее вокруг речитатива и арий, когда сюжет замирает, а исполнитель, нередко на протяжении довольно долгого времени, дает своим чувствам чисто музыкальный выход. Так начиналась эпоха певцов-виртуозов. Женские партии обычно исполнялись кастратами, и по характеру роли это были первые примадонны, настолько, что вскоре они прибрали к рукам большинство ведущих мужских ролей!
В 1702 году Фердинандо пригласил Скарлатти во Флоренцию, где тот написал пять опер, исполненных на вилле Медичи в Пратолино (там, где некогда Галилей обучал юного Козимо II). В свое время эти оперы получили высокую оценку, хотя до нас дошли лишь отдельные их фрагменты. Два года спустя Скарлатти переехал в Рим, затем в Венецию, но на протяжении ближайшего десятилетия регулярно переписывался с Фердинандо, и именно эти письма стали основным источником наших знаний о жизни композитора этого времени.
Еще молодым человеком Фердинандо быстро убедился, что делами великого герцогства его отец интересуется мало, но когда обратился к нему в надежде взять какое-либо из этих дел на себя, получил категорический отказ. Последовала ожидаемая психологическая реакция, и с тех пор способный и развитой сын делал все от него зависящее, чтобы разозлить своего ограниченного и нетерпимого отца. К несчастью, это начало оказывать на молодого человека разрушительное воздействие, и то, что началось страстным протестом, быстро выродилось в пустой разгул, чему немало способствовал наследственный темперамент Медичи. Фердинандо отправился в Венецию, представлявшую намного больше возможностей для такого рода поведения, но вскоре вернулся домой в сопровождении надменного певца-кастрата по имени Чеккино.
После венецианских развлечений Флоренция показалась ему тусклой и скучной. На улицах полно святош — монахов и монахинь, на каждом углу толпятся нищие. В попытке хоть как-то оживить затхлую атмосферу города (и к вящему гневу отца) Фердинандо организовал накануне Великого поста 1689 года большой рыцарский турнир. Он прошел на пьяцца Санта-Кроче при большом скоплении публики. Главной темой спектакля, организованного Фердинандо со страстью и мастерством, достойными самого Лоренцо Великолепного, стала война между Европой и Азией. Одна сторона была загримирована под воинов Востока — на иных были даже доспехи, взятые в качестве трофеев во время войн с Оттоманской империей; другие были одеты как европейские рыцари. Быть может, все это зрелище задумывалось как знак того, что Фердинандо пришла пора самому стать великим герцогом? Или то была последняя вспышка прежнего величия семьи Медичи?
Фердинандо продолжал вести рассеянный образ жизни. Сегодня он затевает переписку с немецким композитором Генделем, уговаривая его посетить Флоренцию, завтра принимает участие в попытках спасти от разрушения расписанный Рафаэлем алтарь в одной из городских церквей, послезавтра ударяется вместе с Чеккино в очередной загул по злачным местам Венеции, где подхватывает сифилис, весьма вероятно, от того же Чеккино. Тем временем Козимо III упрямо продолжает поиски выгодного брака для сына, итогом которого станет появление на свет наследника мужского пола и, таким образом, продолжение династии Медичи. В конце концов ему удалось сговорить в невесты баварскую принцессу Виоланту, которая оказалась довольно тусклой и к тому же несколько напуганной девицей шестнадцати лет. Тем не менее Козимо III настоял на браке, хотя сейчас уже можно было с большой долей вероятности сказать, что распущенность и гомосексуальные наклонности Фердинандо сводили его шансы на отцовство практически к нулю.
Убедившись в этом, Козимо сосредоточивает свои усилия на дочери — Анне Марии Луизе, довольно-таки мужеподобной и неуклюжей девице с длинными черными волосами. Поиски мужа велись во множестве королевских семей Европы. Испанцы не проявили интереса к этим поползновениям, как и португальцы; французы и Савойский дом вежливо, но твердо отклонили сделанное предложение; их примеру (во второй раз) последовала Испания. А вот в Германии Козимо III улыбнулась наконец удача — в мужья дочери был обещан пфальцграф Иоганн Вильгельм — весьма достойная пара. Выяснилось, увы, что и он заражен сифилисом, так что у Анны Марии Луизы случилась лишь целая серия выкидышей.
