Сергей Лавров - Лев Гумилев: Судьба и идеи
У Льва были весьма не простые отношения с его знаменитой матерью Анной Ахматовой. Он приехал в Ленинград из Бежецка в 1929 году, чтобы продолжить учебу, и закончил там 9-й класс. По сути дела, впервые за всю жизнь Лев попытался жить вместе со своей матерью. Но Анна Андреевна была занята собой, сын ей был не нужен. Многие талантливые люди эгоцентричны, так что сильно осуждать ее я не могу.
Ее жизнь тоже была незавидной: стихи не печатали, все время донимало безденежье, к быту она была не приспособлена, а выживать как-то надо, поэтому была то с Шилейко, то с Пуниным (не умирать же с голоду). Видимо, она полюбила Пунина, но тому чужой ребенок совершенно не был нужен; Пунин гонял Льва и не давал ему ночевать даже в холодном коридоре квартиры в Фонтанном доме, часто он говорил: «Я же не могу весь Ленинград кормить!» Лев скитался голодным, но в Бежецк возвращаться не хотел, потому что жизненной перспективы для него там никакой не было. Кроме того, и в доме бабушки не все было гладко: тетушка Сверчкова выпроваживала его, лишний кормилец ей был в тягость. После окончания ленинградской школы Лев начал где-то работать, зарабатывать пролетарскую анкету, без которой о поступлении в университет нечего было и думать. Но по сути дела, он зарабатывал себе на жизнь, чтобы не умереть от голода. Анна Андреевна смотрела на это как бы со стороны. Лев вспоминал, что однажды она сказала: «Лев такой голодный, что худобой переплюнул индийских старцев...» Вот так она могла сказать.
Анна Андреевна осталась жива, но ее жизнь разменивали на жизнь сына. Считалось, что лучше посадить сына, чем мать. Так полагали не только власти, но и некие «иксы» из окружения Анны Андреевны. В 30–40-е годы Лев не был тем, кем он был в шестидесятые. Иные говорили про него, что он идиот. Про него вообще бог знает что говорили! Чокнутый, мол: все учится, а его все выгоняют, ну, значит, неспособный. Его действительно выгоняли из университета, но причиной были в основном доносы студентов. А как-то он заступился за своего отца. Некий профессор на лекции начал клеветать на Николая Степановича, будто тот, описывая в стихах Африку, на самом деле никуда не ездил, а все насочинял. Тогда встал студент Лев Гумилев и сказал, что в стихах все правда! «Откуда ты знаешь?» – «Я знаю!» Профессор донес на дерзкого студента, и Льва выгнали из университета. Позже его арестовали и на допросах, кроме всего прочего, требовали отказаться от отца, сменить фамилию. Но Лев отца обожал, знал почти все его стихи наизусть и отца не предал. Поэтому первый срок ему дали, не в последнюю очередь, как сыну белого офицера и расстрелянного контрреволюционера.
Когда в 1945 году Лев вернулся домой после очень тяжелой отсидки и фронта, матушка встретила его очень радостно: герой с фронта приехал! Они всю ночь проговорили, конечно... о ее стихах. Лев сразу же стал готовиться к сдаче экзаменов. За два месяца он сдал экзамены за четвертый и пятый курс университета, а потом и государственные экзамены – это после семилетней отсидки и войны! Потом сразу поступил в аспирантуру. В 1946 году вдруг выходит постановление о Зощенко и Ахматовой, и его снова выгоняют отовсюду. Ругают мать, а сына выгоняют из аспирантуры. Он только сказал: «Ради Бога, оставьте меня до декабря, чтобы карточки получить, иначе я умру с голоду». Дали ему карточки за декабрь и выгнали с волчьим билетом. Опять разменяли мать на сына? Лев выдержал все, он за мать стоял несколько дней подряд на допросах под направленным в лицо электрическим светом. Это была настоящая пытка, но ничего не подписывал. Ему говорили: «Скажи, в чем ты виноват, а в чем ты не виноват, мы и сами знаем». – «Я ни в чем не виноват». – «На тебя доносов, знаешь, сколько написано? – спросил следователь и добавил: – Ну и нравы же у вас там!» В то время считалось, если ты напишешь донос, то тебя не посадят. Поэтому понятна его обида на мать, которая уже после смерти Сталина, когда всех начали отпускать из лагерей, не очень-то за него хлопотала. Ведь его продержали до 56-го года. Уже всех выпустили – и бандеровцев, и власовцев. Он писал матери: «Почему ты не хлопочешь, почему ты не просишь за меня?»
Фамилия «Гумилев» была как лакмусовая бумажка, около нее все сразу проявлялись. А матушку, видимо, окружили и с фронта, и с тыла, с тем чтобы изолировать от Льва, и она его избегала. Она была умна, но и хитра: прекрасно понимала, что к чему, но выхода у нее не было. Она понимала: или ее должны посадить – а тогда смерть, ибо она была человек нездоровый, – или сына. И сын сидел: сперва за отца, за отцовскую фамилию, потом, после названного постановления, – за мать. Кстати Лев рассказывал, что Анна Андреевна предупредила его о готовящемся аресте в начале 1949 года. Выходит, она знала, кто-то ее информировал. А когда уже в 1956 году Лев вернулся из лагеря, он приехал в Москву, к Ардовым, где тогда жила Ахматова, но она сказала: «Ты уезжай в Ленинград, а я потом приеду». И три месяца не приезжала. Льва прописала Татьяна Александровна Крюкова, его знакомая, потому что в ином случае его могли бы просто выслать из города, а на работу без прописки устроиться было невозможно.
