Андрей Михайлов - От Франсуа Вийона до Марселя Пруста. Страницы истории французской литературы Нового времени (XVI-XIX века). Том II
Свои взгляды на французский романтизм наиболее полно и определенно Полевой выразил в обширной статье «О романах Виктора Гюго и вообще о новейших романах». Здесь он объяснил, почему его привлекал именно французский романтизм: «Что Европа для целого мира, то Франция, с самого начала новой политической системы, была и есть для Европы. Она обобщала и обобщает все идеи Политики, Философии и Искусств»[495]. Нет ничего странного в том, что Полевого не увлек романтизм немецкий (хотя отдельные произведения немецких романтиков печатались в «Московском телеграфе»); английские романтики, особенно Вальтер Скотт, казались Полевому слишком умеренными в своих политических взглядах и в эстетике (вместе с тем он высоко ценил поэзию английского романтизма). Критик отдавал себе отчет в том, что романтики в их борьбе с классиками не всегда бывали до конца справедливы, он писал: «Жестокое сопротивление классиков произвело излишнее ожесточение романтиков. Они не всегда были и суть справедливы в своих нападениях; старание уклониться от всего прежнего заводило и вводит их в другую крайность. Но во всем этом едва ли они сами виноваты»[496]. Полевой настаивает в своей статье на почти неограниченных творческих возможностях романтиков. В подтверждение этой мысли он указывает, что романтики лишь за несколько лет своей деятельности создали немало произведений замечательных: «Но пусть сообразят, давно ли начал, чем начал Романтизм, что теперь делает и что успел уже создать, и тогда только самое упрямое ослепление откажет ему в дани удивления и хвалы. В драме он нашел уже язык истинный и в опытах Вите, Мериме, Диттмера и Каве показал свои исполинские силы»[497]. Полевой иллюстрирует достижения романтизма разбором ранних повестей Гюго, но особенно его романа «Собор парижской богоматери», а также книги А. де Виньи «Сен-Мар», «в коих соединение истины, философии и поэзии доведено до высочайшей степени»[498]. Полевой отмечает у французских писателей и вообще требует от художника «глубокого познания человека в мире действительном»[499]. Как видим, творчество Мериме Полевой рассматривал как романтическое; в нем его привлекали, однако, не чисто экзотические вещи, а те произведения, в которых с наибольшей полнотой и убедительностью раскрыты дух нации и сущность истории, то есть несущие в себе черты реализма (не случайно, думается, Полевой помещает в своем журнале новеллу Мериме «Взятие редута» – одно из первых реалистических изображений войны в мировой литературе). Между прочим, в том же номере «Московского телеграфа», в котором напечатана была статья Полевого, в библиографическом обзоре русской литературы говорилось об историческом правдоподобии в художественном произведении, и в качестве примера делалась ссылка на Мериме: «Так поступил и автор Клары Газюль, издавши остроумную Хронику. Она вся одушевлена живостью автора. – Да сообразна ли шестнадцатому веку? – Никто не сделает этого педантического вопроса!»[500].
Положительный отзыв о «Театре Клары Гасуль» содержится и в помещенной в журнале статье Бальзака «Нынешнее состояние французской литературы»[501].
Творчество Мериме так или иначе рассматривается и в других журналах той поры, например в «Телескопе» Н. И. Надеждина, далеком, как известно, от страстной пропаганды романтизма. В этом журнале в 1834 г. перепечатывается обширная статья известного французского критика тех лет Гюстава Планша, в которой «Хронике времен Карла IX» посвящено пять хвалебных страниц. Находим мы имя Мериме и в «Сыне отечества», в статье Жюля Жанена «Манифест юной литературы»[502]. В переведенной в 1835 г. с немецкого книге профессора Иенского университета Оскара Вольфа «Чтения о новейшей изящной словесности» также встречаем анализ произведений французского писателя. «Северная пчела», «Библиотека для чтения», «Литературные прибавления к Русскому инвалиду» помещают сообщения о выходе его новых книг, о его назначении генеральным инспектором исторических памятников, о его кандидатуре в Академию.
Н. Греч вставляет в свой роман «Черная женщина» (1834 г.) изложение новеллы Мериме «Видение Карла XI», а Н. Ф. Павлов своей повести «Ятаган» предпосылает эпиграф из «Двойной ошибки» (более того, некоторые критики, например С. Шевырев[503], полагали, что повести Павлова вообще созданы под воздействием Мериме и Бальзака).