Тогда неунывающий Козимо III делает ставку на младшего сына — Жана Гастона, одаренного, наделенного художественным чутьем юношу, который любой компании предпочитал собственное общество. В глазах европейских правителей он оказался еще менее привлекательной партией, чем старший брат, — был этот молодой человек тучен, болезненно чувствителен, а столкновения с грубой действительностью приохотили его к пьянству. К тому же явное отвращение к женскому обществу ясно свидетельствовало, что и он тоже гомосексуалист. Впрочем, даже и этими помехами можно было пренебречь, не окажись выбор Козимо III невесты для своего чувствительного отпрыска столь катастрофическим.
Он решил, что лучше только что овдовевшей принцессы Сакс-Лауэнбургской Анны Марии Франчески ему никого не найти. Она наделена различными титулами, а претензии (по линии покойного отца) на саксонское курфюршество означают, что в один прекрасный день ее муж может стать императором Священной Римской империи. Иное дело, что, по описаниям, Анна Мария «на редкость своевольна, толста и некрасива». Говорят, именно ее властное поведение и нетерпимость за какие-то три года превратили ее мужа в горького пьяницу, от чего он и умер. В отличие от своего будущего мужа — утонченного эстета Анна Мария была женщиной необразованной и безнадежной мещанкой, обожавшей сельскую жизнь. По словам историка той эпохи Якопо Галлуцци, «больше всего она любила верховую езду, охоту и долгие беседы с лошадьми в конюшне».
Уже одни только слухи, касающиеся будущей жены, заставили Жана Гастона содрогнуться от ужаса, но отец был непреклонен: брак должен быть заключен. Уныло и покорно Жан Гастон направился через Альпы на север, навстречу своей суженой, обладающей столь высокими династическими достоинствами. По прибытии в Дюссельдорф он был буквально потрясен, обнаружив, что будущая жена так же грузна, как и он, и столь же, хоть и по-своему, физически непривлекательна. Более того, если Жан Гастон был просто некрасив, то Анна Мария — уродлива. К тому же вскоре выяснилось, что, помимо отталкивающей внешности, у них нет решительно ничего общего.
В июле 1697 года епископ Оснабрюкский обвенчал эту странную пару в часовне дюссельдорфского дворца курфюрста; считалось, что обоим было по двадцать пять лет, хотя выглядела жутковатая невеста постарше. Свадебные торжества были, помимо всего прочего, отмечены большой программой деревенских плясок; сельское одеяние, пронзительная музыка и голосистое пение оскорбляли слух Жана Гастона, привыкшего к классическим мелодиям, но жена его аплодировала артистам от всей души.
Новобрачная настаивала на немедленном — по окончании свадебных торжеств — отъезде из Дюссельдорфа, упирая на то, что она терпеть не может городской жизни и не переносит умных разговоров. Ухабистыми дорогами королевский экипаж направился в долгий путь через Баварию и богемские леса в Прагу, и далее в деревушку Райхштадт, где над хибарами и покосившимися домиками нависали зубчатые стены полуразвалившегося родового замка новобрачной. Счастливая от возвращения домой, Анна Мария сразу же удалилась в конюшни, гораздо более приспособленные для жилья, нежели сырые и холодные помещения, где Жан Гастон остался наедине со своими печальными мыслями. Вскоре стало ясно, что о наследнике или наследнице и мечтать не приходится. Анна Мария Франческа вновь отдалась прерванным было беседам с лошадьми, а Жан Гастон искал утешения в обществе итальянского грума по имени Джулиано Дами. По прошествии некоторого времени они стали наведываться в Прагу, приобщаясь к жизни местного дна. По словам одного мемуариста, «в Праге было немало дворцов, принадлежащих богатой знати. А в них служили целые роты лакеев, поваров, кухарок и иных людей низкого звания. Джулиано ввел его высочество в этот круг, побуждая его искать здесь развлечения и находить любые, по вкусу, особи».