Лев Николаевич очень любил мать, но сильно огорчался, считая, что она его не любит. У меня сохранились его письма из лагеря, по ним видно, как безумно он страдал от разлуки. Он ей все время говорил: «Я за тебя на пытках был, ты же ничего не знаешь!» Но как кошки отгоняют своих котят, так Анне Андреевне пришлось отогнать сына, потому что она не верила, что они смогут жить вместе без осложнений.
Лев очень много переводил с восточных языков. И, кстати, многие переводы ему давала мать, и они вышли под псевдонимом «Ахматова». Деньгами она потом частично делилась с ним, но считала, что довольно сильно потратилась, отправляя посылки ему в лагерь, и теперь он должен их отработать.
Он рассказывал о последней своей встрече с матерью в 1961 году, перед тем как они расстались (это было за месяц до защиты им докторской диссертации). В те времена он часто ее навещал. Порой она встречала его холодно, иногда с важностью подставляла щеку. В тот раз она сказала Льву, что он должен продолжать делать переводы. На это он ответил, что ничего не может сейчас делать, так как на носу защита докторской, он должен быть в полном порядке, все подготовить.
— Ты ведь только что получила такие большие деньги – 25 тысяч. Я же знаю!
— Ну, тогда убирайся вон!
Лев ушел. Он очень расстроился, так как это был уже не первый случай ее грубости.
В тот момент Льва встретил М. И. Артамонов, директор Эрмитажа, его учитель и руководитель многих археологических экспедиций. Он сказал:
— В таком виде, Лев Николаевич, на защиту не являются. Вас трясет. Извольте привести себя в порядок!
И Лев, чтобы развеяться, поехал куда-то за город с Немиловой, сотрудницей Эрмитажа, которая, видимо, была прикреплена к нему.
После смерти Ахматовой в 1966 году все эти люди – Немилова, Пунины, Ардовы, Лукницкий – требовали, чтобы Лев отдал все наследие Ахматовой Ирине Пуниной, возмущались тем, как он смеет так себя вести – передавать все бесплатно государству.
К нам домой в маленькую комнатку уже в 1967 году приехал Павел Лукницкий и часа 3, сидя на диване, уговаривал Льва отступиться от своей идеи передать все наследие матери в Пушкинский Дом. А потом мы узнали, что Лукницкий был следователем НКВД. Татьяна Крюкова рассказала, что ее арестовали в 25-м году, так же как и Лихачева, и ее допрашивал Павел Лукницкий.
В те же годы Лукницкий крутился возле Ахматовой, писал биографию Николая Гумилева. А кому могли поручить такое – писать биографию расстрелянного поэта? Конечно, своему человеку. Поэтому весь архив Николая Степановича достался Лукницкому. У Льва ведь ничего, ни одной строчки от отца не было. Даже рисунки Николая Степановича – иллюстрации к стихам-экспромтам по древнегреческим мифам, сделанные им для сына в Бежецке, попали в архив П. Лукницкого. (Большую часть из того, что было у Веры Лукницкой, весь огромный архив Н. Гумилева она уже в 90-е годы продала в Пушкинский Дом.)
А тогда, в 1967 году, Павел Лукницкий сидел у нас 3 часа, ни разу не вставая даже в туалет, и он Льва как будто гипнотизировал: требовал, чтобы тот отказался от суда, взял свое заявление назад, и чтобы Ирину Пунину не трогали. Страшно напирал, но Лев не отступился от своего решения сохранить архив Ахматовой в целости, в стенах Пушкинского Дома. Уходя, Лукницкий поцеловал мне руку, а Льву даже не подал руки. Лев потом сказал: «В органах своя этика. Подследственным руку подавать не положено».
По поводу наследства Ахматовой Льву тогда много нервов попортили. А ведь он на свои деньги организовал похороны матери, получил разрешение в церковных верхах и заказал панихиду по православному обряду (в те годы это было нечто немыслимое, это было целое событие для тогдашней интеллигенции!), заказал надгробие, кованый крест и мраморный барельеф для кладбища в Комарове. Ни Союз писателей, ни городские власти, ни тем более те, кто неплохо поживился на архивах двух поэтов, не дали и копейки на все это. Проект надгробия и металлический крест Лев заказал замечательному псковскому архитектору и реставратору В. П. Смирнову; мы специально несколько раз ездили для этого в Псков. А мраморный барельеф Ахматовой был заказан ленинградскому скульптору А. А. Игнатьеву. Барельеф Льву очень нравился, его гипсовая копия всегда висела у нас в комнате. А вот свинцовый голубь (олицетворение Святого Духа), который, по замыслу Смирнова, как бы присел на металлический крест, к сожалению, был похищен с могилы какими-то вандалами. Когда после смерти Льва подобная задача встала передо мной, я обратилась к тому же скульптору А. А. Игнатьеву с просьбой сделать на могиле Льва крест из карельского пудожского камня, по образцу древних псковских крестов. По-моему, скульптор со своей задачей справился.