Влияние Мериме можно также обнаружить и в творчестве Лермонтова, в сценах крестьянского восстания повести «Вадим». На этот интереснейший историко-литературный факт не очень давно указал Н. К. Пиксанов в своем обстоятельном исследовании «Крестьянское восстание в “Вадиме” Лермонтова» (1967 г.). Пиксанов замечает, что «если с каким из произведений западной литературы прежде всего сближать “Вадима”, так это, конечно, с “Жакерией” П. Мериме»[504]. Правда, ученый не утверждает факта влияния в категорической форме, лишь выдвигая оригинальную гипотезу, требующую дальнейшей разработки и проверки: «...мы не будем утверждать, что именно “Жакерия” дала первый толчок творческим замыслам Лермонтова. Но в развитии возникшего замысла “Жакерия” имела свое большое значение. Совершенно ясно, что это значение глубже, чем то, какое имел “Бюг Жаргаль”. Однако, – продолжает исследователь, – точно установить влияние “Жакерии” на “Вадима”, конечно, невозможно. Мы не имеем прямых показаний самого Лермонтова. И следует сказать, что есть большая разница между двумя произведениями, заставляющая нас ограничивать широту и силу воздействия Мериме на Лермонтова»[505].
Не подлежит сомнению, что и в ряде других произведений русской литературы первой половины и середины XIX века могут быть обнаружены следы влияния творчества Мериме.
Сопоставляя разрозненные суждения русской критики 30-х гг. о Мериме, нельзя не обратить внимания на то, что имя писателя постепенно исчезает из ходовой обоймы представителей романтизма. Русские литераторы начинали угадывать отличие произведений писателя от книг романтиков, начинали улавливать неповторимое своеобразие творческого почерка Мериме. Наиболее определенно высказался по этому поводу Пушкин в предисловии к «Песням западных славян»: «Сей неизвестный собиратель, – писал Пушкин, – был не кто иной, как Мериме, острый и оригинальный писатель, автор Театра Клары Газюль, Хроники Времен Карла IX, Двойной ошибки и других произведений, чрезвычайно замечательных в глубоком и жалком упадке нынешней французской литературы»[506]. В дальнейшем в русской критике мысль об особом пути Мериме, его несвязанности с определенными литературными течениями, утверждалась все более. Как мы уже говорили, Мериме сначала воспринимался как романтик (напомним, что «романтиком» был в русской критике и Бальзак, причем его долгое время причисляли даже к «неистовому романтизму»), но после 1830 г. романтический период (при всем своеобразии и «особости» этого романтизма) в творчестве Мериме заканчивается. Сборником «Мозаика» открывается новый его этап, и этот сборник именно потому и привлек весьма пристальное внимание русской критики. После появления «Мозаики» и следующих произведений Мериме («Двойной ошибки», «Душ чистилища», «Венеры Илльской») русские критики еще не находят слова для определения творческого метода писателя (слово «реализм» применительно к Мериме будет произнесено значительно позже), но важно отметить, что они почув ствовали отличие книг писателя от произведений Гюго, Дюма, Виньи.
Впрочем, более ранние произведения Мериме и потом будут обращать на себя внимание и переиздаваться; будут они вдохновлять русских писателей на создание собственных оригинальных произведений. В этой связи нельзя не упомянуть «Сцены из рыцарских времен» А. С. Пушкина, над которыми поэт работал в 1834 – 1835 гг. (изданы «Сцены» были уже после его смерти, в 1837 г.); толчком к созданию этого произведения было, несомненно, чтение «Жакерии»[507].
В окружении Пушкина интерес к Мериме и его творчеству был очень большим. Его имя постоянно встречается в дневниках и письмах А. И. Тургенева; П. А. Вяземский сообщает жене из Парижа о своих встречах с французским писателем; в мрачной камере Кексгольмской крепости В. К. Кюхельбекер записывает 13 июля 1834 г. в дневнике: «Прочел я в “Сыне отечества” повесть Мериме “Этрусская ваза”. В ней основа чувственная, даже безнравственная, – при всем том она в высокой степени трогательна»[508]. О своем знакомстве с Мериме сообщает в письмах из Франции Е. А. Баратынский.
Несколько позже ранними произведениями французского писателя начинает увлекаться молодой И. С. Тургенев. В 1842 – 1844 гг. он пишет ряд небольших пьес, чаще всего незаконченных («Неосторожность», «Искушение святого Антония», «Две сестры»), под большим воздействием драматургии Мериме[509], о чем он сам говорит в наброске предисловия к последней из этих трех пьес: «Кончаю небольшим признанием: “Театр Клары Газуль”, известное сочинение остроумного Мериме, подал мне мысль написать безделку в его роде»[510]. Еще ранее, в 1840 г., в письме к М. А. Бакунину и А. П. Ефремову Тургенев набрасывает небольшую сценку «Нечто, или Чемодан»[511], внушенную чтением «Федериго».
